– Так как же мы стали благодарными Шварцам, отец? – вернувшись к истокам, напрямую спросил юноша.
– Однажды, когда Вильгельм был королём, в планету Э́риа врезался огромный метеорит, – остановившись на месте, вновь начал повествование Вольф, смотря на одну единственную точку пространства и уносясь в воспоминания его предков. – Погибло тысячи эриа́нцев, но и это не было самым ужасным, – Вальдемар вновь не перебивал отца, а лишь старался в своих фантазиях воссоздать картину произошедшего: то, как мощная, ударная волна из грунта и пыли разносится на десятки километров, то, как кричат эриа́нцы, и то, что произошло дальше. – Планета изменила свой курс – пошла в обратную сторону, навстречу Земле, – паузы, энергия и придыхание Вольфа были настолько живыми и красочными, что это не могло не делать из него прекрасного рассказчика. – Если бы не Шварц, всё, разумеется, должно было бы закончиться катастрофой, концом света, для двух планет.
– Он остановил их, – утвердительно произнёс сообразительный Вальдемар, на что его отец лишь кивнул и добавил:
– И не только. Он вернул Э́рию на своё прежнее место, тем самым возобновив баланс между ней и Землёй, а также с огромным трудом и жертвой своих сил сделал так, чтобы даже после его смерти сила короля духов не давала Э́рии сойти со своего курса.
– Вильгельм Шварц и правда был великим королём, – выслушав рассказ отца, признал его правоту Вальдемар, оглядывая мир вокруг себя, который когда-то мог сгинуть.
– Настолько великим и мудрым, что эриа́нцы после своего спасения поклялись ему и его семье в верности, поклялись служить ордену. И по сей день я и ты, как единственные представители эриа́нцев на Земле, остаёмся подле своих хозяев, за которых должны, если потребуется, отдать даже жизнь.
– Отец, можно ещё один вопрос? – дойдя практически до парадного входа особняка, внезапно остановился юноша, ища ответ где-то на земле на ещё пока не заданный вопрос. Он чувствовал то, про что только что говорил его отец. Вальдемар считал это правильным – отплатить за спасение верностью. Однако было кое-что, что тяготило его мысли относительно своего происхождения и тех самых нерушимых установок. – Если мы платим добром за добро, то как тогда мы, эриа́нцы, относимся к злу в отношении себя?
Мужчина недолго посмотрел на своего сына с серьёзностью и каким-то странным чувством недовольства, после чего отвел взгляд в сторону, ухватившись за ручку двери, и, пока нажимал на неё до своеобразного щелчка, сказал:
– Ты, как и я, не любишь неопределённость, – с улыбкой сравнив сына с собой в молодости, произнёс Вольф. – Как-то раз я тоже спросил своего отца об этом, на что он мне ответил: «Эриа́нцы, в отличие от изменчивых сердец людей, никогда и ни при каких обстоятельствах не прощают предательства, – голос мужчины был очень серьёзным и, кажется, даже предостерегающим. – За свою верность они требуют того же. Правда ещё ни одному из наших предков, к счастью, пока не пришлось узнать, что в нас сильнее: преданность или же мщение».
Прошлое должно остаться в прошлом. Так проще и легче жить людям. Однако наряду с этим существует другое, полностью противоположное мнение, которое так ярко перечёркивает предыдущее: человек, не знающий своего прошлого, не имеет будущего. Каждый раз нужно оглядываться назад, помнить о том, чему нас научила жизнь, чтобы в дальнейшем не допускать подобные ошибки, и тогда, возможно, со временем, жизнь и правда станет легче.
Поведать о своём прошлом, чтобы изменить будущее, желала и молодая девушка, глубина и сила взгляда которой могла потягаться разве что с дикой кошкой, полной грации, гордости и выдержки.
Напротив неё стоял парень двадцати пяти лет, в движениях которого тоже было что-то общее с семейством кошачьих, однако его прошлое, увы, ничему его не научило, и сейчас он, как и раньше, предстал перед своим грядущим будущем всё в той же роли одинокого и побитого судьбой тигра, раненного на охоте.
