Копейки ставятся на кон в прямом смысле – аккуратной стопочкой на землю (монетка поверх монетки, все решки строго вверх) и в игру вступает биток. Что такое биток? Трудно сказать, у каждого игрока свой излюбленный кусок железяки—болт, обломок костыля для приколачивания рельсов, блестящий шар из крупногабаритного шарикоподшипника—ограничений нет, бей хоть и камешком. И даже отсутствие снаряда проблем не составляет – тебе тут всякий одолжит свой биток, бей только.
Что бить? Да ту самую стопку из монет, наивняк! Любая монетка перевернувшаяся орлом кверху— твоя. Укармань по быстрому и лупи по остальным, лишь бы переворачивались, а если нет, в игру вступает следующий – нацокать и себе орлов.
А начинает кто? Ну тут всё по логике, чья ставка в стопку из копеек выше, тот и начинает.
Иногда крик «шуба!» от угла спортзала сигналил о приближении кого-то из учителей мужского пола. Деньги с земли исчезали по карманам, дымящиеся сигареты заныривали в ковшики ладоней. Однако тревога неизменно оказывалась ложной – учителя следовали в туалет, где, кроме ряда общих дыр в полу, имелась загородка с дверью, а за ней такая же дырка для Директора и состава педагогов.
И игра катила дальше.
Всего за три кона я спустил пятнадцать копеек, что мать дала мне на пирожок с капустой из школьного буфета. А чего хотел? Виртуозы битка набивали руку дома своим излюбленным снарядом, а мне пришлось бить одолжённым. Может и к лучшему – не успел пристраститься…
(…Конотопская «шуба!» уходит корнями к воровскому «шухер!», который берёт начало из Еврейского «цухер!» и у всех одно значение – «берегись!». Школьный сленг «атас!», с Объекта, имеет тот же смысл, но происходит от Французского «атансьон!». Русское дворянство традиционно получали образование на Французском, n'est-ce pas, Lev Nikolaevitch?.)
~ ~ ~
В мой первый школьный день классная руководительница, Альбина Григорьевна, посадила меня за парту с рыжей худышкой Зоей Емец. Я ничего ни разу не макал в чернильницу Зои, однако неоднократный ветеран второгодник Саша Дрыга с последней парты в среднем ряду остался очень недоволен моим там размещением, о чём и предупредил после уроков, пока сверлил меня взглядом сквозь свой засаленный чуб волос.
По пути домой я познакомился и подружился с моим одноклассником Витей. Фамилия его звучала чуть жутковато, хотя это вполне нормальная Украинская фамилия – Череп. Основанием для нашей скорой дружбы стал факт попутного шагания вдоль улицы Нежинской, на которой он тоже жил, но немного дальше, возле Нежинского магазина, расположенного на равном удалении от концов улицы.
На следующий день я попросил Альбину Григорьевну пересадить меня на последнюю парту в левом ряду, к Черепу, потому что мы с ним соседи и сможем помогать друг другу в приготовлении домашних заданий. Класрук уважила столь вескую причину и я покинул опасное соседство с Зоей.
За предпоследней партой, перед нами с Витей, сидел одинокий Вадик Кубарев и эта ситуация тут же вылилась в наш дружеский тройственный союз. Фамилии, есессна, использовались лишь со стороны учителей, а среди учеников Череп непременно становился «Чепой», Кубарев превращался в «Кубу» и так далее. Какая мне досталася кликуха? «Голый», или «Гольц»? Ни та, ни другая, потому что если тебя зовут Сергеем, никто не станет парится с фамилией и ты для всех автоматически становишься «Серым».
Дружба – это сила. Когда нас трое, даже Саша Дрыга не слишком наезжает… Дружба – это знание. Я поделился высокими образцами поэтического творчества, что не вошли в школьную программу, но известны были наизусть любому пацану на Объекте: и «Себя от холода страхуя, купил доху я…», и «Огонёк в пивной горит…», и «Ехал на ярмарку Ванька-холуй…», а также прочие короткие, но цветистые примеры рифмованного фольклора.
В рамках культурно-филологического обмена, мои друзья растолковали мне значение таких устоявшихся Конотопских выражений как «Ты что, с Ромнов сбежал?», или «Пора тебя в Ромны отправить», потому что в городе Ромны, за семьдесят километров от Конотопа, находится областная психушка для чокнутых.
