- Три дара от мертвецов! - крикнул Генрих, резко прекратив смеяться. - И ты примешь их!

Он уставился на меня, и я почувствовал, как все тело сотрясает мелкая дрожь, потому что глаза брата сделались холодными и абсолютно безжалостными. Он смотрел, как человек, шагнувший за грань бытия. Опустившийся на дно собственноручно вырытой могилы.

Генрих отпустил мои руки и отступил на шаг. Я не смел отвести глаза от его лица, чтобы посмотреть на дары, вложенные в мои ладони.

- Говорят ожидание смерти - хуже самой смерти. Я позаботился, чтобы ты проверил это на своем опыте! Когда придет время каждый дар позволит отвести один удар судьбы. По одному разу за каждую жизнь, которую ты отнял. А потом ты отправишься туда, где тебе самое место. В пекло!

- Генрих!

- Довольно! Сегодня мы видимся в последний раз.

- Генрих...

- У меня есть секундант, чтобы засвидетельствовать смерть или сатисфакцию, а больше ничья компания уже не потребуется, - голос брата неожиданно смягчился, он положил руку мне на плечо и тихо сказал. - Держи дары под рукой, Хампфри. Когда придет время они тебе пригодятся.

- Я не понимаю.

- Еще поймешь. Ты все поймешь, брат.

С этими словами Генрих развернулся и вышел из кабинета также стремительно, как появился, оставив меня наедине со своими подарками - дарами мертвеца. Лишь услышав, как хлопнула входная дверь, я посмел опустить взгляд и посмотреть на вещи, что он мне оставил.

Камея с изображением нашей матери, сделанным еще до нашего рождения. Резчику замечательно удалось передать в розовом камне беззаботность и радостное удивление с каким она смотрела на мир. Серебряная табакерка, в которой отец хранил ее локон после смерти. И два слипшихся серебряных же флорина, выгнутые и деформированные так, словно кто-то пытался проделать в них дыру пробойником. Личный талисман Генриха с тех времен, как он нес королевскую службу на границе с Пустошью.

Стрела из орочьего лука ударила его в бедро, и спас только кошель с деньгами. Брат рассказывал, будто удар был такой силы, что его едва не свалило с седла, а узкий граненый наконечник стрелы пробив обе монеты, оставил глубокую рану. Полковой хирург заявил, что она лишь на самую малость не достала до бедренной артерии С тех пор Генрих носил эти две монеты, не расставаясь, считая, что они отводят беду.

Увидев их, я окончательно смирился с тем, что потерял брата: Генрих и в самом деле собрался умереть на рассвете, иначе не расстался бы с талисманом.

Кто оклеветал меня перед ним? Как его убедили поверить в возводимые напраслины? Зачем и чей яд был влит в его уши?

Снова и снова я задавал себе эти вопросы и не находил ответов. А потом я начал с ужасом осознавать всю глубину разверзшейся под ногами пропасти. Недруги брата, окопавшиеся на самой верхушке Блистательного и Проклятого, решили не просто расправиться с ним - они взялись извести под корень все семейство дин Брэккетов! Гениальность же изуверского плана состояла в том, что несколько смертельных ударов надлежало нанести руке мертвеца.

Возможно, обуреваемый гневом Генрих должен был оставить мне не три безделушки, а три колотых раны, или одну пулю в голове. А раз он этого не сделал, то коварный выпад Атуана Пемброка этим утром не станет последним. Все продолжится, только пост брата заступать уже мне.

События прошлого взволновали рассказчика не меньше слушателей. Когда Хампфри дин Брэккет протянул руку, чтобы пополнить свой бокал, его рука дрожала. Горлышко бутылки негромко звенело, ударяя по кромке. Барон ад`Аллет аккуратно отобрал у него бренди и сам наполнил бокал до краев.

Никто не торопил герцога, уважая, перенесенные им испытания. Лорду Хампфри потребовалось несколько минут, чтобы собраться с мыслями и продолжить рассказ.

- Чуда не произошло. Атуан Пемброк уложил Генриха после короткой яростной схватки. Говорят, мой брат продержался дольше, чем любой другой, кого Лорд-убийца вызывал на поединок, но это едва ли может послужить утешением.

