– Что? – практически шёпотом произнёс с откровенным шоком и непониманием Шварц, не смотря жене в глаза, а лишь мечась своим взглядом по пространству перед своим носом. – Какой ребёнок? Ты о чём? – он так натурально изображал непричастность и незнание, что Анну начал одолевать гнев, выраженный в сжавшихся губах.
– Тот, которого по твоему приказу убили в чреве девушки по имени Сели Юсуи! – выдала с напором блондинка, которая просто не могла больше выносить этого издевательства, однако то, что произошло дальше, вызвало в ней незапланированное удивление.
Генрих не притворялся, как это делал раньше, надевая убедительные маски разных эмоций. Он правда до сего момента не понимал, в чём дело, ибо такое ошеломление не могло появиться после мастерски подделанных эмоций.
– Ты даже не знал, что творят твои прихвостни у тебя за спиной? – сузив глаза, произнесла с разочарованием Анна, просто не веря в то, что происходит в действительности. Человек, которого она считала сильным и жёстким во всём, тем более в контроле над своими подчинёнными, теперь же предстал перед ней в слабом амплуа, которое выбило его из равновесия.
Однако стоило лишь пройти каким-то считанным секундам, за которые лицо Генриха начало меняться под воздействием эмоций, как вдруг его глаза стали такими злыми, словно перед девушкой стоял дикий зверь. Его кулаки сжались одновременно с зубами, наскочившими друг на друга, как коса на камень, и в следующий миг он тут же дёрнулся с места и быстрым шагом, забыв про всю величественность, вышел сначала с балкона, а потом и из комнаты, оставляя позади шокированную девушку, которая, пожалуй, впервые видела в нём настолько сильную эмоцию разрушительного гнева.
– Сэр? – едва увидев главу ордена, оповестил о своём присутствии Вальдемар, который стоял около комнаты, ожидая Шварца. – Как мисс Анна?
Но ответа не последовало, вместо этого Вольф испытал такое сильное давление от злого взгляда Генриха, что смог понять только одно – грядёт буря. Причину его гнева и ярости в глазах мужчина не понимал, однако, не задаваясь лишними вопросами, продолжал верно следовать за человеком, который был для ордена самым главным и нужным звеном, а также надеждой на спасенье.
Шварц был сейчас меньше, чем человек. Он стал просто сгустком невероятной энергии, в которой слились все самые негативные и ужасные эмоции, заставляющие его не просто идти, а лететь через время, разжигая воздух вокруг.
Спустившись резвым перескоком с винтовой лестницы в парадный зал, парень всё продолжал набирать в своей походке жёсткость и ярость, поэтому его появление в зале заседания, где всё ещё ждали его все эти прерванные часы приспешники, было таким эффектным в плане трепетания от ужаса, что казалось в такой воцарившейся тишине каждая частица воздуха стала смертельным ядом.
Обведя взглядом притихших мужчин, которые, кажется, даже не дышали, Генрих приподнял гордо подбородок, вернув себе свой величественный вид, распрямил спину до идеальной осанки и переступил через порог, идя в этой тишине размеренным и отдающимся эхом шагом, который непроизвольно заставлял всех сжиматься и чувствовать что-то нехорошее.
Он дошёл до центра комнаты, где стоял овальный стол, прошёлся вдоль и, очертив пальцами резкую спинку своего стула, остановился, подняв на всех свой самый опасный взгляд лукавого спокойствия.
– Продолжим, пожалуй, – осмотрев лепнину на потолке, абсолютно спокойным голосом сказал Генрих, однако это нисколько не успокоило всех собравшихся мужчин, которые прекрасно знали, что не проявление и намеренное скрытие своих чувств у хозяина – это самое страшное, что вообще возможно в нём увидеть. Никогда не знаешь, что сделает он в следующий миг, а сделать мог он всё, что ему угодно. – На чём мы остановились? – проявив наигранную забывчивость, задумался Шварц, всем своим видом сковывая речь своих приближённых так, что они не могли даже ответить на такой обычный и вроде бы ничем не опасный вопрос. – Ах да, – немного улыбнулся парень от воспоминаний, которые и не покидали его, – мой приказ. Что там с ним? – Генрих снова пришёл в движение, обходя с другой стороны стол, за который так и не решились рассесться прежние обладатели стульев.
