И вдруг однажды полковник Асейчев сам влетел в нашу палату. Белый халат накинут кое-как, на голове каска, через плечо противогазная сумка, сбоку пистолет.

Расцеловались. Анатолий Алексеевич повел взглядом по всей палате, спрашивает:

— Ну как вы тут поживаете?

— Превосходно! — ответил за всех Д. Г. Дубровский. — Тепло, светло, уютно. Девушки-школьницы с ложечки кормят.

— Тошно лежать, — отозвался обгоревший летчик. — Люди воюют, а мы бездельничаем.

— Не грусти, еще навоюешься, — подмигнул ему Асейчев. — Фашистов на всех хватит. Сильны, дьяволы. — И достает из противогазной сумки бутылку коньяку, с опаской поглядывая на дверь: — Кому можно по маленькой?

— Внутренности у всех целы, — сразу повеселел авиатор.

…Асейчев рассказал мне, что решением Ставки штабы механизированных корпусов, в том числе и 21-го, расформированы, а дивизии переданы в непосредственное подчинение армиям. Его назначили командовать танковой бригадой. Он был очень доволен этим назначением.

На груди Асейчева блестел новенький орден Красного Знамени. Я поздравил его с высокой наградой.

— Взаимно поздравляю и тебя с орденом Красной Звезды, — протянул мне руку Анатолий Алексеевич. — Более девятисот бойцов, командиров и политработников корпуса удостоены наград. Воевали хорошо…

Это была моя последняя встреча с А. А. Асейчевым. Он спустя год погиб под Воронежем в результате прямого попадания в его блиндаж тяжелой авиационной бомбы.

Вскоре после нашего свидания большую группу раненых, способных ходить, посадили в автобусы и повезли в Кремль. Среди них был и я. Нам предстояло получить свои награды из рук М. И. Калинина.

Он вышел слегка сутулясь, поглаживая клинышек бородки. Вручил ордена и медали, поздравил каждого, а затем выступил с краткой речью. М. И. Калинин твердо заявил, что советский народ и наша армия мужественно перенесут все неудачи и одержат победу над немецко-фашистскими полчищами.

Из Кремля я не вернулся в госпиталь, а направился в управление начальника артиллерии Красной Армии — проситься на фронт. Н. Н. Воронова на месте не оказалось. Пошел к генерал-полковнику артиллерии Н. Д. Яковлеву, рассчитывая, что он помнит меня по совместной службе на Северном Кавказе. И не ошибся. Николай Дмитриевич отнесся ко мне с дружеским вниманием, обещал помочь, но потребовал, чтобы я немедленно возвратился в госпиталь.

Свое обещание он выполнил. Вскоре я был направлен на должность начальника артиллерии 5-й армии, которая заняла оборону на знаменитом Бородинском поле, там, где в 1812 году русские войска под командованием фельдмаршала М. И. Кутузова сражались с войсками Наполеона. И опять судьба свела меня с Д. Д. Лелюшенко — он командовал теперь 5-й армией.

Но случилось так, что в день моего приезда Дмитрий Данилович был ранен. Помогая укладывать его в автомашину, я зашиб свою недолеченную руку. Она разболелась опять.

После Д. Д. Лелюшенко в командование 5-й армией вступил Л. А. Говоров. Он привез с собой на должность начальника артиллерии армии одного из преподавателей артиллерийской академии. Леонид Александрович извинился передо мной и приказал возвращаться в госпиталь.

— Вы больны, вам надо подлечиться, — убеждал он.

Лечился я еще около двух недель и каждый день трезвонил по телефону Н. Д. Яковлеву, а потом и Н. Н. Воронову, вымаливая у них направление на фронт. И добился своего: назначили начальником артиллерии в 30-ю армию.

Рано утром 20 ноября, уезжая к новому месту службы, я успел заскочить домой — попрощаться с женой… В ту пору она работала в аппарате Совнаркома РСФСР.

Штаб 30-й армии располагался в селе Зайцево. Я прибыл туда, когда это село только что отбомбила вражеская авиация. Горели дома и хозяйственные постройки. Холодный порывистый ветер гонял по снегу сорванную с крыш солому. По улице мчалась испуганная лошадь, волоча за собой разбитую повозку.

Первым, кого я встретил в штабе, был полковник Л. А. Мазанов, с которым мы находились в приятельских отношениях еще до войны.

