По совокупности всех этих причин, я свернул на почти неразличимую тропку, что забирала вправо и вверх по крутому склону, в полном неведении исполним ли мой хитроумный план вообще. Но раз есть тропа, то куда-нибудь она всё ж выведет, не так ли? Вот я и шагал по ней, вдыхая вкуснейшие ароматы горного разнотравья, любуясь обездвиженными волнами тумбов в потоках мягкой зелени и солнечного света, предвкушая беспредел красоты необъятного простора, что раскинется вокруг, когда подымусь на гребень кряжа.
И беспредел не подвёл своей недосягаемостью даже для самых утончённых Тургене-Бунинских эпитетов и наиизысканнейших мазков Сарьяно-Айвазовских кистей—и на этом непередаваемом, разумеется, фоне тропка вливалась в узкую дорогу, что пролегла из ниоткуда к ближайшему тумбу, где по ней спускались из лесу крошечные, на таком расстоянии, пятнышки пары лошадей, двух человек и собаки…
Мы сошлись минут через десять, лошади скоблили каменистую дорогу верхушками трёх-четырёхметровых молодых деревьев с отсечёнными ветвями, толстые концы хлыстов увязаны на спины тягловых единиц. Два пацана с собакой сопровождали топливо для обогрева их жилищ в предстоящую зиму.
Зайдя в лес, я встретил ещё одну партию дровосеков из трёх лошадей, трёх мужиков, и ни одной собаки. Мы поздоровались, и я спросил как пройти по вершинам тумбов к Сарушену.
Мужик с тугой, как бубен, кожей поверх структуры черепа в его лице над воротом когда-то красной, но давно застиранной до белизны рубахе, ответил, что ему случалось слышать про ту тропу, однако личного знакомства с ней не имеет, и что метров через триста мне попадётся одноглазый старик, который рубит там, и тот уж точно будет знать… Я прошёл сколько сказано, потом ещё триста или пятьсот метров, но так и не услышал топора; старик, должно быть, устроил перекур с дремотой или жевал свой хлеб-сыр…
Не доходя вершины тумба, дорога раздробилась на несколько троп. Я выбрал ту, что забирала круче, но скоро она пропала тоже, словно и не бывала. Вокруг стоял нехоженый горный лес, где недостаточно одних ног, без частого хватанья за стволы деревьев—весьма оздоровительно и отдыхательно, но не надолго… Я не стал выдыхаться карабкаясь к вершине в лоб, а решил обойти с фланга, в надежде не пропустить седловину перехода на следующий тумб.
Вдруг наплыло ощущение какой-то странной перемены. Стихли звуки летнего леса, странная сумеречность приглушила свет, стирая и без того нечастые пятна солнца на кустах и под деревьями. Что за дела, мэн? У облаков сходняк флеш-мобный?
Поозиравшись, я открыл причину – вместо Буков-великанов вперемешку с разреженной порослью у их подножий, меня окружала рослая чаща ровесников, чьи кроны смыкались на высоте четырёх-пяти метров в плотную массу листвы непроходимую для солнечных лучей, отсюда и оттенок излишней потусторонности.
Что-то толкнуло меня оглянуться и встретить упорный взгляд зверя… шакал? собака?. а-а!. тоже мне!. глянь на ширину хвоста… лиса, конечно, или, может, лис… молодой ещё, с охотниками не встречался…
– Привет, Лис. Я не Принц. И я не юный. Иди куда шёл.
Я двинулся дальше, уворачиваясь от длинных паутинных нитей, обходя, по возможности, колючие кусты, а в её отсутствие продираясь насквозь. Лис не отставал… И кто это пустил пургу, будто животные не выносят человеческого взгляда типа как уставься и они отводят свой? Лапша на́ уши!. Так мы и шли. Иногда, как благовоспитанный попутчик, я обращался к нему с той или иной вежливой репликой, но он всё отмалчивался. В какой-то момент я развязал вещмешок и достал кусок хлеба.
Сперва, он вроде и не знал как подступиться, но потом заглотал, как удав пачку дуста, не выпуская меня из контрольного прицела глаз. Или прикидывает как смышковать, когда и где? Не газуй, партнёр, нам спешка ни к чему… И только лишь когда между деревьев заяснел широкий свет солнечной поляны, он принялся поглядывать назад и скоро растворился вовсе. Прощай, Юный Лис из молодого леса!.
