Тут ее ждало некоторое разочарование. Половина дисков не инсталлировались (компьютер отказывался их считывать). Еще несколько были с таким жутким переводом с английского на русский, что Клавдия вообще ничего не могла понять. Правда, каждый диск был снабжен бумажкой с надписью «Гарантийный талон», что давало ей право диск этот в течение недели обменять.

Поэтому в следующие выходные Клавдия снова была на Горбушке. Пираты не обманули — диски поменяли честно. Правда, на совсем другие, которые Клавдии были вовсе не нужны. Из обменянных тоже половина была бракованной. И очередное воскресенье опять пришлось проводить на Горбушке. Только через два месяца, когда ее уже узнавали продавцы дисков, Дежкина кое-как выпуталась из бесконечного обмена. Но в Филевский парк ее теперь тянуло каждое воскресенье, словно на любимую работу.

От этих посещений оставалось двоякое чувство — с одной стороны, как следователь по особо важным делам Прокуратуры Москвы, Клавдия понимала всю порочность нарушения прав интеллектуальной собственности, но с другой, как компьютерный фанат (а Клавдия теперь честно признавалась себе, что именно фанатом она и стала), дешевизна компьютерной продукции манила ее неудержимо.

Сегодняшнюю ночь Клавдия посвятила изучению странички «Карта, адреса и телефоны Москвы и Подмосковья». Она видела диск с таким же названием и у пиратов, но уж его-то купить ей совесть не позволила, Она знала, что данные попросту украдены из МВД. Однако любопытство взяло верх.

Она, конечно, первым делом нашла свой телефон и с удовольствием узнала, что здесь трубку могут поднять Клавдия, Федор, Максим и Елена Дежкины. Был и точный адрес. По адресу же своей помощницы Ирины Калашниковой она узнала ее телефон, который, впрочем, и так помнила назубок. По фамилии своего бывшего помощника Порогина узнала и его координаты.

Тогда, внутренне напрягшись, задала компьютеру номер своего кабинета в прокуратуре. Тот сразу же выдал все тайны.

Вот так, подумала Клавдия. Ничего теперь скрыть нельзя. Она набирала фамилии, адреса и телефоны своих знакомых — компьютер ни разу не ошибся. Даже фамилии подследственных тут же снабжались подробными данными.

Вот так — нажал кнопку и все знаешь.

— Ма, ты спать будешь? — пробурчал Макс.

Клавдия вскинула голову и в который уже раз ахнула — она опять не заметила, как пролетела ночь.

— Все, все, ухожу.

— Ну что там в сегодняшних газетах?

— Обещают весну, — сказала Клавдия. — И падение рубля.

— В падение верю, в весну — нет, — сказал, позевывая, сын. — Все хорошее, что они обещают, никогда не сбывается, а плохое — как штык.

— Ну и молодец, Клавдия, — нежно погладил рукой аккуратную папку Малютов. — Ну и хвалю. Родина тебе этого не забудет.

— Звучит угрожающе, — сказала Клавдия без обиды. Настроение у нее было превосходным. Наконец она закрыла дело о заказном убийстве.

Заказные убийства раскрыть можно. Очень даже можно, только требует это долгого, скучного, начетнического труда. Никаких документов, явных улик, свидетельств ни заказчики, ни исполнители не оставляют. Поэтому поиск ведется по древнему правилу — кому это выгодно Начинаются опросы свидетелей, родных, близких, коллег, нащупываются связи. И вдруг оказывается, что смерти несчастного к его, скажем, тридцати годам желали чуть ли не все окружающие. Во всяком случае, у каждого из них могла быть довольно веская причины нанять убийцу. Темный лес! Клавдия часто удивлялась, как человек вообще дожил до своих лет. Он пил, изменял жене, бил детей, надувал сослуживцев, не отдавал долги, подличал направо и налево, был замешан в нескольких весьма подозрительных делах, более того, случалось, что покойный при жизни сам убивал людей. Получалось, что убийца чуть ли не выполнял благородную миссию — избавлял землю от подонка.

Но Клавдия знала, что эту миссию на земле имеют право исполнять только две инстанции — суд и, разумеется, Бог.

— Не проколешься на процессе? — спросил осторожный Малютов.

