«Праведное небо! – взывала я в тоске моей, – чем навлекла я на себя гнев твой? Какое мое пред тобою преступление, что ты караешь меня столь жестокими казнями? Ты видишь мое сердце, дела мои от тебя не скрыты, как и невинность этого не заслужившая. Но если виновна я: то чем погрешил добродетельный мой родитель, страдающий теперь о моем лишении. О! Возлюбленный мой отец! Каких мук я тебе стою? Любезный царевич! Из-за меня погиб ты! Не знав меня, цвела бы еще красота твоя. Я всему причиною; но заслуживаю ли я казни за это?» – Отягчающие дух мысли заступили место жалоб, и я шла, не ведая сама куда, окруженная печалью и ужасом.

Блеснувший из дали огонь, обратил мой путь туда, откуда происходил луч света. Кто бы там ни жил, размышляла я, пойду к нему. Неужели весь свет наполнен моими злодеями? Жалкое состояние моё конечно его тронет; а хотя и ошибусь то смерть равна, когда я должна здесь погибнуть от голода, или лютых зверей. Через несколько часов, дошла я близко к тому месту, и увидела при отверстии пещеры горящий большой огонь, и при нем сидящих двоих леших[51], которые жарили на вертеле человека. Они отрезая части, пожирали их полсырые. Текущею из них кровью были обагрены губы и руки их. При взоре на этих чудовищ я оцепенела, и желала убежать; но ноги мои подкосились. Собрав оставшиеся силы, побежала я от этого ужасного места; но упала в ров, выкопанный от леших вместо забора. Стук падения дошел им в уши, и я в тот же час досталась им в добычу. Не успела я прийти в себя, как была уже в руках этих уродов. Сколько дозволил мне заметить страх мой, они мною любовались, поворачивали с боку на бок, и после посадили в какую-то узкую нору, завалив ее огромной колодой. Я не могу объяснить величины моего страха, поскольку полагала, что они и меня съедят. Тогда впервые узнала я страх приближающейся смерти, и хотя прежде желала её многократно; но не могла сносить её приближение. Утомленные мои чувства повергли меня в сладкий сон, в котором показалась мне мать моя, держащая за руку молодого пригожего мужчину. «Несчастная моя дочь! – говорила она мне, – ты рождена под самым злым созвездием. Бедствия, тобою перетерпенные еще не окончились; но ты должна сносить их с твердостью, пока не перестанет тебя гнать рок твой. Этот человек окончит твои злоключения, и увенчает спокойствие оставшихся дней. Постарайся прорыть стену, которая очень тонка, и спасайся отсюда». При этом я проснулась, и не могла растолковать, чтоб значило видение моё, почитая его действием моего смущения. Но надежда, вселившаяся в мою душу, меня ободряла. Я толковала его в мою пользу, и вздумала испытать, не удастся ли мне спастись из заключения. Поискав в темноте, чем бы начать работу, я отыскала древесный сук, который послужил мне вместо заступа. Менее чем через полчаса блеснул мне в мою темницу слабый свет. Я усилила работу, и вскоре освободилась. Не о чем сомневаться, что я, выбрвшись в отверстие, употребила остаток моих сил к скорейшему удалению от опасного места. Страх быть догнанной лешими, придавал крылья ногам моим. Целый тот день продолжала я путь свой, не встречаясь ни с одним животным. Ночь я провела на дереве, придя в дремучий лес. Поутру усмотрела я, что ночлегом служила мне яблоня, покрытая зрелыми плодами. Я укрепила ими ослабший мой желудок, и запасшись на дорогу, продолжала путь, взойдя на пешеходную тропку.

Около половины дня, пришла я по ней ко двору, построенному в середине леса. У ворот его сидел тот самый проклятый старик, который хотел лишить меня жизни, и от коего вы меня избавили. При первом взгляде на него, я затрепетала, не зная и сама, чтоб тому было причиною. Сердце мое предчувствовало те мучения, которые перенесла я от гонений этого злого волшебника. Он удалялся в это место, чтоб совершать жестокости над несчастными, попадающими в его руки.

