Вот, пожалуй, и всё, что было в этой странной комнате, за исключением ещё самого ужасного в мире настроения.
Малахитовый парень просто не мог придти в себя после такого удара, который буквально уничтожил в нём всё человеческое. Казалось, что он совершенно опустил руки, отчаялся и сейчас готов послать всё к чёртовой матери, потому что у него больше не было сил бороться.
Его друзья – смысл его жизни – сейчас страдают, и виной тому был именно он. Его напыщенность, его самомнение подвело его слишком близко к опасному огню, и оно его обожгло так сильно, что испепелило сердце.
– Смешно, не правда ли? – неожиданно тронула ирония губы Дитела, который горько и с большим отвращением усмехнулся, говоря неизвестно с кем. В комнате не было ни души, кроме него самого, так что можно было бы смело заявить о том, что он сошёл с ума и разговаривает с самим собой, если бы не то, что круто перевернёт с ног на голову любого шамана, узнавшего о... – Пять лет назад я был готов убить тебя, чтобы отомстить за смерть моих родителей, а теперь... – слишком неожиданно парень кинулся в омут гнева, поэтому резко встал, желая разнести всё вокруг, однако ограничившись тем, что он стал спиной к сфере и лицом к двери. – А теперь я готов защищать тебя ценой своей жизни, лишь бы тебя не освободили.
Отвращение к самому себе и к тому, кто был ему ненавистнее всех на свете, проявлялось в Лайсерге так ярко, как ни одно чувство ранее. Он ненавидел себя за то, чего не должен был делать, однако делал, понимая, что в случае его слабости последствия могут стать необратимыми и тогда всему придёт конец.
– Ты никогда не освободишься отсюда, Хао, – спустя минуту молчания произнёс даузер, испепеляя дверь решительным взглядом ненависти. Однако стоило ему лишь сделать шаг, чтобы уйти, как вдруг всю комнату осветила красная вспышка, исходящая из сферы позади детектива. И снова эта усмешка, которая не имеет ничего общего с весельем, раздалась от Дитела, который даже не повернулся, но зато произнёс угрозу, как клятву. – Злись сколько угодно, но Генрих тебя получит только через мой труп.
После этого Лайсерг быстрым шагом вышел из комнаты, рывком закрыв железную дверь, из-под которой снова начали виднеться красные вспышки света, наполненного гневом.
На дворе уже стояла глубокая ночь, которая ещё бы час и могла плавно сменяться очень ранним утром. На часах было половина пятого утра, и только в это время ресницы молодой девушки, чьи волосы были цвета прибрежного песка, несколько раз дёрнулись, после чего веки открылись, являя потёмкам её чёрные глаза.
Первое, что она увидела, был багряный, даже ближе к оттенку чёрного потолок, а первое, что почувствовала, так это сильную слабость во всём теле и жуткую головную боль.
По всем признакам лежавшей в роскошной кровати девушке можно было смело сделать диагноз, который берет своё начало из спиртного, однако эта девушка не из тех, кто заливает свои проблемы алкоголем, и даже сейчас она знала однозначно только одно – причиной её головных болей было что-то другое.
Может, это всё сон, и ей приснился последний год её жизни? Может быть, по её вине, а точнее виною её личного эгоизма не пострадали её друзья?
Повернув голову в бок, чтобы увидеть новые детали интерьера, глаза блондинки тут же обречённо сомкнулись, понимая, что всё это был не сон. Та же обстановка роскоши и величия, та же атмосфера чего-то загадочного и однозначно опасного – всё это царило в комнате, которая была личными покоями семейства Шварц.
Анна сейчас лежала в постели, которую боялась, как огня. Да, это удивительно, но всё же, даже бывшая Киояма могла бояться чего-то. Однако, как говорится: «Пытаясь уйти по другой дороге от судьбы, мы её там и встречаем», но в этом случае девушка не просто потерпела фиаско, она проиграла с огромными потерями, которых можно было избежать, если бы не...
Не выдержав голоса собственной совести, Анна откинула одеяло и, шмыгнув носом, села на край кровати, поджимая губы и ненавидя себя за то, как проявился её эгоизм.