Следующие несколько дней я провел как в тумане - занимался организацией похорон, вступал в право наследования и отвечал по обязательствам Генриха. Я также переехал в его особняк, поскольку новый герцог дин Брэккет не мог вести дела из арендуемых комнат. Нашлись несколько мерзавцев, кто додумался, выражая скорбь по Генриху, поздравить меня с обретением титула. Они рассчитывали, будто это им как-то зачтется. Бездушные алчные глупцы! В ярости я велел слугам гнать таких взашей. В газетах полоскали мое имя, намекая на выгоды, которые я снискал благодаря смерти брата. Я выбрасывал их, не дочитывая, но запоминая имена авторов статеек. Им предстояло заплатить.

Я никогда не был по-настоящему семейным человеком, но теперь, когда вокруг вдруг не осталось никого, только троюродные кузены и кузины, которых родство интересовало исключительно с меркантильной точки зрения, осознал, как много упущено.

Окажись я в подобных обстоятельствах неделей ранее, просто впал бы в черную меланхолию из тех, что лечится вином да шлюхами. Но после слов брата, после всей незаслуженной ненависти, что обрушил на меня Генрих, а также страшных догадок о спланированном истреблении нашей фамилии... о каких кутежах могла идти речь? Я неделями не прикасался к вину и женщинам.

Последние несколько поколений, чуть не со времен последнего Бунта нечисти, дин Брэккеты не пользовались привилегией заводить личную дружину. Я нарушил эту традицию, наняв четверых опытных рубак. Двое - злобные заросшие по самые глаза гейворийцы, другая пара - наемники из Фронтира с патентами Добрых клинков. И те, и другие теперь с гордостью носили стигму с гербом нашего рода.

Наемники сопровождали меня днем, варвары караулили дом ночью. Сам я купил и теперь всегда носил при себе двухзарядный пистолет с колесцовым замком. На ночь я клал его на столик рядом с кроватью. Один из Клинков взялся учить меня стрелять. Не просто палить в мишень, жмурясь от пламени и дыма, но по-настоящему, прицельно и навскидку. Судя по его скупому одобрительному ворчанью, в короткие сроки мне удалось добился определенных успехов.

И, конечно, были дары.

Дары мертвецов.

Я всегда держал их под рукой, несмотря на душевную боль, какую причиняли воспоминания о жуткой ночи накануне дуэли брата с Лордом-убийцей. Несколько раз я испытывал сильнейший порыв выбросить все три реликвии, чтобы освободится от гнетущих мыслей о последних словах Генриха, но не решался.

"Когда придет время каждый позволит тебе отвести один удар судьбы", - сказал он. Я не знал, что стоит за этой фразой, но чем больше дней проходило со дня смерти брата, тем сильнее крепла во мне подспудная уверенность в том, что его безумие не было полным. За ним крылся жестокий и неумолимый расчет.

И пусть пока ничего не происходило - никто не пытался меня убить или спровоцировать на поединок - я расценивал это как затишье перед бурей. Потому что враги семьи дин Брэккетов, кто бы они ни были, никуда не делись. Они лишь затаились.

Вечера я проводил, разбирая записи и личную корреспонденцию моего брата, отчаянно тщась понять - кто мог быть обижен или задет нами настолько, чтобы спровоцировать целую серию тщательно спланированных и замаскированных убийств. Все бестолку.

Генриха все уважали. С ним советовались, его поддерживали. Даже люди, публично выступавшие за Уэндела Симмерсона - действующего пэра и главного соперника брата на выборах от округа Темпсет - изъявляли брату свое почтение, сокрушаясь, что ранее взятые обязательства или давние связи с семейством Симмерсонов вынуждают их выступать на другой стороне. А сам старик Уэндел из кожи вон лез, чтобы показать обществу, как тронула его смерть молодого и амбициозного соперника, и как он скорбит "об увядшем так рано таланте".

- Может быть не эти выборы, но следующие точно были бы за Генрихом, - скрипел он во время своего визита вежливости. - Поверьте, лорд Хампфри, старые боровы знают, когда убраться с пути молодых полных сил вепрей. Я предлагал вашему брату подождать, и через семь лет он получил бы от меня полную поддержку! Клянусь мощами святого Августина, я представил бы его, как своего приемника! ...