~ ~ ~
В то утро стих звяк битков по копейкам. В то ясное апрельское утро ребята стояли и спорили, и никто никого не слушал, все ждали подтверждения радостного слуха про ошибку допущенную вчера Центральным Телевидением в программе новостей Время. Глупая ошибка. Потому что один парень слышал от ребят школы № 10, что вчера вечером какой-то человек опустился на парашюте в Сарнавский лес на окраине Конотопа. И скоро приедет Саша Родионенко, он же Радя, из Города, куда недавно переехала его семья, но он продолжает учиться в нашей школе. Вот погоди, Радя точно знает, он подтвердит.
Я помнил полёт Гагарина, и как вскоре после него Герман Титов летал по орбите весь день, а вечером казал: —«Всем спокойной ночи. Я иду спать». И отец восторженно хихикнул и сказал настенному радио: —«Во, дают!»
Наши космонавты всегда были первые, а мы, младшеклассники, криком доказывали друг другу кто из нас первым услышал объявление по радио про полёт Поповича, или Николаева, или первой женщины-космонавта Терешковой…
Саша Родионенко приехал, но ничего не подтвердил. Значит это правда. А программа Время вовсе не ошиблась. И солнце померкло в трауре…
Космонавт Владимир Комаров…
В спускаемом модуле…
При входе в плотные слои атмосферы…
Погиб…
Потом приехал отец, а спустя неделю контейнер с нашими вещами с Объекта прибыл на Товарную станцию и был оттуда привезён грузовиком на Нежинскую № 19, чтоб выгрузить во двор и шкаф с зеркалом на двери, и раскладной диван-кровать, и два кресла с деревянными подлокотниками, и телевизор, и всякую другую утварь. Прибыл даже старомодный диван с дерматиновой спинкой, для которого места в хате совсем не нашлось.
(…все мои чувства уместятся в двух словах – «бескрайний ужас» от одной лишь мысли: как могли десять человек—две семьи плюс общая Баба Катя—размещаться и жить в одной кухне и одной комнате?
Но тогда я ни о чём таком не думал, потому что раз это наш дом и мы живём как мы живём, то по-другому и быть никак не может, всё так, как надо, живу я здесь, вот и всё тут…)
На ночь, мы с Сашкой укладывались на раскладном диване, в ногах у нас— Наташа, поперёк, а ноги положены на стул придвинутый вплотную. Нам с братом приходилось подживать свои чуть не на полдивана, а то Наташа начнёт бурчать и ябедничать родителям на их кровати под стеной напротив, что мы брыкаемся. Ничего себе, а?!. Она может вытянуть ноги насколько хочется, а когда я предлагаю поменяться местами – только носом крутит…
Семья Архипенко и Баба Катя спали на кухне.
Параллельно Нежинской, метров за триста, шла улица Профессийная, одна сторона которой была просто бесконечной стеной из высоких бетонных плит, что отгораживала Конотопский Паровозо-Вагоно-Ремонтный Завод. Но в нормальном человеческом общении это название заменялось кратким и благозвучным КаПэВэРЗэ. Завод послужил причиной тому, что часть Конотопа по эту сторону Путепровода-Переезда именовалась Посёлком КПВРЗ, или же просто Посёлком.
По ту сторону завода такая же плито-бетонная стена отделяла его от множества железнодорожных путей Конотопской Пассажирской Станции, а также прилегающей Товарной, на которой длинные товарные составы дожидались своей очереди тронуться по своим разным направлениям, потому что Конотоп – крупный железнодорожный узел.
Товарняки не только ждали, но и формировались в Конотопе. Для этого на Товарной станции имелась сортировочная горка – насыпь с пологим уклоном, на несколько метров выше остальных рельсовых путей, куда маневровый локомотив втаскивал вереницу товарных платформ и вагонов, от которой там отцепляли сколько требуется и он подталкивал их катиться обратно, вниз с горки. Поодиночно, или сцепками скатывались они, перенаправляясь стрелками на нужные сортировочные пути, визжа железом тормозных башмаков, гахкая об уже отсортированные вагоны, под невнятные крики громкоговорителей на столбах с докладами про тот или другой состав на том или ином сортировочном пути. Однако днём симфония сортировочной горки не слишком донимала, её трудовой пульс отчётливо всплывал уже на фоне ночной тиши, когда стихает шум прожитого дня…