Говоря об олицетворении животных качеств с людьми, необходимо ещё было заметить, что, как мудрый филин, наблюдавший с дерева за происходящим, молодой шаман, находящийся всего в паре шагов от любимой девушки, лишь стоял подле неё и старался понять, что же движет ей, какие эмоции и чувства она испытывает к этому раненному тигру, и, кажется, в его взгляде читалось понимание.
– Разве можно любить двух мужчин одновременно, Анна? – сердце аристократа было готово выпрыгнуть из груди, так как его убивала и поглощала неопределённость слов девушки. Он видел: она боится его, хочет убежать с Асакурой как можно дальше, но вопреки страху всё равно стоит неподвижно и старается что-то с ним сделать.
Что она с ним делает? Если бы она сказала, что никогда не любила его, то ему было бы гораздо спокойнее – не легче, разумеется, но спокойнее. Да и Йо тоже «хорош» – не старался сразиться с Генрихом, чтобы вернуть ту, которая ему дорога, и ту, ради которой прошёл весь этот путь. Он лишь давал ей право самой сделать выбор и поступить так, как она считает нужным.
– Можно, – самую суть сказала Анна, кротко покосившись на стоящего в паре шагов от неё Йо, после чего, вернувшись взглядом к аристократу, вдохнула полной грудью и пояснила: – Только у любви есть разные оттенки, и, боюсь, мои чувства к тебе будут не понятны и тем более не приняты тобой. Я...
– Замолчи, – тихо, без каких-либо громких нот ярости, произнёс Генрих, который сделал всё, чтобы не показать своих истинных чувств. Но как бы он ни старался, как бы ни прятал взгляд и ни сохранял в голосе стойкость, громкий рёв его души был отчётливо слышан как девушкой, так и шаманом, который уже давно догадался, что Анна смогла полюбить Генриха, как лучшего друга – как старшего брата.
Она и сама знала, что этой любовью сделает ему только больнее, потому что её можно было сравнить с тем, как маленькому ребёнку дают конфетку, а потом забирают, говоря, что она не его. Однако даже понимание этого, не давало ей право врать здесь и сейчас. Она знала, что враньё принесёт гораздо больше боли или даже ненависти, и дело было вовсе не в предупреждении Валери, а в её собственных установках и чувствах.
Хватит лжи! Настало время говорить правду, какой бы она ни была, и что бы она за собой ни повлекла.
– Уходите... оба, – спустя недолгое молчание произнёс Шварц, удивляя своим решением не только Анну, но и Йо. В его голосе было бескрайнее количество боли, да такой, что голос становился тихим, сиплым и слегка надрывным. Во взгляде, пускай и старательно отведённом в сторону, была видна борьба с собственными принципами, которые кричали и требовали незамедлительную расплату за унижение и боль, однако любовь к девушке, которую он, увы, не мог воспринять ни как друга, ни как сестру, не давали ущемлённой гордости и шанса на реванш.
– Что ты сказал? – выглядя весьма ошарашенной, прекрасно расслышала слова, но не могла в них поверить Анна. На её лице смешалось всё: удивление, растерянность, возмущение и на задворках формирующаяся злость.
– Я же обещал тебе, что с тобой ничего не случится, – Генрих не мог изменить клятве, которую Анна взяла с него, будто бы предчувствуя такой исход событий, однако девушку это, похоже, совершенно не радовало и тем более не оставляло равнодушной.
Её зубы стиснулись, в глазах засверкали яркие и разрушительные молнии ярости, однако гром, прогремевший следом, был куда более мощным и неожиданным.
Вздрогнув не только всем телом, но и душой, Анна испугалась не столько последствий, сколько самогó человека, который так сильно, импульсивно и самое главное – несвойственно своей натуре отвесил аристократу смачную и звонкую пощёчину.
Голубые, словно бескрайнее небо, глаза Генриха аналогично эмоциям девушки наполнились неким подобием испуга и в то же время удивления. Разумеется, ему было больно, – силы удара хватило на то, чтобы немец пошатнулся в сторону – однако не это было сейчас столь значимо как для Шварца, так и для Асакуры, который уже второй раз за всю свою жизнь так целенаправленно бил человека по лицу.
