— Джон, береги глаза! — Тру двумя пулями пробил большое окно на стороне Кочевника. Тот понял идею и обеими ногами высадил остатки стекла. Тру снова спустился вниз, открыл сумку, достал еще патронов и перезарядил четыре гнезда. У него была еще коробка, так что с этим проблем нет. — Терри, оставайся на месте, стреляю поверх твоей головы! Остальные — на выход! Пошли!

Они вылезали кто во что горазд, а Тру тем временем сделал пять выстрелов. Петт поймет, что у него за пистолет, по звуку. Напугать его не напугает, но может заставить пригнуть голову.

Может.

Тру перезарядил пистолет. Снова послышался выстрел винтовки Петта, но куда попала пуля, Тру не знал. Может, стреляет по зданию. По «группе, которая не умирает». На этот раз, быть может, и придется.

— Терри, ты как?

— Нормально. Кажется. — Голос слегка дрожал. — Порезало малость.

— Меня тоже. Теперь проползай между сиденьями и наружу. Я прикрою. Готов?

— Ага.

— Пошел!

Терри пополз назад, протолкнулся в окно. Тру стал стрелять с пассажирской стороны, три выстрела наугад. Терри вывалился на землю, как мешок с тряпьем, и когда поднялся, чтобы бежать в укрытие, его ударила пуля в правый бок, он вскрикнул — будто всего лишь от неожиданности — и свалился.

Он там, где должен быть. Он там, куда добирался. Он прибыл, и сегодня — его день. Ганни с ним на камнях, плечом к плечу. Винтовка теплая, и пахнет от нее приятно. Очень хорошо, что их фургон не повредил ему машину, потому что она ему понадобится добраться до Мексики. Он туда поедет, когда все кончится. Как это говорится? Сегодня — первый день твоей оставшейся жизни.

Трудная была охота, интересная. Следить за ними от города к городу, ехать мимо клубов, отмечать, где они останавливаются, и быть очень осторожным, чтобы этим людям в «юконе» не дать себя заметить. Не зря его учили. Он знает свое дело, и в своей профессии он если не король, то принц. Об этом говорят «Бронзовая звезда» и мистер Салазар.

И Ганни тоже его высоко ценит.

На голове у Джереми бейсболка со стоянки грузовиков «Трипл-Т». Темные очки он снял, чтобы лучше видеть цели в прицел. Очки принадлежали Американской Бабушке. Совсем не старушечьи — очень такие крутые. В запертом отделении для перчаток «аккорда» он нашел сто шестьдесят долларов в банковском конверте. Почему оно называется «для перчаток»? Этот вопрос его занимал на долгом пути из Тусона в Сан-Диего. Ганни время от времени сидел на заднем сиденье, но своего мнения не имел.

Сейчас Джереми видит, как они вылезают из фургона в то здание. Время поджимает, поскольку хотя местность — почти идеальное стрельбище (разве что фургон загораживает), но в любую минуту может кто-нибудь появиться, а это уже некрасиво. И ощущение подсказывает, что надо действовать. Вот такое же ощущение ему подсказало, когда фургон и трейлер съезжали с шоссе, что лучше держаться поодаль, потому что фургон там просто остановится и не надо их пугать. Только вот развернуться удалось лишь через пятнадцать миль, мать бы их так, потому что за ним пристроился коп, и переезжать грунтовую разделительную полосу значило бы засветиться.

Ну вот и они. Он изменил позицию ярдов на десять, и это оправдалось, потому что под этим углом можно было выстрелить в этого бритоголового и ничего не загораживало. Выстрел хорош, прямо в легкое навылет. Он ждет, чтобы вылез тот, с пистолетиком тридцать восьмого калибра. О’кей… о’кей… вот он вылезает из того же окна, что все прочие. И наклоняется над этим, что на земле лежит. И пистолетик у него в правой руке. Дерьма кусок.

Джереми вздыхает и стреляет — просто давая понять этому человеку, что он думает об этом пистолете, и у этого мужика брызгает правый локоть, и пистолет падает из внезапно онемевших пальцев.

«Вот так тебе, засранец», — думает Джереми.

А вот и этот длинноволосый. Ведущий певец. Выбегает из дому. Джереми интересуется, этот хмырь, этот, как там его мать, Кочевник, не думает, что идет по улице под палящим солнцем? Не думает, что кровь у него трех цветов, как флаг?