– Мы... – скромно и очень нерешительно пробасил голос мужчины, который стоял позади Шварца, однако его речь прервалась, а глаза тут же опустились, как только русоволосый парень резко крутанулся на месте в его сторону с таким добродушным лицом, будто он был рад его видеть.
– Да-да, – подтолкнул его к дальнейшему объяснению Генрих, с приподнятыми бровями, но до дикого ужаса злыми глазами, которые пугали всех присутствующих, не давая им поверить в улыбку фальши. – Я весь во внимании, – сладостно растянул Шварц, указав ладонью вперёд, как бы подталкивая разговор.
– Мы подумали... – снова не поднимая глаз, продолжил мужчина, который и был своеобразным «куратором» операции.
– Ммм? – изумился голубоглазый юноша, которого от всей души повеселил тот факт, что он услышал.
– И решили, – продолжил мужчина с тёмными волосами, которые от напряжения и нервов, похоже, начали седеть. – Мы нанесли удар по жене этого Юсуи и...
– А кто вам дал право думать? – хоть и сохраняя этот сладостный тон, но полностью изменившись в лице, которое стало опаснее смерти, произнёс Генрих, и это заставило всех тут же замереть на своих местах, даже тех, кто был непричастен к этому делу.
Первым, кто сообразил, что к чему, стал Вальдемар, который предпочитал смотреть на всё происходящее действие с безопасного расстояния, так и оставшись в проёме двери. Он понимал, к чему всё это ведёт, а больше всего осознавал нежелательные для ордена последствия, которых он просто не мог допустить.
– Кто вам дал право менять мои приказы и привносить в них свои новшества?! – с грозностью в голосе, который стал, как нещадный нож пронзать всех собравшихся, поменялся полностью в лице Генрих, который был просто вне себя от гнева. – Позвольте напомнить вам, – не слыша даже писка в ответ, продолжил свою узурпаторскую речь Шварц, – это вы нуждаетесь во мне, а не я в вас, – на этих словах Вольф прикрыл глаза, молясь лишь об одном, чтобы не произошло самого худшего. – Поэтому я требую, чтобы мои приказы выполнялись беспрекословно и без вашей самодеятельности! – в зале был слышан только злостный отчёт немца, который испепелял взглядом каждого, кто попадался ему на глаза.
– Сэр, простите, но... – решился на замечание всё тот же мужчина, который и ослушался прямого приказа, однако взгляда он не поднял, а когда Генрих к нему повернулся с возмущённым презрением, то он и вовсе опустил голову, чувствуя тяжёлые шаги своего господина, – если бы мы убили его друга, то он бы страдал гораздо меньше, чем от постоянного напоминая своей вины.
Неожиданно воцарилось молчание... такое страшное и такое животрепещущее. До сего момента злые и разгневанные глаза чудовища стали наполняться чем-то сожалеющим и одновременно презрительным. И только спустя минуту такого ожидания произошло что-то поистине нереальное, чего раньше никто не видел и не слышал.
– Знаете, – абсолютно спокойным до неожиданности голосом произнёс с задумчивостью Генрих, смотря на мужчину, но обращаясь ко всем, – я, может, и не самый добрый человек в этой жизни, – мужчина нерешительно поднял глаза, встретившись с голубыми омутами, которые очень неожиданно раскрылись, удивляя тем, что скрывалось за ними, – но даже у меня не поднимется рука на ребёнка, тем более не родившегося.
Какое-то странное чувство посетило чёрствые сердца всех собравшихся, и, к сожалению, это было не раскаяние или осознание собственных поступков. На самом же деле абсолютно все почувствовали что-то настораживающее в своём лидере, в котором они ни разу ещё не видели мягкости и сострадания.
Переглядываясь молча между собой, никто не мог понять, с чего вдруг самый опасный среди них, да и самый жестокий человек стал резко жалостливым и нерешительным в том, во что он верил и во что верили все, при вступлении в орден. И только один человек, который так и стоял в дверях, знал секрет души лидера ордена, и одновременно с этим боялся, как огня, того момента, когда Генрих вернётся к тому, кем он родился.
