Райан шел в голове, двигаясь по азимуту, определяемому идущим позади него Стэном, который указывал ему принять левее или правее. Тем не менее, они очень сильно петляли. Остановившись, чтобы сделать короткий привал, они внезапно поняли, что Филипса больше нет с ними. Они позвали его, выкрикивая его имя, и когда не получили никакого ответа, вернулись по своим следам, которые были легко заметны в местах, где лежал снег. Двадцать минут спустя, говорит Райан, он признал, что все это бесполезно. Винс Филипс исчез. Пошел ли он на восток, запад, или юг, или просто лег и соскользнул в сон или беспамятство, они ни за что не смогли бы найти его. Райан решил, что им нужно просто развернуться и продолжить свой путь без него — если бы в таких условиях они потратили еще больше времени на поиски, то скоро оба были бы мертвы. Так, "с тяжелым сердцем", пишет Райан, "мы развернулись и двинулись дальше, предоставив Винса самому себе".

Последние слова предполагают, что в то время Райан был, до некоторой степени, оптимистичен относительно шансов Филипса на выживание. Они со всей очевидностью исключают саму идею, что Филипс не был жив, когда Райан последний раз видел его. Эта неуверенность была отражена в информации, сообщенной семье Филипса в Великобритании, когда им сказали, что Винс потерялся в Заливе, а не пропал без вести, и признан умершим. Это подтверждается письмом, отправленным жене Винса командиром 22 полка SAS, в котором он говорит о предчувствии смерти Винса, которая подтвердилась лишь тогда, когда его тело было возвращено в Херефорд. Предчувствие командира ясно указывает, что не было никакого официального предположения о смерти Винса, и эта неуверенность могла исходить только от людей, которые в последний раз видели его живым — Райана или Стэна, или их обоих.

Однако, согласно Макнабу, когда он и Стэн столкнулись друг с другом в Багдадском пересыльном центре, Макнаб справлялся о Винсе, только чтобы услышать в ответ, "Винс мертв. Переохлаждение". Очевидно, что Стэн, со своей стороны, казалось, не испытывал никаких сомнений относительно судьбы Винса.

Я СПРОСИЛ МОХАММЕДА, НЕ МОГ БЫ ОН показать мне, место, где было найдено тело. "Да, конечно", ответил он. "Это недалеко отсюда". Мы уселись в пикап, Мохаммед развернулся и направился на восток. Пару раз он замедлял ход, но ни разу не менял своего курса, и пока он вел машину я обратил внимание, как его взгляд постоянно перескакивает с земли перед ним на горизонт и обратно — именно так, как это делали все бедуинские проводники и следопыты, с которыми мне приходилось встречаться в течение многих лет. Но в то время как в большинстве пустынь есть, по крайней мере, какие-то ориентиры — холмик, гребень, цепочка дюн — это место казалось однообразным, как океан. Внезапно он остановил машину, и мы вышли. "Вот тут", сказал он, указывая на место на земле, которое совершенно не отличалось от окружающей местности. "Это здесь я нашел его".