– А! это ты, Остана! – сказал он мне сурово. – Мать твоя была причиною смерти моего родного племянника; а от тебя погиб внук мой Злоран. Прекрасно, что ты попалась мне в сети. Тень их не удовольствована ещё кровью, и ты будешь им жертвой. Я уже стар. Не надейся красотою своею возжечь в охладевшем моем сердце тот же пламень, от которого они пропали.

От слов этих хладный пот разлился по моим членам. Тщетно старалась было я убежать от него. Он дунул на меня, и я, как бы окаменелая, не могла сдвинуть ног с места. Хотела было слезами и просьбами подвигнуть его к сожалению; но язык и глаза мои столь же мало действовали, как и все члены тела. Одни ужасом наполненные чувства, ожидали в трепете моей судьбы.

– Смерть одна, – вскричал он, – прекратила бы всё. Ты должна ещё испытать прежде те казни, которые заслуживают мои преступники. – После этого начал он читать заклинания; причем густая тьма меня окружила, страшный гром заглушал полумертвый слух мой; и как все иное исчезло, и я с ужасом увидела себя превращенной в собаку. Он положил мне цепь на шею, и дал сто ударов суковатой палкой. Потом запер в железный ларь; где провела я два года, получая ежедневно разные побои, и по куску хлеба, чтобы не умерла с голоду, и не оставила бы ненасыщенным его варварство. Вчерашний день назначил он лишить меня жизни, и затем привел в ту рощу; где вы по великодушию своему удержали мою жизнь. Я обязана сожалению вашему обо мне тем больше, что признаю в вас того самого человека, коего во сне мать моя назначила моим избавителем. Жребий счастья моего зависит от вас, и я предаю на усмотрение ваше всю будущую мою судьбу, как на того, который свыше назначен быть моим защитником.

Неизъяснимая радость овладела чувствами отца моего, когда услышал он последние слова Останы. Плененное сердце его наполнилось сладкою надеждою. Он толковал слова эти в свою пользу, и был приведен в такое замешательство, что забыв благопристойность, бросался к ногам княжны, и целовал её руки, наговорив ей множество речей, коих сам не понимал. Княжна сама пришла в смущение. Сердце её, упрежденное в его пользу, загорелось тем же огнем, которым пылал отец мой. Страстные взоры заменили их слова, и довольно объяснили друг другу внутреннее состояние свое. Наконец Святобой пришел в себя, и хотя не имел причины раскаиваться в своем поступке; но при первом случае искал скрыть движение свое, и сказал Остане, что он благополучной считает свою судьбу, доставившую ему случай, быть рабом столь совершенной государыни; что если угодно ей к завтрашнему дню приготовить всё нужное для отъезда в её отечество, подвергая при том жизнь свою и имение на её услуги. Княжна благодарила его за это самым признательным образом, и против воли своей, включила тут несколько слов, изображающих скрытыя её тайны в пользу его. Радость Святобоева возрастала, и он забывал сам себя, питая дух лестною надеждою, что может быть ему удастся овладеть несравненными прелестями чешской княжны; чего желать, когда она сама открывала ему случаи.

Всё подготовлено было к отъезду, и на другой день были они уже в пути к пределам Чехии. Разговоры, большей частью касающиеся общей их пользы, коротали эту дорогу. Каждое слово умножало их взаимную склонность, и наконец страсть их из малого огня стала великим пожаром. Они познали, что жить друг без друга не могут. Всегдашнее и беспрерывное свидание сделало их неразрывными. Они без робости изъяснились на словах, о чём дотоле говорили только знаками, и клялись друг другу в вечной верности, соединяясь цепями священного союза. Святобой считал себя благополучнейшим из смертных; а княжна, утешая его, говорила, что разница состояния не может сделать того, чтобы любовь его променяла она на престол первого монарха на свете, и что не знатность может доставить счастливую жизнь; но одна только нежная и истинная склонность; с того времени часы их текли в услаждении невинной любви. Ничто не тревожило покоя их, дальняя дорога показалась им кратким путём. Они прибыли в землю чешскую.

Расположившись на постоялом дворе, услышали они следующую весть, которая надолго остановила течение прежнего их удовольствия. Хозяин постоялого двора, на вопрос о состоянии сего государства, сказал им: