– Генрих? – без особой мягкости, даже немного требовательно и притязательно окликнула его Анна, которая зашла за парнем следом, лишь накинув на себя лёгкий халатик. – Ты ничего не хочешь объяснить? – пожав плечами, когда парень неохотно открыл свои глаза, всё также обращённые в небо, не спросила, а предложила Анна парню, чтобы он, так сказать, излил душу.
Однако он молчал, и молчание было таким раздражительным и таким холодным, что сказывалось на девушке не самым радужным образом. Она чувствовала себя в какой-то степени обдуренной, а губы поджимались от возмущения того, как так можно: осыпать под покровом ночи столькими вопросами и, как будто назло, не давать на них ответы.
– Анна, иди спать, – впервые в его голосе слышался холодный ветер по отношению к ней, а хоть и спокойный, но приказной тон просто выбил медиума из колеи их привычной жизни, как будто возвращая к тем временам, когда она была для него всего лишь знакомой.
Наступило то, чего Анна всегда боялась, – она встала перед выбором сердца и разума. С одной стороны, она должна была подчиниться и уйти, чтобы не злить Генриха, который являлся непредсказуемым человеком, а, с другой стороны, если бы Йо осмелился так её оттолкнуть от себя, она бы тут же залепила ему пощёчину, сказав, что он не имеет права скрывать от неё свои мысли, когда не сумел сохранить её душевного равновесия.
Но то был бы Йо, а сейчас перед ней Генрих – человек, которого она не любит, как мужчину, – и это делает её положение ещё более запутанным. Хотя если взять в расчёт то, что она его жена, и должна вести себя, как любящая женщина, то чаша весов склонялась в сторону упорства, а желание докопаться до того, какой же он человек на самом деле, лишь усугубляло её положение.
Она понимала лишь одно: да, она не любит его так, как Йо, но всё равно какое-то странное чувство теплилось в её сердце, в котором всё же было маленькое место для него. Возможно, это жалость, возможно, вера в его светлую сторону, но так или иначе это «что-то» не давало ей так просто уйти и спокойно сдержать свою обиду.
– Интересно... – с печально произнесла Анна, но при этом с сарказмом усмехнувшись и сложив руки на груди, – ты хоть кому-нибудь веришь, кроме себя? – она задала этот вопрос с упрёком, который заставил Генриха сдвинуть брови от неожиданного бунтарства и неповиновения своему приказу, после чего посмотреть в осуждающий взгляд жены, которая так редко, но всегда так остро входила с ним в борьбу. Ещё в её тёмных, как ночное небо, глазах он увидел каплю злости и огромную силу сдержанности, что ещё больше удивило его и заставило полностью развернуться, а затем медленным шагом подойти к ней с вопросом в глазах относительно её «дерзости». – Видимо, в этом и заключается твоя «любовь», – последнее слово было намеренно окрашено сомнением и насмешкой, а голубые омуты тут же поменялись на цвета темно-синего, практически чёрного моря во время шторма. – Говоришь красивыми словами о ней, даже уверяешь в искренности, а на деле, хм... получается совершенно иное, – продолжала без малейшего приступа паники и страха говорить с уверенностью Анна, даже несмотря на то, что она чувствовала, как Шварц уже нависает над ней и резко поднимает её лицо за подбородок, чтобы она посмотрела ему в глаза.
Она бросала ему вызов так бесстрашно и так самоуверенно, что воздух поблизости становился наэлектризованным. Он смотрел в её глаза и неустанно искал в них то, что придало ей такой смелости.
– Почему ты замолчала? – с очень опасной и бросающей в ужас усмешкой в глазах, спросил Шварц, видя, как Анна хоть всё ещё уверенно смотрит на него, но постоянно борется с желанием отвести взгляд и отшатнуться назад, но, увы, позади была стена.
– Наш разговор бессмыслен, если ты мне не веришь, – сжав в руке всю свою отвагу, хотя где-то в глубине души слыша осуждающий голос Лайсерга, говорящий, нет, кричавший о её безрассудности, снова стойко произнесла Анна, мотая головой и осуждая Генриха за его поведение. Сейчас он был не тем самым человеком, который способен на любовь, перед ней сейчас стоял тот, кто может без тени сомненья убить человека. Но она не хотела видеть его таким. – Недоверие своих мыслей – это главный показатель пренебрежения человеком, – возможно, Шварц хотел подавить девушку, хотел, чтобы она замолчала и, поджав хвост, извинилась, а потом убежала в комнату, но Анна не могла предоставить ни себе, ни тем более ему такой роскоши – она была не из тех, за счёт кого можно было самоутвердиться, вне зависимости от того, кто подавляет: друг или враг. – Отсюда можно сделать вывод, что ты меня не любишь, а твои клятвы лишь пустой звук.