— Георгий Иванович! Откуда тебя занесло?! — обрадованно воскликнул он, крепко пожимая мою левую руку — правая все еще была подвешена на груди.

— Назначен к вам начальником артиллерии, — сообщил я.

Мазанов помрачнел:

— Значит, и до меня добрались. Командарма заменили, а теперь, выходит, мой черед…

— Постой! А ты тут кем являешься?

— Пока начальником артиллерии…

— Как же так получилось? — искренне удивился я. — Здесь какое-то недоразумение. Претендовать на твое место я не намерен. Решительно откажусь. Самому-то мне виднее, что мой опыт и моя артиллерийская подготовка никак не выше твоих.

Мазанов как-то безнадежно махнул рукой:

— У нас был хороший командарм Хоменко. Вместо него прислали теперь генерала Лелюшенко. Каков он, не знаю, но зачем такие перестановки в критический момент?.. Слышал, что заменят и начальника штаба армии полковника Виноградова… Впрочем, пойдем к нему: он познакомит тебя с нашим положением.

— А почему к нему? Ты что… не поладил с новый командармом? — спрашиваю Мазанова.

— Да нет, — отвечает. — Напротив, он меня даже хвалил. Видел в бою и сказал, что дело свое знаю.

— Тогда идем прямо к нему.

— Командарм сейчас в войсках.

— Ладно, когда приедет — разберемся. И я его и он меня знаем достаточно хорошо. Найдем общий язык.

А про себя невольно подумал: уже в третий раз попадаю под начало Дмитрия Даниловича, прямо как приворожил кто…

Полковник Виноградов, к которому зашли вместе о Мазановым, молча принял от меня предписание, молча ознакомился с ним и отложил в сторону. Потом вопросительно посмотрел на Мазанова и сказал сочувственно:

— Ну что же… бывает…

Тут же он довольно подробно информировал меня о положении дел в 30-й армии. Из информации этой следовало, что она тесно взаимодействует с 16-й армией, которой командует К. К. Рокоссовский. Против этих двух армий, на стыке Калининского и Западного фронтов, немцы перешли в наступление 3-й и 4-й танковыми группами о частью сил 9-й полевой армии. В начале наступления враг превосходил 30-ю армию в живой силе в 1,5 раза, в танках — в 15 раз и в артиллерии — более чем в 4 раза. К тому же он имел более мощную авиационную поддержку.

30-я армия оборонялась на широком фронте (до 80 километров). Оборона не была сплошной. Войска занимали отдельные рубежи и населенные пункты, перекрывая дороги минно-взрывными заграждениями. Главная задача состояла в том, чтобы не допустить выхода противника на Ленинградское шоссе севернее и южнее Московского моря, не позволить ему форсировать Волгу между Калинином и Московским морем.

Ожесточенные бои, начавшиеся утром 15 ноября, шли уже 5 дней. Против левофланговых 5-й стрелковой дивизии, 21-й танковой бригады, 2-го мотоциклетного и 20-го запасного стрелкового полков наступали при поддержке авиации 1-я танковая, 36-я моторизованная и 86-я пехотная дивизии немцев. Еще более сильная вражеская группировка в составе 14-й моторизованной, 6-й и 7-й танковых дивизий обрушилась на. 107-ю мотострелковую дивизию, занимавшую оборону южнее Московского моря. Под натиском превосходящих сил противника войска 30-й армии вынуждены были отходить, упорно сопротивляясь на промежуточных рубежах.

Наиболее критическая обстановка сложилась в полосе 107-й мотострелковой дивизии. Противник форсировал здесь реку Лама, овладел селом Дорино и развивал удар по южному берегу Московского моря на Завидово. Дивизия дралась уже в окружении. Создалась угроза захвата немцами железнодорожного и шоссейного мостов через Московское море — их пришлось взорвать.

В целях объединения усилий наших войск на северо-западных подступах к Москве Ставка Верховного Главнокомандования в ночь на 18 ноября переподчинила 30-ю армию Западному фронту, придав ей два пулеметных батальона. В ее состав была включена также 58-я танковая дивизия, действовавшая ранее на правом фланге 16-й армии. В боях с 4-й танковой группой противника эта дивизия понесла большие потери и имела всего 15 танков, 5 орудий, а общее число бойцов и командиров не превышало тысячи человек.