Роби молчит. Возразить нечего.

— Вот и я о чем, — вздыхает Генри, — и где мой профит?

Роби молчит.

— Знаешь, когда старого пердуна хватила кондрашка, я в первый момент огорчился. Оборвалась та ниточка, которая держала тебя возле меня.

— А во второй момент?

— Хаха, а второй момент настал, когда стало ясным содержание завещания. Тогда, зная всех участников этого спектакля как облупленных, я понял, что у меня еще как минимум год. Я же невъебенно умный, ты ж знаешь…

— Знаю, Энри.

— И вот этот год подходит к концу. Знаешь…

Он не договаривает, замолкает, задумчиво глядя на брата и касаясь ласково пальцем кожи, но Роби догадывается и холодеет от этой догадки. Когда лезвие так плотно прижалось к яремной впадине, когда рука, его сжимающая немного сильнее надавила, так, что струйка протекла сбоку по шее, у него мелькнула такая безумная мысль. Но нет, нет… Он гонит ее от себя, даже не хочет давать ей право на жизнь.

— Послушай. Я тебе обещаю. Клянусь. Я тебя никогда не обманывал, — это правда.

Обманывать можно и нужно. Но только тех, кто глупее тебя или по крайней мере, равен по уму. А тот, кто умнее, вычислит тебя на раз. Вот он и не обманывал. Всю жизнь говорил правду этому человеку, который так же всю жизнь был рядом. Всегда.

— Обещаю. Я буду с тобой. Всегда буду. По первому звонку, куда скажешь. Что скажешь. Только помоги.

— Хорошо. — неожиданно простодушно и доверчиво, — что ты хочешь?

— Устрой мне встречу с ней.

— Хорошо. Думаешь убедить?

— Пожалуйста.

— Хорошо.

Генриха вырубает на полуслове. Он едва успевает задушить сигарету в пепельнице, которую персонал предусмотрительно всегда ставит на прикроватную полку. Поворачивается на бок и так засыпает, лицом к Роберту. Роби долго валяется на спине и думает о том, что Генрих как обычно беспечно оставил острое длинное лезвие там, куда он его небрежно отшвырнул, на кипельно-белых простынях алой ягодой расплылось пятнышко крови с кончика стального стилета.

====== Глава 20. Шестой круг. ======

Очнулся Лео от того, что на него вылили черпак прохладной солёной воды.

Ему снилось, что он идет по снегу, утопая в нём почти по пояс, только снег почему-то горячий, словно песок в пустыне. И пятки от него жжет, так, что непонятно, ото льда ли, или же наоборот, от огня. Вода, обрушившаяся на голову, была не ледяная, но от неожиданного контраста у него перехватило дыхание, и он, кажется, даже немного подскочил на месте и, отфыркиваясь, испуганно вытаращил глаза. И мгновенно снова их зажмурил. Небритая, загорелая дочерна физиономия перед ним, казалось, проникла в реальность прямиком из кошмарного сна.

— Фух, слава Богу, живой, — пробормотала физиономия, и Лео тут же распахнул глаза снова.

— Пить? — догадалась физиономия и в следующую секунду Лео, захлёбываясь, глотал из простой пластиковой бутылки теплую шипучую минералку.

— Ты это… много-то не надо, а то рвать начнёт, — озабоченно пробормотал хозяин небритой физиономии. — Слава Богу, хоть один, а то уж я думал, что два трупака.

— Ччто? — Лео поперхнулся и закашлялся. — Как?

Он вывернулся и, похолодев от ужаса, не в силах поверить в то, что это правда, замер, глядя на неподвижную фигуру, скорчившуюся рядом с ним на сухом раскалённом песке. Это безумие не укладывалось голове. Весёлый красивый парень, еще несколько часов назад что-то втиравший ему насчёт своего мифического бессмертия, лежал теперь лицом вниз, рядом с неопрятной омерзительной, успевшей впитаться в песок сухой уже лужей собственной рвоты, и не дышал. Волосы на голове были сырыми, да и песок вокруг него тоже был мокрый, видимо, нечаянный спаситель окатывал водой одновременно с Лео и Алана, но последнего безуспешно.