– Повтори, – в этот раз приказ прозвучал хоть и резко, обрывая последние буквы собеседницы, но очень мягко и тихо, будто он утаскивал её на дно пучины морской, где собирался задушить.
– Ты... меня... не любишь, – отрывая не только слова, но и слога, без малейших колебаний повторила с уверенностью Анна, смотря глаза в глаза своему «противнику», который с каждой секундой извергал из себя целые волны опасности и леденящего кровь страха.
– Ещё раз, – снова тихий приказ и снова очень резкий, едва медиум договорила, и вот после этого девушка всё же дрогнула под напором его невидимой, но ощутимой силы.
Руки предательски задрожали, так как ещё никогда её жизни так не угрожал конец. Даже когда она повстречала впервые Хао, не было так страшно, возможно, из-за того, что Асакура был намного уравновешеннее, чем Шварц, который, несмотря на все неизвестные ей испытания жизни, так потрепавшие его, не утратил способности любить... по-настоящему любить.
Она не понимала, что с ней происходит. Уже всё вокруг твердило ей остановиться, чтобы не сделать хуже, но её гордыня и несгибаемость играли с ней злые шутки, заставляя действовать вопреки.
– Ты... меня... не... – но отрывочное повторение с резкостью прервалось водоворотом страсти, которая возникла едва губы парня со всей пылкостью и обидой накинулись на девичьи уста, не давая им произнести то, что было ужаснее и больнее всего на свете.
Если бы она сказала: «Я тебя не люблю», она бы причинила ему куда меньше боли, чем сейчас, когда сомневалась в его чувствах, говоря о фальшивости с уверенностью и выставляя его лжецом. Он не намеревался слышать это, будь Анна мужчиной, он бы ударил его, да так, что искры бы из глаз полетели, но, увы, сейчас было всё сложнее, поэтому Генрих решил целовать и терзать не имеющие права на отказ губы любимой до тех пор, пока смысл слов «я тебя люблю» не отпечатается не только на её сердце, но и на разуме.
Такой силы и такой мощи чужих чувств, передающихся, как будто ток, по всему телу девушки, Анна, как бы ни было горько признавать, никогда не испытывала от Йо. Та страсть, что произошла между ними на стадионе, что сломала её твёрдое решение, была словно криком о помощи, а эта, происходящая сейчас, слезами раненной и умирающей души, к которой появлялось очень опасное чувство жалости.
– Я надеюсь, мы поняли друг друга, – почувствовав то, что он её пугает, отстранился Генрих от любимых губ ровно на один сантиметр, но не отрывая ладоней от её шеи, которую он держал, чтобы поцелуй не прервался без его желания.
– С каждым днём я всё меньше тебя понимаю, – не открывая глаз, произнесла Анна, причём мыслями уже вымаливая у Йо прощенья за то, что позволила Генриху себя поцеловать. Шварц отшатнулся назад, поджимая губы, словно сдерживая слова и действительно не желая никому ничего рассказывать, потому что он уже даже самому себе не верил. Однако... – Что такого было в твоём сне? Что заставило тебя вскочить и нестись, куда глаза глядят? – не давая ему отойти от неё, резко приблизилась к нему медиум, схватив его лицо и заставив смотреть себе в глаза, которые против воли пробивали его защиту.
Это он проиграл. Это она прогнула его под себя, заставляя своей настойчивостью, принимаемой им за выражение заботы и любви, трескаться по швам его стойкость и доверять ей то, что не мог даже себе.
Ещё чуть-чуть... ещё совсем чуть-чуть, и он откроется ей, она видела это. Не хватало какого-то особого ключа к его душе, чтобы сломать замок, поэтому, недолго думая, но с ужасной болью на сердце, Анна приподнялась на носочки и коснулась его губ своими: легко и непринуждённо, но говоря тем самым многое. Она ещё никогда не целовала его первой, уповая на то, что, возможно, этого и не случится, но сейчас она чувствовала, что так надо, иначе он просто не сможет ей довериться, если не почувствует от неё ответных чувств.