До сего момента девушка не могла даже и представить то, во что она ввязалась. Она всегда считала себя сильной, способной на любые поступки, однако самый неожиданный ход оказался для неё смертельно-невозможным.
Она не могла изменить любимому, несмотря на то, что никогда не проявляла ярких чувств к нему. Она не могла предать того, кого... да-да, любила больше жизни.
Тогда вопрос возникает сам собой: зачем? Зачем надо было соглашаться на то, чего никогда не сделаешь? Вопрос, не имеющий ответа, однако имеющий причину, и эта причина – самомнение.
Да, когда Анна соглашалась на подобное, она естественно руководствовалась тем, что она хочет помочь друзьям и защитить любимого. Однако если ты знаешь, что тебе не по силам отдаться другому ради дела, то здесь уже оправдания нет. Здесь роль сыграло самомнение и вера девушки в свою непобедимость, ведь она была уверена, что ей всё по плечу.
Именно за это самомнение блондинка теперь и расплачивалась головной болью и осадком на сердце, который был с примесью кислоты. Вина за произошедшее лежала только на ней, ведь ничего бы этого не случилось, если бы не эгоистичный каприз, который теперь казался ей самой таким отвратительным и презрительным.
Встав с постели, Анна только теперь поняла то, что винить во всех грехах Генриха, было бы, ох как, неправильно и, строго говоря, нечестно. Однако она не могла ничего поделать с той ненавистью к себе, с той ненавистью к нему, которая разъедала воздух вокруг и не давала ей спокойно дышать.
Она вышла на балкон, с которого ещё позавчера была благодарна даузеру за её кратковременное спасение от близости с не желаемым мужчиной, и только сейчас, зная, что произошло с неповинной ни в чём девушкой, да и хуже того – не родившимся ребёнком, Анна услышала такой звук в глубине души, будто её броня дала трещину, которая теперь будет только увеличиваться.
– Анна? – забежав на балкон в поисках своей жены, которую он не застал в постели, Генрих выглядел слегка обеспокоенным, а когда увидел блондинку с поникшим взглядом, который даже не обратился на него, он снова испытал эту неясность, но явную виновность в чём-то. – Как ты себя чувствуешь? – медленно подойдя к перилам, за которые держалась девушка, спросил Шварц, но ответа снова не последовало. Она была молчалива, и своим молчанием словно проклинала его. Анна смотрела вниз на землю, и тем самым всё больше волновала сердце парня. – Анна, скажи, что с тобой? – выдохнув и повиляв головой из стороны в сторону, не мог больше этого выносить Генрих.
В нём росла злость, которая рождалась из неясности, но блондинка была неумолима и продолжала молчать, не поднимая взгляда, что, в свою очередь, снова вызвало в Шварце выдох негодования.
– Скажи, – неожиданно произнесла девушка, заставив стоящего рядом с ней парня вздрогнуть и с готовностью слушать. Но она опять взяла несколько секунд паузы. – Зачем ты женился на мне?
Вот такого вопроса, а не объяснения причины её странного поведения и недомогания, Генрих и вовсе не мог ожидать, вызывая у него лишь растерянность и явную заторможенность, которая проявлялась в том, что он распрямился в спине, словно тут же огораживаясь от жены.
– Что за вопрос? – в голосе парня появилась твёрдость и едва уловимое недовольство, потому что сама суть вопроса коробила его и заставляла возмущаться.
– Простой вопрос, – пожав плечами и не поднимая взгляда, даже не повернувшись лицом к мужу, продолжила спокойным голосом Анна. – Ты любишь меня, да? И хочешь создать со мной семью, ведь так? – продолжила нагнетать опасность момента блондинка.
– Анна, ты всё это знаешь, так зачем ты спрашиваешь? – не унимался парень от неясности и явной подозрительности поднятой темы. Он категорически не понимал, почему именно сейчас его жене захотелось выяснить то, что было очевидным.
– А что бы ты почувствовал, если бы твой не родившийся ребёнок был убит вместе со мной?! – не выдержала больше Анна, сделав голос уверенным, жёстким и таким прямолинейным, что Генрих даже пошатнулся от её напора, когда она одарила его недовольным взглядом.