Это казалось настолько невероятным, что мне захотелось засмеяться. Конечно, я знал на собственном опыте, что некоторые бедуины были блестящими следопытами. Я знал бедуинов, которые могли на своих верблюдах проехать тысячи миль, ориентируясь по солнцу и звездам, и не отклониться от истинного направления больше, чем на два градуса. Я услышал об известных арабских проводниках, которые были совершенно слепыми, но могли с великолепной точностью ориентироваться, руководствуясь ощущением ветра на лице и чувствуя изменения структуры поверхности пустыни, для описания которых в арабском языке есть множество различных прилагательных. Я встречал бедуинов, которые не только могли сказать почти все о верблюде, увидев его след — кому он принадлежал, куда и когда шел — они помнили каждый след каждого верблюда, который видели когда-либо в своей жизни. Я знал, что в этом нет ничего мистического. Наблюдательность была качеством, высоко ценимым бедуинами — это то, что начинает изучаться естественным путем с детства и развивается за годы и годы постоянной практики. Я путешествовал с египетскими караванщиками, которые доставляли каменную соль из одного и того же оазиса в Судане три или четыре раза год с тех пор, как им было по десять лет. К сорока годам, они проезжали на верблюдах сотни тысяч миль по одним и тем же местам, и знали буквально каждый камень и каждый кустик в краю, который для постороннего выглядел бы столь же враждебно, как Марс. В то время как для нас это плато было дикой местностью, для таких людей, как Аббас и Мохаммед, оно было хорошо знакомо. Они выросли здесь, здесь жили бесчисленные поколения их предков, восходящие к тем аморитам, которые путешествовали по этому плато еще до того, как в Египте были построены пирамиды. Не было ни одного квадратного фута этой пустыни, на котором когда-либо не стоял бедуинский шатер — дом, где за столетия родились, прожили свои жизни и умерли десятки тысяч мужчин и женщин. То, что видел бедуин, глядя на эту пустыню, было не пустотой, а землей, покрытой воспоминаниями и населенной призраками прошлого.

Несмотря на то, что я знал все это, уверенность Мохаммеда меня поразила. Я осмотрел горизонт, задаваясь вопросом, как он мог быть настолько уверенным. Бедуинские фермы, виденные мною раньше, остались к югу от нас, а на востоке виднелось несколько глыб известняка. Кроме них здесь не было ничего — только бесконечная пустыня и небо.

"Как Вы можете быть настолько уверены, что это — то самое место?" спросил я. "Оно выглядит так же, как и все вокруг".

Он пожал плечами. "Я знаю это плато", сказал он.

Это было решающим доводом. Я знал что, когда бедуин говорит, что "знает место", он не имеет в виду, что, может быть, был тут раз-другой. То, что он подразумевает намного ближе к тому, что имеет в виду, говоря, что знает город, старый лондонский таксист, и даже больше. Это значит, что он знает каждый дюйм этого места — каждый камешек, норку или былинку — настолько хорошо, что способен найти дорогу даже непроглядной темной ночью. Я посмотрел на серьезное лицо Мохаммеда, и безотчетно понял, что он говорит правду: несмотря ни на что, я нашел в пустыне то самое место, где умер Винс Филипс. "Думаю, вам стоит рассказать все с самого начала", сказал я.

"ХОРОШО", НАЧАЛ МОХАММЕД. "Это было в январе 1991 — десять лет назад, во время войны. Я точно не помню день, но это было в конце месяца, и я помню, что стояли необычные холода — смертельные холода. Я на своем пикапе — вот этом же самом, красном, что у меня сейчас — приехал из Аль-Хаглании проведать моих родственников на плато. Я ехал с севера, направляясь к этому месту, и увидел что-то, лежащее в пустыне, невдалеке от моего пути. Было видно, что это не овца или корова, и я понял, что это должно быть человек. Это было очень странно — было так холодно, что никто не отправлялся в путь пешком. Когда я подъехал ближе и остановился, то увидел, что это был иностранный солдат в камуфляже. Я сразу же понял, кем он был, потому что слышал о перестрелке у дома Аббаса, случившейся днем-другим ранее или около того, так что я проявил определенную осторожность".

"Вы можете описать человека, которого нашли?"

"Да. Он был крепкого телосложения, очень высокий, с длинными ногами. Чтобы вы представляли, насколько высок он был — мне пришлось согнуть тело, чтобы положить его в кузов пикапа. У него были вьющиеся волосы и усы, концы которых завивались вокруг рта. Он был в камуфляжной форме и ботинках, а на голове был большой шемаг, концы которого скрещивались на груди. Еще у него были перчатки — черные кожаные перчатки с резинками из серой шерсти, и пояс с подсумками на нем".

Я вынул свой экземпляр "Браво Два Ноль", где были фотографии троих погибших членов патруля: Консилио, Лейна и Филипса. "Здесь есть человек, которого вы нашли?" спросил я Мохаммеда.