Глядя на притихших слушателей, Иван Антонович решил, что на сегодня экскурс в живую историю лучше прервать. Он беспокоился не столько о душевном комфорте Батурлина, сколько о том, как бы ему окончательно не выбить из колеи Наташу. Внучка старого доктора, разведённая, бездетная и одинокая, весь день сбивалась с ног, стараясь угодить гостю, но натыкалась на его холодноватую вежливость и сразу же смущалась, отчего становилась неловкой, что-то без конца роняла, рассыпала, разбивала и смущалась ещё сильней. Заметив, что Батурлин в результате её стараний держится всё отстранённее, Наташа окончательно растерялась.
— Успокойся, дочка, — мягко сказал Иван Антонович, войдя в кухню в тот момент, когда у Наташи подгорел очередной блин. — Видишь, человек устал с дороги, потому и не брызжет эмоциями. Не суетись уж так-то, всё равно по-графски принять Батурлина у нас с тобой не выйдет, так мы его и не зазывали, сам напросился. Или он такую осторожную манеру взял, чтобы постараться понять, с кем имеет дело. Тогда это нехорошо есть: хочешь, чтобы люди перед тобой раскрылись — раскройся сам. Ведь не микробы поди, чтобы хладнокровно нас в микроскоп изучать. Или ещё так может быть, что он даёт понять: я к вам приехал, но это вовсе не означает, что мы ровня. В таком случае и нам нужно вежливенько дистанцию держать. Но, скорее всего, дело тут в другом: на Владимире Николаевиче могло сильно сказаться потрясение от встречи с Родиной. Шутка ли — приехать в страну, про которую с раннего детства много слышал, и которую никогда не видел? Коли так, на него напирать сейчас не надо, ни услужливостью, ни вниманием, пусть спокойно одумается, в себя придёт. Постепенно всё встанет на свои места, всё выяснится что к чему, не волнуйся, Наташенька.
Она вняла словам деда, почти совсем успокоилась и за вечерним чаем, пока Иван Антонович вёл свой рассказ, только один раз расплескала чашку, протягиваемую Батурлину.
Глава вторая
Полгода назад в Париже она была представлена графу доктором Роша, в клинике которого проходила лечение. События, развивавшиеся в последующие за знакомством месяцы, меньше всего походили на прелюдию к любовной истории. Владимир Николаевич звонил из Парижа, но эти звонки вполне можно было трактовать именно так, как они преподносились обоими Батурлиными — нынешним гостем загряжского дома и Николаем Сергеевичем, его отцом — как естественный интерес к судьбам соотечественников, оставшихся в Советской России. Данное объяснение подходило тем более, что их семейства соединила Оленька Оболенская, Наташина бабушка, а некогда обручённая невеста Николая Сергеевича Батурлина.
Старого графа всерьёз волновали обстоятельства, сведшие Наташиного деда и его бывшую невесту. Почувствовав заминку со стороны Ивана Антоновича, он начал первым рассказывать свою часть истории. Батурлин-старший потерял Ольгу из виду в восемнадцатом. В середине лета он пробрался в кишащий большевиками Петроград, сумев, однако, выяснить лишь то, что Оболенские уехали оттуда ещё весной. Позже, находясь в рядах Добровольческой армии, он до самого конца, до горького дня расставания с Россией, предпринимал тщетные попытки разыскать невесту. Рассказали, что Олины родители по пути в Крым умерли от тифа, потом Николай Сергеевич узнал, что её брат погиб — разумеется, он тоже сражался с красными. На след самой Ольги выйти так и не удалось, никто про неё ничего не слышал, она исчезла. Только значительно позже Николаю Сергеевичу удалось выяснить, что в то время, когда он делал всё возможное и невозможное, разыскивая в хаосе гражданской войны свою обручённую невесту, та уже являлась чужой женой и успела родить сына. Это казалось Батурлину невероятным. Он догадывался, что Олино замужество было сопряжено с какими-то чрезвычайными обстоятельствами, и не смел даже в мыслях её упрекать, хотя сам, оказавшись во Франции, ещё надеялся на чудо, верил, что невеста не потеряна для него окончательно, и долго не заводил семьи. И вот, наконец, у него открылась возможность услышать о событиях той поры из первых уст, расспросить человека, с которым в лихолетье свела судьба его Олю.
