– Ох, прости ещё раз, я такая неловкая, – едва сдерживая себя, чтобы не рассмеяться вслух, совершенно провалилась, как актриса, Роза, давая понять Вальдемару, что она делает это специально, и он, кажется, даже знает зачем.
– Вы решили меня травмировать, чтобы и я завтра с Вашими родителями не поехал? – не разгибаясь и потирая место ушиба на ноге, выдвинул свою гипотезу Вольф, однако когда он поднял взгляд на девушку, хихикавшую над ним, он увидел такое бессовестное и абсолютно безвинное кивание головой, которое шло в комплекте с поджатыми губами и едва сдерживаемым смехом. Однако с течением минимально прошедшего времени они всё же оба рассмеялись над этой ситуацией, чувствуя, как на сердце легко и светло от этой опять-таки по-детски игривой ситуации, которая, увы, стала началом конца всему, что до этого момента было мило и дорого.
– Роза, ты не видела Ген... – внезапно, словно цунами посреди солнечного дня, дверь комнаты молодой госпожи Шварц отворилась без предварительного стука, и на пороге застыл глава семьи, не успевший договорить имя сына.
Его всегда спокойный взгляд голубых глаз внезапно стал бушующим приливом. Он видел лишь факты того, что сначала он услышал смех из её комнаты, а теперь застал её и Вальдемара – своего верного соратника – в одной комнате, причём Вольф так и держал юную госпожу чуть выше талии.
Разобраться, в чём дело, стало вдруг жизненно необходимо, и, судя по суровому лицу отца, Роза тут же оценила всю ситуацию трезвым взглядом с позиции взрослой, понимая, о чём подумал её весьма консервативный отец.
– Папа, я сейчас всё объясню, – даже не совершая ничего такого, о чём подумал её отец, но почему-то внезапно почувствовала страх девушка, однако не за себя, а за учесть Вальдемара, который уж точно был ни в чём не виноват.
– Роза, выйди, – не сводя пристального внимания с опустившего взгляд в пол Вальдемара, буквально приказал своей дочери Герберт, своим тоном давая понять, что если она возразит, то дальше последует его гнев.
Разрываясь от желания помочь Вальдемару, пострадавшему по её милости, и всё же боясь ярости отца, Роза всё же удалилась за дверь, молясь только об одном: чтобы всё прошло хорошо, и её отец поверил Вальдемару, который, как она думала, разумеется, всё объяснит.
Вопреки всему Вольф не спешил с ярыми оправданиями и низменными поклонами, дабы всё объяснить. Едва дверь за взволнованной не на шутку девушкой закрылась, Вальдемар медленно, но уверенно поднял свой взгляд, встречаясь с Гербертом на напряжённо коротком расстоянии. Он не спешил говорить, хотя злившийся лидер своим видом давал понять то, что в его же интересах лучше объясниться, но было в этом моменте что-то, что заставило Вольфа впервые не ощутить чувства преданности и покорности, а лишь злобу за то, что лидер ордена априори гневался на него без разъяснения причин.
Даже если бы, допустим, всё было именно так, как он подумал, что в этом такого страшного? Ему не захочется видеть в составе своей семьи плебея, хоть и имеющего права, но всё же верного до мозга костей? И снова это порождало одну лишь злобу. За свою преданность Вальдемар не требовал и не желал ни благодарностей, ни денег, он лишь хотел нормального и равного отношения к себе, что зачастую было весьма и весьма не так.
– Объяснись немедленно, – устав ожидать и своим гневным, но всё же весьма тихим голосом дав понять, что он крайне недоволен происходящим, начал требовать объяснений Герберт. – Что ты делал в комнате моей дочери?
– Сэр, я помогал ей в практике вальса, только и всего, – с абсолютным спокойствием, что весьма и весьма раздражало, ответил на заданный вопрос Вальдемар.
– А с какой стати? – снова указывая «слуге» на его место в низших слоях общества, высокомерно поднял лицо Шварц. – У неё есть учитель по танцам... В крайнем случае, я с Генрихом.