— Поехали, парень, — тронул его за плечо бородач, — мне ещё с полицией разбираться. Это до вечера, пожалуй. А то и полночи захватит. Вот везёт же мне на трупаков! В этом сезоне второй уже, да прошлым летом тоже был…

Лео не отвечал. Он был оглушён смертью парня, которой желал еще не так давно, всего пару дней назад. Огромное расстояние между отчаянным: «чтобы ты сдох!» и реальностью, телом человека, которого ненавидишь, когда оно лежит перед тобою, и ты понимаешь, что это всё. Обратной дороги нет. И его нет, и никогда больше не будет. Ни смеха, ни издевательски прищуренных глаз, ни растерянной, виноватой улыбки.

«…не знаю, как ты, а я никогда не умру…»

«…прости меня…»

«Бог простит. Когда сдохнешь.»

«А когда помирать буду — простишь?»

«Вот будешь — тогда посмотрим».

Прощу. Простил.

— Пойдем, парень, — человек потянул его за плечо, — твоему другу уже не поможешь. Надо поскорее до полиции добраться, пока он разлагаться не начал. Поверь мне, это картина неприятная.

Лео как во сне, побрёл за ним на чужих, ватных ногах к лодке. Голова была совершенно чугунная, словно набитая кирпичами, мысли, словно не свои, ворочались в ней с оглушительным, казалось, грохотом, задевая друг за друга и причиняя вполне ощутимую физически, сильную боль. Лео никогда бы не поверил, что думать может быть настолько больно. Тошнило так, что его чуть не вывернуло тут же на песок.

— Давай-давай, ты в лодку-то сможешь?

Лео вошёл по колено в воду. Лодка на якоре колыхалась на волнах метрах в десяти от берега, на отмели. Что-то было не так. Не так. Но что — он никак не мог понять, потому что соображал с трудом, и соображать было дико больно.

— Надо его с собой взять, — сухим, словно наждак, языком, он еле шевелил. — Надо взять.

Мысль о том, что Алан будет тут один лежать под палящим ещё солнцем, мёртвый, беззащитный, совершенно вывернула ему мозги.

— Какой там! — махнул рукой бородач, — первая заповедь знаешь? Видишь труп — не трогай. А то потом затаскают.

— Надо взять! — Лео несмотря на то, что и стоять, и думать, и говорить было невыносимо, начал звереть. И тут же, не рассчитав сил, упал на песок.

Бородач только головой покачал.

— У тебя, парень, с мозгами того. Это бывает. Сейчас я тебя…

— Я не поеду! — ещё больше озверел Лео, — я не поеду!

Он возвращался. Бородач наблюдал за ним, не сходя с места. Конечно, мальчишка в шоке. Надо его как-то уговорить, а если потребуется — то и силой. Он сейчас и сопротивляться-то особо не сможет, слабый, словно котёнок. И куда только лезут? Ума никакого, опасность не чуют…

Он возвращался на карачках, потому что так было легче. Слава Богу, незнакомый мужчина не перечил. Видимо, решил, что с психом проще пока согласиться.

Лео с упавшим сердцем понял, что один он тело не дотащит и умоляюще посмотрел на мужика. Тот и не думал помогать Лео в его безумии. Видимо, решил не тратить сил и подождать, пока Лео сдастся. Лео тащил. Что-то было не так.

— Он тёплый, — хрипло кинул он в сторону мужика. С безумной надеждой.

— На солнце почти сорок градусов, — кивнул тот издалека, — знамо дело, теплый.

Лео тащил под полуравнодушным взглядом бородача, которому всё происходящее, кажется, стало уже надоедать.

— Давай-ка в лодку, — он сделал шаг в сторону Лео.

— Он живой! — заорал Лео. Тихо заорал, хрипло. — Живой!

— Бредит, — под нос пробормотал себе рыбак.

— Он дышит же!

Дядька плюнул на песок и подошёл. Пригляделся.

— Хм. Погоди.

Вернулся с бутылкой воды, которую уже успел бросить в лодку.

— Давай-ка, — он уложил тело на песок, положил руку на грудь. — Оппа! Бьётся! Токо редко, через раз. Давай.

Дядька приподнял голову и постарался залить воду в рот Алану. Голова того безвольно болталась и в судорожно сжатые губы не попало ни капли.

— Бля… он попытался разжать сведённые челюсти, и у него даже чуть это получилось.

Однако вода выливалась из мёртвого рта на щёку, а оттуда на песок.

— Да что же! — искренне расстроился бородач. — Погоди.

Он сходил за черпаком и в очередной раз окатил черноволосую голову морской водой. Без эффекта.

— И вот как теперь его брать-то? — растерялся мужик. — Ни живой ни мёртвый. А помрёт в дороге — что менты скажут?