— Не обидишься — и молодец, — сказал ему Кочевник. — А насчет «узи» — не слишком смешно.

Диджей «Поговорим» широко улыбнулся Кочевнику, но глаза у него остались пустые.

— Ну уж простите, — сказал он. — У нас, простых парней из Филли, откуда взяться классу?

— Я могу достать вам пропуск на время перед представлением, — сказала Ариэль под удивленным взглядом Кочевника. — Можете вернуться после нашего сета. Подойдет?

— Как по мерке, — ответил он. Небось слышал это выражение в малобюджетном рискованном фильме семидесятых про черных, что-нибудь вроде «Супермуха в аду Гарлема».

Когда диджей собрал камеру с треножником и отбыл, Кочевник спросил Ариэль, не спятила ли она, если не чует такого шута горохового, и зачем ей нужно, чтобы нескладеха вроде этого появился не то что в «Кобра-клаб», а даже рядом?

— Перед представлением — ничего страшного, — ответила она твердо. — Каждый достоин своего шанса.

Кочевник не ответил, но Город Ангелов он хорошо знал. Тут люди хотят того, чего не заработали. А слово «достойны» вообще в их словаре отсутствует.

Час миновал. Установка звука шла своим чередом. Группа вернулась к Чэппи и устроилась на отдых. Тру пошел в кабинет и стал звонить по сотовому, в очередной раз вникая в подробности организации охраны. Остальные съели приготовленный Чэппи ужин, кто хотел — переоделся и принял душ, а потом все поехали обратно в «Касбах». Народу было битком. Первыми выступали «Mindfockers» — шесть парней из Сан-Франциско, выдававших тяжелый, бьющий по голове рок с дисторшеном и вибрато, после их двух бисов на сцену перед обитой стеной, под здоровенный кондиционер, который, казалось, вот-вот упадет, вышли «Mad Lads», и эта четверка хорошо завела публику фанк-гитарой и ярко-красными клавишами «Элка Х-705», при виде которых у Терри слюнки потекли. Ведущий певец «Mad Lads» открыл футляр, вытащил оттуда аккордеон и покорил зрителей шальным исполнением «В полуночный час», щедро приправляя его каджунским диалектом.

Когда «The Five» вышла на сцену, было половина первого ночи. Выступление началось с «Бедлам о-го-го», замедленной до первоначального темпа. В середине выступления, когда Берк исполняла свое соло на ударных, а Терри со своим отчаянным «Хэммондом» с ней соревновался, заработала мощная и ровная машина звукового полета, в орбите вращающихся сфер, высоко наверху, где музыка представляется мозгу исполнителя как постоянная игра меняющихся геометрических форм на черном фоне космоса, спадающихся и возникающих заново, как в тысяче калейдоскопов, или, как пытался описать Кочевник это ощущение, — слияния с музыкой воедино, будто существуешь недолго внутри спирографа и прикладываешь кончик цветного фломастера к отверстиям зацепленных колес, положенных на бумагу, и когда талант и труд приводят тебя туда, где ты хочешь быть — с гитарой, вокалом, ударными или клавишными, снова, и снова, и снова, — начинает появляться затейливый узор, дух захватывающая комбинация математики и искусства. И когда ты так глубоко уйдешь в видение, аплодисменты и выкрики публики звучат как призыв отпустить магию и вернуться на землю, потому что нельзя слишком долго оставаться на этой высоте, а тяга подняться туда еще раз — это составная часть наркотика, именуемого творчеством.

В дом Чэппи они вернулись примерно в половине четвертого, вымотанные, но удовлетворенные, как после хорошего секса, после двух бисов и варианта «Затемнение в Грэтли», когда они чуть крышу не снесли с «Касбаха». У Чэппи нашлось несколько банок пива, и она их выдала музыкантам, растянувшимся, как полумертвые, в гостиной. Терри сидел на диване между Ариэль и Берк, Чэппи в плетеном кресле, а Кочевник валялся на золотистом ковре. Устроившийся в зеленом кресле Тру принял пиво с благодарностью. Ночь прошла без инцидентов, и группа «The Five», и агенты, рискующие жизнью по его приказу, — все благополучно вернулись домой. Кроме, конечно, тех, что дежурили в «юконе» перед домом.

