Для Йо этот удар, который больше свойственен женщинам, был не поводом к началу драки. Для Асакуры было важнее то, что он хотел в прямом смысле выбить из своего оппонента, а в данном случаем этим «что» являлись бескрайнее заблуждение и глупость.
Генрих тоже чувствовал, как саднящаяся щека, покрасневшая от ладони смотрящего на него с невообразимой серьёзностью шамана, импульсами посылала сигналы в его голову, которая почему-то тоже не воспринял этот «жест» как провокацию. Наоборот. После этого удара хаотичные мысли, мечущиеся в беспорядке и сбивающие друг друга, наконец перестали блуждать по пространству бесконечной боли и заняли свои места, словно покорные слушатели, внемлющие словами шамана.
– Анна, уйдёт со мной, Генрих. Нравится тебе это или нет, – Анна, стоящая позади и не имеющая возможности и звука издать, не то что слова, не могла дать объяснение словам, эмоциям в суровом взгляде, но самое главное – поступкам Йо. В какой-то момент ей даже показалось, что её Асакура – тот самый добрый и простодушный паренёк – тоже изменился под влиянием тягостных времён и постоянных истязаний её враньём. Однако, как только шаман продолжил говорить, её заблуждения тут же развеялись, а ясным стало лишь одно: что бы ни случилось, как бы Йо ни был побит судьбой, он всё равно будет следовать за своим сердцем – чистым и добрым. – Но что-то мне подсказывает, что ты не хочешь, чтобы она тебя возненавидела, ведь так?
Хватило лишь этого, по сути, риторического вопроса, который звучал, как утверждение, как в тот же миг, внутренний мир аристократа содрогнулся, а все чувства будто встрепенулись и заиграли в унисон. Он почувствовал, как каждая клеточка и каждая мышца его тела отреагировала на эти бьющие в самое сердце слова, а после, когда Шварц ринулся нескрываемо испуганным взглядом к шаману, который уже не был так суров, а наоборот улыбался глазами так, как мог только он, наступила кульминация его провальной игры.
Всю жизнь он играл роли, прячась за масками и примеряя их одну за другой. Редкие моменты, когда он был самим собой, были бесценными – делающими из него не раба вековых традиций и принципов, а простого человека, коем он всегда... всегда мечтал стать.
Как простой человек, почувствовать радость и счастье мира, заплакать от печали и боли сильных чувств, а не сдерживать в себе эмоции, которые были недозволительной роскошью. Но сейчас всё было по-другому...
Он чувствовал, как нижняя губа предательски начала подрагивать. О духи! Генрих чувствовал себя, как пятилетний ребёнок, которого только что отчитал взрослый дядя, перед которым стало невыносимо стыдно. И ему даже захотелось просто-напросто разрыдаться на месте за все те двадцать пять лет, что он не мог открыто выразить то, что лежало у него на сердце и больно скребло, оставляя никогда не затягивающиеся раны.
А дело всё в чём? В том, что Асакура – это Асакура? Ведь даже его имя уже дарило исцеление и прозрение. Нет. Просто Йо смог увидеть в Генрихе простого обывателя этой земли со всеми свойственными ему чувствами. В деревне он воспринял его, как соперника, впервые в жизни не стал размышлять над его внутренним миром и мотивами поступков, и, возможно, именно это позволило после прозрения ему увидеть суть.
Пускай не любит, пускай будет равнодушна. По-настоящему же Генрих боялся от Анны лишь одних чувств – ненависти.
Если она его возненавидит, то именно этот миг станет для Шварца последним. Если скажет, что он ей противен, то именно тогда и настанет конец света... конец ему.
Даже воочию наблюдая, не роняя при этом ни слова, Анна не могла до конца понять, что заставляет Генриха претерпевать удушье, которое он старался скрыть, но которое было заметно по его сбивчивому дыханию и частому сглатыванию. Она уже не первый раз видит, как Йо «одним» нужным словом, одним до невообразимости точным действием помогал людям прийти в себя, вспомнить, кто они есть на самом деле, и наконец изменить то, в чём были виноваты и ошиблись.
