На столе, на карте участка Багдада, лежали цветные фотографии.

«Задание такое, — сказал штатский, которого не представили. — В пять ноль-ноль вы в сопровождении взвода выйдете на эту позицию. Дойдете вот досюда, до этого здания, и займете позицию в пять тридцать. Объект пройдет по этому переулку от семи ноль-ноль до восьми ноль-ноль. Источник нас информировал, что объект, по всей вероятности, будет в серых или черных шортах-карго, в красной, черной или камуфляжной футболке — возможно, с найковской закорючкой — и в бейсболке с эмблемой либо „Хьюстон рокетс“, либо „Фанта“. Я знаю, что Хьюстон — ваш родной город, сержант Петт, так что назовем это судьбой, если вы в нее верите. Объект будет двигаться вот к этому выходу, в этом здании на северо-восточном углу. Его следует устранить до того, как он туда дойдет. Я не имею права ни отвечать на ваши вопросы, ни даже выслушивать их, но могу сказать, что устранение объекта даст возможность положить конец этим самодельным минам, черт бы их побрал. И еще одно: ликвидация должна быть подтверждена. Для этого достаточно принести какой-нибудь предмет одежды. Бейсболка сойдет. И последнее, джентльмены: как бы ни обернулось ваше задание, этой встречи не было. Доброй охоты».

Скорчившись в желтом здании под пробивающимся через пылевую дымку солнцем, Крис высматривал цель через прицел наводчика. В восемь сорок одну он тихим голосом доложил: «Объект. Оранжевая бейсболка».

Джереми глянул в собственный прицел. Да, это он. Сопляк долговязый в черных шортах-карго, в камуфляжной футболке — чистой, без найковской запятой — и оранжевой бейсболке «Фанта». Этот мелкий мерзавец хотел, чтобы его увидели, потому что к оранжевой бейсболке он добавил еще и ярко-синие пластиковые сандалии — эти, с тряпками на головах, такие любят. Этот глист сверкал как неоновая вывеска, и на нем висел тяжеленный черный рюкзак, с которым быстро не побегаешь.

Дистанция стрельбы была всего-то ярдов двести, как нечего делать, но Крис начал скармливать своей машинке баллистические данные. Он еще раз глянул в подзорную трубу, потом еще раз, а объект приближался к той дыре в здании, в которую его нельзя было допустить, и Крис оглянулся на Джереми и сказал: «Это ребенок».

«Ребенок? Да нет, это…»

Он хотел сказать «просто мелкорослый», но подрегулировал прицел, чтобы яснее увидеть лицо, и понял, что объекту не больше десяти лет. Отдернул глаз от прицела, будто туда попал горящий уголь.

Мальчишка в оранжевой бейсболке шел прямо. Футах в тридцати был от входа — квадратной темной дыры в разрушенном доме на северо-восточном углу.

«Это наш объект, — сказал Крис угрюмым голосом, не оставляющим сомнений. — Эти хрены собачьи нас послали убивать ребенка».

«Нет, — выдохнул Джереми. — Нет. Нет».

«Он движется, Джереми. Что будешь делать?»

«Это не наш объект».

«Хрена с два — не наш. Слушай, он уже почти в дыре. Давать поправку на ветер?»

«Не дави!» — огрызнулся Джереми, выдав лишь малую долю вздымавшегося в нем панического страха. Убить ребенка? Там кто-то начисто с ума спятил. Это кто, младший братец Саддама? Связной, который сейчас сойдет в тускло освещенное подземелье, где снаряжают взрывные устройства с битым стеклом, гвоздями и шариками от подшипников? У него в рюкзаке две дюжины дешевых мобилок, используемых как взрыватели?

Мальчишка уже был у входа и начал наклоняться, чтобы спуститься в дыру, потому что она была узкой, немного больше его самого.

«Поправку на ветер давать, Джереми?» — спросил Крис, ощущая ту же самую панику.

Мальчишка спускался вниз.

«Блин, — шепнул Джереми. Палец лежал на спуске. Он приложился глазом к прицелу, навел ствол, готовясь стрелять на поражение. — Блин-блин-блин-блин».

Других слов у него не было.

Мальчик уже почти скрылся в дыре.

Палец не шевельнулся. «Помоги мне, Боже», — подумал Джереми, сдерживаясь, чтобы не зарыдать.

Самодельные взрывные устройства. Жуткая дрянь. Ни те, кто их собирает, ни дети, приносящие им полные рюкзаки американской трагедии, не имеют права жить.