— Пусть в траве зеленой ты найдешь покой, — говорит Джереми изображению в прицеле, и палец у него лежит на спуске.

Кочевник выскочил из здания помочь человеку с раздробленным локтем, у которого рука, видите ли, отказала. Теперь они оба пытаются помочь скинхеду. Терри, да. Так его зовут. Шпитценхрен или что-то в этом роде. Терри подняли на колени, пытаются поставить его на ноги. Ой, смотри ты, хиппушка эта выскочила помогать, и барабанщица стоит на краю солнца и тени, потом вылезает тоже, и голоса их долетают до Джереми — они друг друга торопят.

Открыт выстрел прямо в голову Кочевнику. Точно между глаз.

Ганни говорит: сперва хиппушку. Что-то она его очень волнует, эта девушка, а почему — он толком не говорит. Говорит только: сейчас в нее стреляй, кретин!

Джереми может выстрелить, но колеблется.

Что хочешь про этих людей можно сказать, но Белыми Танками их не назовешь.

Они уже почти подняли Терри на ноги.

Джереми меняет прицел и посылает Терри в спину еще одну пулю, Терри снова падает лицом вниз, остальные потрясенно замирают. Джереми наводит ствол на голову хиппушки, но тут барабанщица хватает ее за руку и тащит к зданию — блин, сильна стерва! — берет хиппушку на руки и последние футы пробегает бегом.

Кочевник просовывает голову под сломанную руку того, что с пистолетом, и тащит его тушку в здание, и Джереми дважды стреляет в темноту, куда они скрылись.

Пора перезарядить.

Ганни спрашивает, что он себе думает. Кажется, иногда Ганни не понимает, кто тут командует. Он не ценит терпения и не хочет понимать, что и врага тоже можно уважать, каким бы заклятым этот враг ни был. Джереми знает, что был бы выдающимся ганнери-сержантом, если бы ему дали шанс. Он бы примером был для всех. Примером, как не сдаваться. Как никогда не соглашаться умереть. Но ведь ему не захотели давать шанс?

Да, не замедлил напомнить Ганни. Не захотели. Он говорит, чтобы Джереми не отвлекался от дела, что надо будет спуститься туда и закончить работу сорокапятикалиберным, что у него заткнут за пояс джинсов. И спустится он прямо сейчас, потому что вот это и называется «мексиканская ничья», но у Джереми есть два ствола, а у того, кто держал там пистолет, рука сломана и хлещет кровью, так что шевелись, пока никто на дороге не появился.

Джереми хочет знать, что такого особенного в этой хипповой девице. Она же, блин, всего лишь девка, ну, может, лживая, может, злобная, но что в ней такого особенного?

Ганни ему говорит, что ему это знать не положено. Он на задании, и задание надо выполнить, чтобы начать в Мексике новую жизнь. А для того надо спуститься и просто убить ее, а остальные пусть себе сами гниют, ему до лампочки.

Но почему? — хочет знать Джереми. Что за важность такая?

Ганни несколько завелся. Даже слегка из себя выходит. Будто хочет огнем и кровью плеваться.

Потому что война, говорит он.

Ну, это Джереми и так знает. Потому что лживый этот ролик. Потому что вранье про то, будто мы туда поехали убивать детей. Стрелять, чтобы они падали, теряя сандалии. Стрелять, зная, что это убийство. А потом вернулись сюда и ни одной душе не сказали, потому что мы хорошие ребята, верные, патриотичные, а про такое говорить нельзя, даже своему другу, который ничего не делает, только улыбается тебе пустым лицом, сидя на коляске в госпитале для ветеранов в Темпле.

Отличный день для белой свадьбы.

Ага, думает Джереми.

Он встает как солдат. Он идет между камнями к дороге, к стоящему за ней дому. Жарко, мучает жажда, и надо закончить работу. Еще два шага, и он лоб в лоб столкнется с первым мигом своей оставшейся жизни.

Он подходит к белой машине. Винтовку он держит на изготовку, другая рука ныряет под рубашку, касается автоматического пистолета. И Ганни идет рядом, Джереми чувствует его. Минует скинхеда, лежащего на брюхе возле смятого фургона. Где пистолет? Он где-то здесь выпал.