Как ему это удавалось, – видеть души людей – оставалось нераскрытой загадкой для девушки. Однако если бы Йо спросили о его секрете, то он просто пожал бы плечами и с печальным взглядом в прошлое ответил: «Я просто знаю, что он чувствует».
Асакура сам прошёл через то, что называется «выбор». Однажды, как и Генрих, он оказался загнанным в угол и смотрел в лицо своим эгоистичным желаниям, ведь, по сути, желание не отпускать от себя девушку и бороться за неё – это не что иное, как эгоизм в апогее. Это только в романах рыцарские турниры или драки за любимую девушку кажутся романтичными и героическими поступками, однако если посмотреть на это с другой точки зрения, откинув все эмоции, то окажется, что все эти поступки – всего лишь пыль, пущенная в глаза, на пути к желаемому.
Если мужчины сражаются за девушку, то они не задумываются о её истинных чувствах – кому из них принадлежит её сердце. Ни один не допустит мысли о том, что ей будет лучше с другим, зато ярко и отчётливо в голове пронесётся: «Я выиграю, ведь я лучше».
Отпустить человека, тем более любимого, и наряду с этим дать ему право выбора – самое сложное и подвластное не всем. Однако Йо однажды уже был готов к этому, потому как вовремя осознал и представил себе то, что случится, если он продолжит добиваться желаемого, а точнее желаемую, силой.
Он вызовет в ней только ненависть к себе, а это куда гораздо ужаснее и больнее, чем равнодушие. Ненависть – она как поставленная и жирная точка невозврата в том, что всё может измениться, и именно это сейчас осознал Генрих, робко поднявший взгляд на Анну, которую он никогда не сможет возненавидеть, а тем более принять от неё подобных чувств.
– Вижу, ты читаешь души людей, как раскрытые книги, Асакура, – и всё же потерять полностью свою гордость и мужскую стойкость Генрих не мог. Однако ему даже не потребовалось усилий, чтобы теперь так спокойно и без явных признаков боли говорить с человеком, который одновременно и отнял всё, что ему дорого, и даровал свободу от собственных предрассудков – от собственных принципов. – Мне интересно: что же ты видишь в моей душе?
Одна лишь мысль о том, что он проиграл именно ему – человеку, который заслуженно носит имя того, кем все восхищаются – привносила спокойствие и небольшое облегчение в сердце аристократа. По крайней мере, он проиграл достойному.
Ему было больно, что Анна предпочла и, по сути, всегда любила только одного человека, однако он ни на миг не сожалел, что она выбрала именно Асакуру – именно того, кто даже после стольких бед, страданий и ударов судьбы смог сейчас коротко улыбнуться и сказать:
– Вряд ли он сможет стать мне другом, – будто бы читая бегущую строку, транслирующую мысли Генриха, начал говорить Асакура от имени души аристократа, – однако и врагами я быть больше не хочу.
От последних слов вздрогнула лишь Анна, которая безумно хотела вторгнуться в не принадлежавшую ей территорию и спросить: правда ли это.
Она чувствовала себя здесь явно лишней, не зная, что сделать или сказать. Задаваясь вопросом: «Так кем же она стала для Генриха: спасеньем или гибелью?» – Анна не могла дать однозначного ответа. С одной стороны, она втоптала в землю его чувства и не оставила от них ни следа, однако с другой – у неё было «оружие» способное и совершившее чудесное исцеление.
– Генрих, – наконец набравшись мужества, вторглась Анна в разговор парней, которые выглядели очень сдержанными, но в то же время дружелюбно настроенными по отношению друг к другу, – я знаю, каковы твои мотивы, однако... – взгляд голубых глаз, так необычно смотрящих на неё со спокойствием и пониманием, заставили девушку всего лишь на миг замолчать и сглотнуть от напряжения. – Поверь, если не мне, то Йо. Хао невозможно контролировать, он просто-напросто завладеет тобой, и тогда миру придёт настоящий конец.
– Изменить мир под силу только королю шаманов. В хороших руках, его сила и мудрость способна на многое, – поддержал её Асакура, принявшись за вторую часть миссии по спасению мира, заключавшуюся в том, чтобы мирно уладить конфликт.