Клавдия и сама понимала, что найти участников заказного убийства — даже еще не половина дела, а только треть, если не меньше. В судах эти дела рассыпались, как карточный домик. Каявшиеся во всех грехах подследственные вдруг ни с того ни с сего начинали все отрицать, плакались, что следователи выбивали из них показания силой, бедных овечек силком загоняли в тюрьму. Да так слаженно, так в унисон, таким стройным хором, что только ахнешь. Оно и понятно, обвинение в этих случаях держалось чаще всего и исключительно на показаниях самих обвиняемых и свидетелей, в восьмидесяти из ста таких дел никаких вещественных доказательств не было. Кто-то запугивал свидетелей, и те тоже начинали от всего отнекиваться. Вот все и разваливалось замком на песке.

— Не проколюсь, — уверенно сказала Клавдия. У нее в деле как раз были вещественные доказательства — у главного подозреваемого нашли в гараже пистолет, из которого стреляли. Даже — о чудо! — с отпечатками пальцев.

— Ну и молодец, ну и хвалю, — повторил Малютов и нажал кнопку селектора, давая понять, что торжественная часть, собственно, как и вся аудиенция, закончена.

Клавдия развернулась на каблуках, чуть ли не прищелкнув ими по-военному, и замаршировала к двери.

— А как там Калашникова? — вдруг остановил ее Малютов.

— Отлично! — бодро отрапортовала Клавдия.

— Как думаешь, можно ее брать к нам?

— Нужно! — горячо воскликнула она.

— А раньше ты говорила, что…

— Что я говорила?

— Ну, ты была не так уверена.

— Когда это? Я всегда…

— Ну, было, было, — примирительно остановил ее Малютов.

Действительно, Клавдия один раз, когда Калашникова только начала стажировку под ее чутким руководством, высказалась в том смысле, что к Калашниковой еще надо присмотреться.

— Ладно, подумаем, — сказал осторожный Малютов. — Есть мысль дать ей самостоятельную работу.

— Чудно! — от всего сердца сказала Клавдия.

— Может, передашь ей дело Сафонова?

Энтузиазм Клавдии как-то сразу испарился. Над делом Сафонова Дежкина билась уже не первый месяц. Начала в буквальном смысле с нуля. Потому что ни свидетелей, ни улик, ни самой малой зацепочки в этом деле не имелось. Сафонов жил анахоретом. У него не было даже знакомых, родные вообще забыли о его существовании. Он нигде не работал, давно сидел на пенсии, из дому почти не выходил. И тем не менее его зверски убили — сначала избили палками, а потом вытащили в сад и повесили на яблоне. Сафонов жил в поселке художников на Соколе. Хотя сам художником не был, а проработал всю жизнь инспектором санэпидстанции. Его убийство походило на явную месть, но за что?!

Только в последние недели Клавдия начала нащупывать, даже скорее проинтуичивать что-то, но настолько призрачное и зыбкое, что, передай она сейчас дело другому, все пойдет прахом.

— А почему Сафонова?

— Да засиделась ты на нем, Дежкина. Глаз замылился, — сказал Малютов. — Нужны свежие идеи. Или ты все-таки считаешь, что Калашниковой рано давать самостоятельное дело?

— Я подумаю, ладно?

— Ну думай, думай.

— Только этим и занимаюсь, — буркнула Дежки на и вышла из кабинета.

Настроение было испорчено.

Настроение было испорчено. Но не только тем, что Малютов, вот же иезуит, сунул ей в руки неразрубаемый узелок.

Клавдия, еще когда шла по коридору в свой кабинет, вдруг поняла, что вовсе не дело Сафонова и не Калашникова ее тревожат.

Какая-то глухая неудовлетворенность вытекала из совершенно иной причины.

Это я просто не выспалась, подумала Клавдия. Надо заканчивать с этими ночными бдениями. Что я как маленькая? — ругала она себя. И понимала, что дело в чем-то другом.

Это как в предстоящем споре. Заранее бодро и остроумно придумываешь разительные, убийственные, саркастические аргументы, мысленно побеждаешь оппонента, просто растаптываешь его, уничтожаешь, а в действительности оппонент почему-то не подает тебе нужных реплик, спор перерождается в нудную ссору, в которой победителей нет.