Сергей никак не прокомментировал Наташино заявление, но он хорошо помнил, что рассказывал друг о пребывании его жены у Пастухова.
Глава сорок шестая
Год, прошедший после похорон Германа, Юля большей частью жила в Загряжске. Ненадолго отлучаясь в Париж, возвращалась в сопровождении лучшей подруги — тяжело до невыносимости было той подъезжать всё ближе и ближе к могиле мужа. Платон боялся за мать, и, перебравшись в Загряжск, стал учиться в последнем классе местной гимназии. На этот шаг его сподвиг старший брат. Сам Володя не мог часто уезжать из Парижа и пропускать лекции в киношколе Луи Люмьера. Он готовился стать оператором документального, или как там это назвалось, неигрового кино.
В доме на улице Гоголя стало многолюдно: Сергей с дочерью и младшим Юлиным сыном, сама Юля, останавливающаяся именно здесь, а не в своей кваритире: «там ещё живёт слишком много воспомнинаний». На время Юлиных отъездов в Париж на улицу Гоголя перебиралась мама Сергея: за детьми присматривать. «Они уже не дети, мама», — хотел уберечь её Сергей от хлопот. «В том-то и дело, что уже не дети», — ворчала мать.
Наташа, оставив подругу в Загряжске, не сразу возвращалась в Париж, жила на улице Гоголя по нескольку дней — и дом сразу оживал, днём радостно скрипел половицами, легко вздыхал по ночам. Уезжала — время останавливалось, затвердевало, казалось, его можно коснуться рукой, Возвращалась — оно рассыпалось, растворялось. В стеклянном времени к Сергею подползала тоска: «Герасим!». Просыпался в поту: Герман сидит, опершись спиной о дерево, в глазах отражается небо. Герасим! Возвращалась Наташа — взглядами, или ему так хотелось понимать, говорила: «Никто тебя не винит. Так сложилось». И на время отпускало.
Не только забота о подруге — трогательная, но и общие с Сергеем дела приводили Наташу в Загряжск. Герман не закончил работу над большим проектом — собирался завершить её после выхода из клиники. «Ты сможешь, — заявила Сергею Наташа. — Задержимся со сроками, выплатим неустойку, но никому не передадим, сделаем сами. Ты и я. Этот проект много значил для Геры, под ним должна стоять его фамилия».
Наташа знала, как трудно ему придётся, сама несколько лет назад совершила скачок из давно забытого в далеко ушедшее вперёд. Она смогла, поэтому не сомневалась: и Сергей сможет. Привозила предыдущие работы Германа, терпеливо разъясняла, склонясь над чертежами. Он слышал запах Наташиных волос, и время от времени терял нить её рассуждений. Давала Сергею маленькие кусочки на разработку, помогала, исправляла, и: «ты сможешь». Он вгрызался, прочитывал горы изданий по современной архитектуре, вникал всё глубже в логику построений Герасима.
В один из её приездов Сергей сообщил: «Дом нуждается в капитальном ремонте. Нужно укреплять фундамент, менять перекрытия, балки поплыли». Да, она это понимала. Как только умер дед, дом тоже принялся умирать. Сергею даже на время было жаль покидать двор, где пахло дубами. Обустроил кое-как флигелёк, перебрался на лето, нанял рабочих, стал поднимать дом. Смысл в этом был: улица Гоголя вошла в заповедную зону города. Вот радость-то неожиданная! При всём архитектурном маразме, который нарастал в Загряжске в последние годы, да разве только в одном Загряжске? — нашлись, решили сохранить исторический облик прелестного городского уголка.
Дочка на время ремонта переехала к бабушке, Платоша с матерью — в квартире, где они когда-то все вместе, с Володей и папой жили. Платон помнил. Юля тогда приехала в Загряжск на всё лето — сын сдавал выпускные экзамены в гимназии и готовился поступать на архитектурный факультет туда, где учился отец. Хотела поддержать сына, и до осени, до похоронных годовин уже не трогаться с места.
Разбросало всех, и стало тоскливо. А тут ещё Наташа на пару недель должна приехать — им над проектом работать. За ремонтными заботами не оставлял Сергей каторжного труда, вытаскивал Герин проект. Не во флигельке же, так похожем на его прежний вагончик, принимать Наташу. Неожиданно: а что если на время её приезда получится перебраться в Никольское? Выяснил: дача опять пустует. «Так мы там поживём пока?» — Сергей не мог поверить, что это возможно, но оказалось, что прошлое умеет возвращаться, пусть по-новому, но всё же.