Старому доктору понадобилась вся его дипломатичность, чтобы, не называя вещи своими словами, дать понять собеседнику, что откровенничать из Парижа — это одно, а рассказывать, живя в Советском Союзе, о периоде жизни, сопряжённом со сложным этапом в истории страны — совсем другое. Чего уж Ивану Антоновичу хотелось меньше всего, так это навредить внучке. Старый Батурлин был сконфужен: он не подозревал, что разговорами о делах давно прошедших дней ставит уважаемого Ивана Антоновича в затруднительное положение. Со слов знакомцев, наезжавших в Советский Союз, он знал, что там нельзя критиковать действующую власть, по текущим политическим событиям иметь мнение, отличное от «линии партии», но на рассуждения о прошлом страны это табу, вроде бы, уже не распространяется. Тамошние люди в последнее время стали несколько свободней в суждениях, утверждали побывавшие в Советском Союзе. Так, злодейское уничтожение русского крестьянства стали уклончиво называть перегибами коллективизации. Телефонные разговоры о временах гражданской войны были свёрнуты. Вскоре, ухватившись за оброненную Иваном Антоновичем фразу, что он располагает большим количеством фотографий, сделанных как до революции, так и в двадцатые-тридцатые годы, Батурлин-сын попросил разрешения на визит в Загряжск.
Приехать в Советский Союз с частным визитом в начале восьмидесятых, да не из «дружественной страны социалистического лагеря», а из капиталистической Франции, казалось почти утопической затеей. Но несколько месяцев активных действий с обеих сторон по научным и культурным каналам — и в один прекрасный день Батурлин появился на пороге старого дома на улице Гоголя.
Приезд графа в Загряжск стали для Ивана Антоновича настоящим событием — с его внучкой что-то начало происходить. С Наташей слишком долго ничего не происходило. Уже несколько лет, как она будто лишила себя права чувствовать себя женщиной, и любое её движение в сторону жизни давало Ивану Антоновичу надежду на размораживание внучки. С некоторых пор ставшая застенчивой до болезненности, в первый день гостевания Батурлина Наташа едва ли не кокетничала с ним. Выходило это у неё довольно неуклюже, но кто сказал, что заново учиться ходить — лёгкое занятие? Она охотно приняла участие в долгом вечернем чаепитии за самоваром, зря пылившимся последние годы на веранде, а теперь для привнесения национального колорита начищенным и водружённым на большой круглый стол.
В первый же вечер заговорили о событиях, окружавших встречу Наташиного деда с Оленькой Оболенской. Иван Антонович вёл повествование о событиях той поры, пока не понял, что слушатели совершенно ошеломлены его рассказом. «Как это я умудрился сразу же переборщить с воспоминаниями своими?», — сокрушался Иван Антонович, намереваясь впредь щадить слушателей и подавать прошлое к вечернему чаю небольшими порциями. Впрочем, эти его благоразумные намерения так и остались лишь намерениями.
На следующий день Наташа с энтузиазмом продолжала демонстрировать гостю русское гостеприимство, но уже без того первоначального волнения, из-за которого её услужливость в первый день, нет-нет, да скатывалась в нечто напоминающее угодливость. Иван Антонович ни минуты не сомневался, что избыточное внучкино старание объясняется не только непривычными для неё обязанностями хозяйки — осознаёт она это сама, или же нет, но граф произвёл на неё сильное впечатление. И это было немудрено: Батурлин мужчиной являлся, что называется, видным, и умел себя преподнести.
Другое дело, что в Батурлине не замечалось встречного движения в Наташину сторону. Несмотря на разумные доводы, вчерашним вечером им же самим приведённые внучке, Иван Антонович был немало удивлён вежливой отстранённостью гостя. Перед своим приездом Батурлин неоднократно звонил из Парижа, и каждый раз в его голосе звучали нотки радостного возбуждения. Дед очень надеялся, что Батурлин взволнован предстоящей встречей не только с Родиной, но и с его внучкой. Однако из вагона на платформу загряжского вокзала вышел до крайности сдержанный и закрытый человек. С Наташей граф держался приветливо, но даже самый многоопытный знаток куртуазных дел не заподозрил бы в его ровной любезности намёка на мужской интерес. Да бог с ним, с французом этим, думал Иван Антонович, главное, что Наташа оживилась.