Мальчик остановился — он сдавал назад, лямка рюкзака зацепилась за торчащую трубу. Он протянул руку — отцепиться, — и Джереми послал пулю.

— Они не знают, не знают, — говорит Джереми Американской Бабушке. — Не знают, как это. Не знают и знать не хотят.

— Что «это»? — спрашивает она, потому что он ничего этого не объяснил.

Он вздыхает — долгий грустный вздох — и сообщает своей пленнице, что просит ее зайти в ванную. Просит опуститься на колени в ванну, потому что план у него изменился. Новый план, сообщает он ей, таков: он ее ударит по затылку пистолетом, а потом оставит ее и уедет. Все это он говорит ей с испариной на лице, и пальцы начинают играть с предохранителем.

Она идет, пошатываясь, прямо перед ним, волосы на лице. По дороге он берет у нее из рук сумку и опускает на синий пластиковый пол в неотремонтированном коридоре. Она всхлипывает, но тихо.

— Я постараюсь не делать вам слишком больно, — говорит он. — Я из хороших парней, честно. Просто я… ну, понимаете… немножко в беду попал.

В ванне она становится на колени, спиной к нему, и говорит вдруг на вдохе:

— Сейчас меня стошнит… — И ее начинает трясти, она дрожит, ее рвет в ванну. — Прошу вас, — шепчет она, стараясь сохранить хоть какое-то достоинство. — Пожалуйста, прошу вас.

По зеркалу проходит тень. За спиной Джереми стоит Ганни, его отражение появляется в зеркале рядом с Джереми.

Джереми наводит ствол на затылок Американской Бабушки. Когда он отводит затвор, досылая в камеру первый патрон, Бабушка вдруг оборачивается с жаркой яростью в глазах, будто проклиная его за ложь. Выпущенная пуля оставляет глубокую борозду у нее на скуле. Женщина даже не вскрикивает, а испускает какое-то кошачье мяуканье, но она не робкая слабачка: бросается из ванны с яростным рычанием, когтями стараясь проложить себе путь из этой камеры смерти. Он еще раз в нее стреляет, в середину корпуса, но она рвется вперед — отчаявшаяся женщина, истекающая кровью жизни и желающая добраться до своей сестры.

Джереми стреляет третий раз, в коридоре с синим пластиком — бум-бум-бум, бууум.

Женщина эта сделана из хорошей стали, она уже почти сваливается на стену кучей, но все еще рвется вперед, и он вспоминает, как сам у себя в квартире в Темпле шел по коридору, шатаясь между жизнью и смертью.

И как же далеко ушел.

Она в передней, рвется к двери. Сейчас она то ли хнычет, то ли визжит высоко, слегка похоже на свист пробитой в нескольких местах шины. Женщина падает на ярко-синее, не успев добраться до двери, и что поразительно — и некоторым крутым ребятам из Зеленой Машины можно бы у нее поучиться, — продолжает ползти, подтягиваться, двигаться.

И наконец, уже у самой двери, но совсем не такая, какой она была час назад, Американская Бабушка переворачивается на спину и глядит с яростным упреком на Джереми, который всаживает ей пулю между глаз.

Какая грязная работа, говорит Ганни из залитого кровью коридора.

Джереми соображает, что не закончил рассказ. Он же не сказал ей, что, когда пуля вылетела, она попала мальчику в шею сбоку, и тот свалился в дыру, скрылся из виду. И они с Крисом должны были пойти по этим улицам, прячась под каждой стенкой и выглядывая из-за каждого угла, и тряпкоголовые на них смотрели и вопили, будто они инопланетяне. А прямо перед дырой лежала одна из мальчишкиных синих сандалий, ярко-синяя, весело-синяя, не забыть. И крови полно. А спустившись за мальчишкой вниз, они нашли вторую сандалию на раскрошенном бетоне. И он там тоже лежал, свернувшись. Оранжевая бейсболка все еще была у него на голове, и он еще не расстался с жизнью, а в углу стояла — можете себе представить, леди? — обыкновенная коза, к железной решетке привязанная, а рядом с ней — миска с водой. И — вот поймите, да? — мальчик плакал, а изо рта и с шеи у него кровь, и кто-то — какая-то женщина у входа вдруг завывает, и Крис говорит: «Блин, надо ноги уносить». Так что приказ есть приказ, и я в своей профессии король, я стреляю пацану в голову и забираю бейсболку, и мы быстро уносим ноги, но та женщина, понимаете, наверняка это была его мать, она теперь молчит, просто смотрит на нас, как мы идем, и эту дурацкую сандалию прижимает к щеке, будто это роза Аравии. Видите, леди, чего вы не знали?