Юля — с чуть заметной улыбкой: «Не боишься, Серёга? Справишься с воспоминаниями?». Теперь она звала его Серёгой — кто-то же должен. Чего ему бояться? — пусть печаль, пусть сожаление, но ведь и счастье. Другого опасался: как бы Наташа, несмотря на присутствие в Никольском, и Маши, и его мамы, не восприняла это приглашение как предложение продолжить «рыбалки». Она поняла всё правильно, выходные на даче её порадовали, она даже предложила Сергею посидеть с удочкой на бережку: «как раньше».
Следующий Наташин приезд ожидался в сентябре, ближе к очередной годовщине похорон деда и первой Германа. Боялись за Юлю: как бы опять не выбросило её в странное пространство-время, где нет утешения. Основания для опасений имелись: накануне сорокового дня Гериной кончины Юля соскользнула куда-то, где мучилась от дикой тоски, от неё, вообще-то, непьющей, уже сильно пахло спиртным, а она всё искала выпивки. Хорошо ещё, что Юрчик, вернее, отец Георгий, предусмотрел возможность рецидива и, приехав из Митяева на сороковины, захватил с собой пастуховскую тарелку. На годовщину смерти Германа блокиратором дело не обошлось: Юлю мотало не на шутку, уносило то в одни, то в другие таинственные дали. Отец Георгий увёз её до зимы в Митяево. А там и новоселье на улице Гоголя подоспело, к которому и Юля, другая, спокойная незнакомым ещё спокойствием, вернулась от отца Георгия, и Наташа из Парижа пожаловала.
Уехали, и, как выяснилось, надолго, на год. Юля вернулась к лекциям в Сорбонне и к своей книге. Проект, над которым Наташа и Сергей совместно работали, был успешно завершён — необходимость в её частых приездах в Загряжск отпала. Следующим летом и Маша поступила туда же, что и Платон: на архитектурный факультет загряжской строительной академии — так теперь стал называться институт, в котором когда-то учились Герман, Сергей и Наташа.
Осенью прилетели Юля с Наташей, ненадолго, на неделю. Сергей ждал, дождался, простился, думал, опять на год, и то в лучшем случае. Но девочки — так он называл роскошных парижских дам Юлию Мунц — она давно уже носила фамилию мужа — и графиню Батурлину — неожиданно появились в Загряжске под Рождество. «Девочки» уже знали от Платона остававшееся тайной для Сергея: он скоро станет дедом, а Юля, соответственно, бабушкой. «Маше только что семнадцать исполнилось! — сокрушался Сергей. — Первый курс! Что удумали, паршивцы?» Юля смеялась, как ни в чём ни бывало: «Кто ж в семнадцать лет такое специально удумывает? Так Господь управил». И Наташа улыбалась: «Не дадим твоей дочуре бросить институт, поможем с ребёнком. Не волнуйся, Серёжка». Мать Сергея сначала корила себя: «Это я не доглядела, дура старая!», но уже скоро с радостной деловитостью принялась готовиться к появлению малыша.
В начале лета появился на свет внук Иван. Помощниц и помощников Маше был полон дом, и первый — муж, Платоша, сам совсем мальчишка, а отец взрослый, муж заботливый.
Наташа приезжала чаще Юли — та уже не только в Сорбонне, но и в американских университетах читала лекции о Платонове. Наташа стала подолгу жить на улице Гоголя, возилась с маленьким Иваном. «Иванова внучка теперь бабушкой Ивану стала», — шутила не без горчинки. Куклу Лидочку, заветную, вынесла из своей комнаты для Ваньки, да только отказался он в куклы играть — мужичок. «Будет у нас ещё и внучка, пригодится твоя Лидочка», — умилялся Сергей нежности Наташиной.
Три года Ивану исполнилось, и затеялись молодые перебираться в Париж — продолжать образование в Европе. Сергей и подумать про их отъезд не мог без того, чтобы не свело желудок, да так, что ни стать ни сесть. Опустеет дом, замолчит, не затопают Ванюшины ножки, не зазвучит молодой смех. И она не приедет: зачем? Дела общего больше нет, общая радость — маленький Иван — тоже упорхнула из дома.