Тру пил пиво и слушал разговор. Они устали, да, но были еще заведены, как сами это называют. Терри трепался насчет интродукции, где он вроде бы налажал, а Кочевник ему советовал не брать в голову. Потом Кочевник сел, направил свои лазеры на Берк и сказал, что все-таки она частит в некоторых песнях, а она ответила, что он не прав и ритм тютелька в тютельку выдержан. Он несколько секунд с ней спорил, потом они оба пожали плечами и вернулись к пиву, и тем и кончилось. Но Берк поняла, что надо кое-что в тайминге обдумать заново. Снова возобновилась болтовня, все смеялись, вспоминая, как зверел ведущий певец «Mad Lads» с аккордеоном в руках, и вдруг Чэппи встала и спросила:

— А никто не хочет дернуть на сон грядущий? Что-нибудь покрепче пива?

— Мам, — отозвалась Берк, — не начинай. Уже поздно.

— Это поздно? Господи, я тебя едва успела увидеть, ты две ночи тут пробыла и уезжаешь… когда? В десять утра?

— Мы можем остаться до одиннадцати, — сказал Тру.

— Ладно, в одиннадцать. Вы, мистер секретный агент! Виски с колой?

— Я… гм…

— С кока-колой, — объяснила она на случай, если он в человеческой расе пришелец.

— Я выпью, — сказал Терри.

— А, черт с ним, — сказала Берк, пожала плечами и откинулась на спинку, положив ноги в кроссовках на журнальный столик и сбросив на пол несколько журналов. — Записываюсь.

— Наш человек. Еще кому?

Тру посмотрел на присутствующих. Такие молодые. Вдруг у него возникло чувство, что он очень далеко от дома, а когда все кончится, домой ему может и не захотеться. Для него эта ночь была восхитительна. Пусть почти вся она была наполнена бессмысленным шумом и едва сдерживаемым хаосом, но все же… вся эта молодость, вся эта страстность, жизнь под одной крышей… это ему просто глаза раскрывало. В его времена это называлось бы «расширением сознания». Если в это верить.

— Мне немного в рюмку, если они у вас есть.

— У меня? — осклабилась Чэппи. — Вам какого цвета и из какого бара?

— Мам! — сказала Берк. — Не валяй дурака.

— Тебе следует помочь матери, — сказал Тру, когда Чэппи вышла на кухню. — Помочь налить, я имею в виду. — Он посмотрел на ее хорошо стоптанные кроссовки. — И вероятно, следует убрать ноги со стола.

— Бог ты мой! — насмешливо ахнула Берк. Глаза у нее расширились в деланном удивлении. — Ребята, наш-то разъездной менеджер стал нашим сержантом! А я знала, что так и будет. Если маме наплевать, тебе-то какое дело?

Все же она вспомнила, что Флойду было на это не наплевать.

— Леди так не делают, — ответил Тру.

«Отсчет до взрыва, — подумал Кочевник. — Пять… четыре… три… два…»

— Пойди помоги матери, — сказал Тру, и голос его нес суровый чекан официальности. — Ты ей нужна.

«Один».

И это самое одинокое число в мире — не прозвучало.

У Берк лицо будто застыло с приоткрытым ртом. Глаза блестели, как новенький стакан. Она медленно мигнула, потом сказала: «О’кей», — настолько спокойно и тихо, что у товарищей по группе чуть мозг не вынесло. Потом она встала и вышла.

— Риск — твое второе имя? — спросил Кочевник у Тру.

— Мое второе имя — Элмер, — ответил тот, поднимая журналы с пола и кладя аккуратной стопкой туда, где они были.

Кочевник, Ариэль и Терри решили, что имя звучит отлично.

Тру допил пиво. Стаканы с выпивкой принесли на деревянном подносе, выкрашенном арбузной зеленью. Рюмка для Тру была полна до краев, и на ней красовалась эмблема, свидетельствующая, что рюмка взята в баре «Фанки пайрат» на Бурбон-стрит в Новом Орлеане. Тру ее ополовинил и не преминул отметить, что Чэппи открыла новую бутылку «Джека Дэниэлса» и поставила на стол — туда, где раньше лежали ноги ее дочери. Берк вернулась на диван со стаканом — и ни шипения не испустила, ни проклятия не развернула в качестве боевого знамени.

Но этим гадским барабанам завтра достанется на орехи, подумал Кочевник, устраиваясь поудобнее со своей выпивкой. А может… а может, и нет.