— Блин, — говорит Джереми, потому что очень уж неподходящий момент. Ему кажется, что встать и пройти по коридору туда в комнату будет как скатиться с койки в самой жуткой «нулевой видимости — 30» за всю его жизнь или поднять руки и растолкать камни, вылезая из могилы, которую уже почти закрыл за собой. Он себе представить никогда не мог ничего столь трудного в эту последнюю ночь, но с судорожным вздохом, с напряжением мышц и замиранием под ложечкой он садится, откладывает нож в мыльницу и выходит из ванны, расплескивая кровавую воду, наступая на что-то вроде бы твердое.
На полпути через коридор он спотыкается и влетает в стену, оставляя кровавый мазок под рамой поддельной картины — пустынный пейзаж, наверняка купленный прежним жильцом на eBay. Колени едва держат, его мотает взад-вперед, и очень трудна дорога от ванной до кресла, где сидит кто-то с лицом Криса. Он понимает, как выглядит со стороны, как страшно задыхается, как болтается в обвисшем мешке собственной кожи. Хоть выбрасывай, думает он. Пять лет назад он мог пробежать три мили за восемнадцать минут с секундами, сделать сотню приседаний, не выходя из двух минут, и проплыть пятьсот метров как Аквамен. А сейчас единственный его классный результат — размер поглощаемой кучи фастфуда и оставляемой в сортире кучи дерьма.
Ура, сволочь! Ура!
Он мучительно входит в комнату. Существо, сидящее в кресле, поворачивает искусственное Крисово лицо к телевизору, и Джереми слышит его голос:
— Это про войну.
Он смотрит на экран и видит с трудом различимую фигуру в черном, в черной ковбойской шляпе.
— Песня называется «Когда ударит гроза», исполняет группа…
Перед камерой возникает ладонь с расставленными пальцами, и вокруг их кончиков играет электрически-синее пламя.
Несколько секунд затемнения с титром внизу «Когда ударит гроза», а под ним мельче: «The Five».
Потом, похоже, то ли молния, то ли срабатывает вспышка, и начинается ритм ударных и рокот гитары, и дергается ручная камера. По улице между разбитыми бетонными стенами пробираются то ли шесть, то ли семь солдат. Цвета линялые, смазанные, болезненно-бледная желтизна Ирака. Но это не Ирак, а эти шуты — не солдаты, потому что одни одеты в имитацию пустынного камуфляжа MARPAT, другие — в имитацию пустынного камуфляжа ARPAT. Какие-то идиоты актеры с липовым снаряжением, и никуда они не годятся, потому что идут не так, как когда знаешь, что тебе в любой момент башку оторвать может, они все дергаются и смотрят, мать их, куда попало — сплошь бардак и никакого порядка. Мясо для мукиев,[17] думает Джереми. Пройдитесь, девочки, вот так вот по улице, чтоб вас легче было штабелями складывать.
Экран показывает стоящую на улице группу: длинноволосый панк на ведущей гитаре, басист с татуированными руками, бритоголовый хмырь в очках лабает на пианино или на какой-то штуке на металлических ножках, девка-хиппи с рыжеватыми кудряшками обрабатывает белую гитару и еще одна девка, чернявая и коротко стриженная, отчаянно колотит по ударным, сверкая на солнце тарелками. Потом камера берет крупным планом лицо панка, смотрит прямо в злые синие детские глаза, и он поет, как полупьяный негр с выбритым изнутри горлом:
Я иду по улице, солнце бьет в упор.
Мой щиток опущен, и взведен затвор.
Слышу грохот в небесах. То ли гром гремит,
То ли «Супер Хорнет» улетел в зенит.
«Щиток», — думает Джереми и кривится. Этот тип понятия не имеет, о чем шепчет.
Камера выхватывает лицо певца, потом лица других участников группы, а между ними перебивкой сцены: в американском доме молодому парню отец показывает старую фотографию солдата. Снят он на веранде, на фоне развевающегося американского флага.
Панк ведет дальше:
Мне сказали: кровь твоя трех цветов, как флаг.
Мне сказали: делай, мы научим как.
Для чего так надо, я позабыл узнать.
Вышло, тем, кто молод, — им и умирать.
«Ага, блин, — думает Джереми. — Поди догадайся».
Он понимает, что ему нужно сесть, колени слабеют, а в животе ощущение, будто там рыбы плавают.
Взрыв ударных, баса и гитары, словно товарный поезд врезается в дом, и камера показывает лицо одного из солдат на улице, и Джереми видит, что это тот парнишка из дома, и тут ад срывается с цепи, из окон палят красноголовые, якобы-солдаты вбегают в другой дом, — все, кроме одного, который падает на брюхо и сучит ногами, изображая раненого, а певец продолжает:
В день, когда ударит гроза и смоет всех.
В день, когда раздастся громкий страшный смех,
Мы разбогатеем, а вас отправят в бой.
Полночью глухой вернется в дом герой.
Джереми видит, что кресло пусто. Он опускается в него и чувствует, что воздух вокруг пахнет больницей.
В музыке он не так чтобы разбирается, но эта ничего. Мощный ритм. Мышцы и стиснутые зубы. Гитарные аккорды пронзают воздух лентами острой стали. Между домами продолжается перестрелка, и вспыхивает шар огня, выпуская щупальца дыма, и это вот выглядит очень реальным. Потом еще одного из наших подстреливают, он хватается за горло, и Джереми наклоняется ближе, потому что там густая тень.
Замолкает все, кроме ударных, и над их стуком и рокотом рычит панк:
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой.
Пусть в траве зеленой он найдет покой.
И второй раз, пока говорят барабаны:
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой.
Пусть в траве зеленой он найдет покой.
Музыка снова набирает объем, бас и гитары взлетают и с ними партия клавишника, которая наполовину сдавленное рычание, наполовину грустный ропот. Парнишка, герой этого ролика, как-то потерял шлем, у него кровь на щеке, вокруг него валяются тела его братьев. А исполнитель поет:
Мир куда-то катится — мне ль о нем судить?
Не скажу, что он такой, как мог бы быть.
Знаю лишь: война — это деньги, оттого
Слишком многим эта тварь милей всего.
В день, когда ударит гроза и смоет всех…
И молодой парень теряет самообладание и вскакивает из-за прикрытия; с дикими глазами он перебегает улицу, в одиночку, и вламывается в дверь, а там никого, только лежит на полу кто-то и смотрит на него, и камера показывает, что это иракский мальчишка лет двенадцати-тринадцати, поднимает руки и жмется к стене, а солдат вскидывает автомат и целится.
Мы разбогатеем,
А вас отправят в бой,
Полночью глухой вернется в дом герой.
Камера снова выходит из дома, и солдат переваливается, шатаясь, через порог с выражением ужаса на засыпанном белой пылью окровавленном лице, и бросает автомат, и бежит по улице туда, откуда пришел.
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой,
Когда ударит гроза,
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой,
Когда ударит гроза, когда ударит гроза,
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой,
Когда ударит гроза, разразится буря, когда разразится, ох, когда ударит гроза,
Был он чьим-то сыном, был чьею-то мечтой,