Я вышел на поляну и понял, что без малого замкнул круг в обход вершины, но так и не нашёл перехода на следующий в цепочке тумб. Под скалами в отдалении маячила пара ветхих крыш, которые я приметил ещё на подходе к этому лесу. Ну и хватит с меня поисков вымышленной тропы, где тут спуск в покинутую деревню Схторашен?.
Вскоре подвернулась круто закрученная тропка, что вывела меня в тутовник двухсотлетних Шелковиц, откуда я прошёл к деревенскому роднику вкуснейшей, до невозможности, воды—куда тому приплатановому! Дальше тянулись тридцать метров улицы мощёной валунами и булыгами с парой домов гнобимых джунглями переросшей их Ежевики. Улица резко оборвалась, сменившись едва различимым пунктиром грунтовки по спуску обращённому в долину Кармир-Шуки.
(…деревня Схторашен была покинута до Карабахской войны 90-х, поэтому дома её не сожжены и сохранились жестяные крыши, чтобы сгнить под ежевичной обрешёткой.
Деревня эта, как и многие другие, пала жертвой маразматического решения Советского руководства «О Переселении Жителей Высокогорных Населённых Пунктов в Более Низинные Места». На тот момент Союзу Советских Социалистических Республик перевалило уже за семьдесят и он впадал в старческие отключки – дементия не щадит и политические системы, что повторяют жизненный цикл людей, своих создателей.
Всегда на всё согласные власти тогдашней Нагорно-Карабахской Автономной Области, подобно другим политическим образованиям в Кавказском регионе, рабски исполнили директиву свихнутого Старшего Брата и прикончили не одну деревню.
То есть, при всём почтении к тем, кому за 70+, я воздержусь от посещения их клубных вечеринок Давай Поаксакалимся!.)
Спускаясь вниз, неизлечимо верный большевистским традициям, я сделать ещё пару попыток срезать путь, ну, хоть немножко! Однако оба отклонения упёрлись в глубокие ущелья и отвесные скалы, так что шоссе меня дождалось точно там же, где я его покинул два дня назад – возле павильона-закусочной «Платан Тнчрени».
(…ласково ведёт судьба послушное чадушко, а упрямых неслухов волочит за волосья к одному и тому же, неизбежному, месту назначения…)
После пары поворотов плавного серпантина, шоссе взяло неотвратимо прямой курс на перевал из раздольной долины Кармир-Шуки. По наклонно уходящей вверх обочине, я топал сквозь тошнотную, но чем-то и зовущую вонь перегретого жарой асфальта. Тяжко дыша, обливаясь потом, я шёл, шёл, и шёл. Всё чаще и чаще приходилось сдвигать лямки вещмешка на плечах в бесполезных усилиях выбрать место, где они не впивались бы так больно, но через пару шагов те вновь врезались до кости всем грузом заспинной клади. Соль пота ела глаза, которые уж не резвились, не прядали по сторонам, не чумели от чарующих красот природы; взгляд отупело полз по асфальту крупного помола, едва уворачиваясь из-под обшарпанных армейских ботинок, что втаптывали в дорожное покрытие мою шагающую тень, которая мало-помалу начинала уже удлиняться. И всё-таки порою взгляд вскидывался, по собственному почину, в надежде высмотреть сквозь капли пота на ресницах тенистое дерево у обочины, хотя я знал на все 100 %, что до самого перевала ничего такого и близко не предвидится. Раза два я покидал асфальт сбить жажду ягодами Ежевики с кустов вдоль основания насыпи шоссе. Увы, в этом году нас ожидает ежевичный недород, хотя будем надеяться, что мне случайно подвернулась бесплодная полоса, потому что терпеть ненавижу распространять панику…
И снова топали ботинки вверх по неумолимо наклонной плоскости асфальта…
~ ~ ~
Для развития персональных навыков предвидения, не ищи тренера лучше, чем горы… И когда прямая бесконечного подъёма достигла перевала, чтобы превратиться в горизонтальные извивы с поворотами, которые послушно следуют рельефу цепи покинувших широкую долину тумбов, я мог уже предсказать не только запросто, но и наверняка, что полчаса спустя обернувшееся неразличимым (если наблюдать из данной точки) пятнышко меня (который пока ещё тут) свернёт, исчезая за самым дальним склоном во-о-он того тумба, а ещё через десять-пятнадцать минут, не доходя с полкилометра до деревни Сарушен, я сойду с шоссе на грунтовку, которая полого тянется на самое дно тамошней долины вдоль речки Варанда, а уж там-то всё будет хорошо и тени сколько хочешь, и деревьев, и родник прохладной воды на каменистом берегу реки…