– Извините, сэр, я просто хотел помочь, – решив замять тему, чтобы усмирить гнев лидера, да и свой собственный, извинился за произошедшее Вальдемар, и, судя по тому, как Шварц сложил своё оперение и немного осунулся, у него это получилось, хотя никто из них даже не подозревал, что этот миг стал коренным переломом в их отношениях.
– Чтоб я больше не видел тебя рядом с моей дочерью, – первый выстрел в сердце. – Знай своё место, – и вот он, прозвучал второй мощный выстрел, который убил в Вольфе всё живое и умеющее понимать. Он совершенно обезумил от этих слов, которые будто в дерьмо окунули его с головы до ног. Он плотно сжал зубы, чувствуя, как тело начало трясти от ярости, а уже давно накопленные обиды дали о себе знать.
Вальдемар не был рабом или слугой во времена былых веков. У него было такое воспитание, базирующееся на преданности людям, чьи идеалы он защищал, как свои собственные, но это не означало, что его верностью и послушанием можно было пользоваться в неразумных пределах. Последние слова Шварца дали Вольфу окончательное представление о том, что он из себя представляет в глазах лидера. Он ничтожная собачонка, которая верно служит и не имеет права укусить хозяина, однако Герберт, видимо, абсолютно забыл о том, что стоит ценить то, что имеешь и можешь потерять. В данном случае он потерял не только верность, но и уважение Вольфа к себе.
– Сэр, можно задать один вопрос? – сузив взгляд, произнёс с надрывной уверенностью Вальдемар, заставив Шварца развернуться с яростью в глазах, однако и это не остановило Вольфа, которому уже было плевать на всё. – Почему Вы так не хотите, чтобы я был с Вашей дочерью?
– В каком смысле «был»? – даже голос мужчины затрясся от гнева. – Ты что вообще имеешь в виду?
– Именно то, что Вы и подумали... сэр, – ни на секунду не отводя взгляда от лидера ордена, уверенно произнёс Вольф. – Я бы хотел жениться на Вашей дочери, когда она достигнет совершеннолетия.
Возможно, эти слова были ошибкой. Возможно, этот поступок проявления своей силы противостояния стал точкой невозврата. Но Вальдемару было откровенно всё равно на будущее, он хотел знать правду, чтобы окончательно убедиться в своём решении.
– Ты вообще осознаёшь, что ты сейчас сказал? – с глубоким презрением и невероятной ненавистью едва слышно произнёс Герберт сквозь плотно сжатые зубы. – Ты кем себя возомнил?! – теперь агрессия была отчётливо слышна даже в конце коридора. – Думаешь, что если я позволил тебе стать членом ордена, то ты можешь и в мою семью войти?! – как и ожидалось, снова указал Шварц на плебейскую родословную Вальдемара, который призывал себя лишь к одному – к спокойствию.
– Но ведь ордена скоро не станет, так? – совершенно осмелел и забылся Вальдемар, что ярко отразилось в широко распахнутых глазах и тяжёлом дыхании лидера.
– Я смотрю: у тебя страх пропал, – поняв, что их разговор с Себастьяном был подслушан, не мог найти успокоения Герберт. – Что ж, у тебя два выхода: либо ты пойдёшь и проспишься, либо собирай свои вещи и убирайся к чертям собачьим, ведь там тебе самое место!
Эти слова смогли пронестись и не потеряться во времени через долгие семь лет. Сейчас же в мыслях мужчины, в тот злосчастный день униженного и доведённого до состояния безграничной ненависти, появилось сожаление, ведь он не смог сдержаться и совершил преступление против своих идеалов. Вальдемар с рождения считал, что орденом может управлять только наследник рода Шварцев и не только из-за их тайных знаний, однако не это остановило его руку снова, и не это позволило ему оставить Генриха в живых.
Он испытывал чувство безграничной вины лишь перед одним человеком, которого теперь не было рядом с ним, словно в наказание за то, что он защитил свои собственные амбиции и гордость. Только ради этого прекрасного создания, в память о ней, он не давал себе права сорваться, как в тот раз. Вальдемар твёрдо дал клятву себе, что не убьёт Генриха, если обстоятельства не вынудят его к этому, но с появлением медиума в жизни ордена соблюдать это обещание не столько перед самим собой, сколько перед памятью и верностью Розе, стало гораздо... гораздо труднее.
