(…это крепление никогда не подводило и двадцать два года спустя резина служила как надо… Лыжи, они, вообще-то, очень живучи…)
С такими надёжными крепленьями, по воскресеньям я закатывался в лес чуть ли не на весь день. Бесконечная, хорошо наезженная лыжня тянулась по просеке из ниоткуда неизвестно куда. Иногда лыжня раздваивалась и уже две одинаковые бежали рядом, бок о бок.
Мне нравились сухое щёлканье дерева лыж по тверди лыжни за спиной. Иногда на пути я встречал солдат-лыжников, которые отдыхали без шинелей оставленных в Полку, просто в широких гимнастёрках навыпуск, что плескались от ветра на спусках.
Прямая лыжня выводила к моему излюбленному месту катания – в глубокую ложбину, где скорость набранная при спуске выносила тебя на треть противоположного склона. Я очень гордился, что могу гонять там как те одиночные солдаты, хотя иногда падал голова-ноги, особенно на трамплине, который они соорудили для своих прыжков…
Однажды я заметил укромную лыжню ответвившуюся от трассы по просеке, что, как я догадался позднее, служила границей Почтового Ящика-Зоны-Части-Объекта до их расширения. Беглая лыжня вывела меня к бесподобному месту для скоростного спуска в глубине чащи. Правда, на склоне лыжной горки росли могучие Ели понуждая к резкому крену в конце его, но, если не упасть в том месте, разгон уносил тебя чёрти куда, застилая глаза выжатыми слезами и заставляя повторить спуск ещё и ещё…
На следующее воскресенье я уже почти не падал на том кручёном повороте и катался со спуска допоздна, пока глубокие сиреневые тени не начали соскальзывать с разлапистых ветвей густых Елей, отягчённых слоями плотного снега.
И вдруг нахлынуло странное чувство будто я не один тут, что кто-то ещё подглядывает за мной из-за спин неохватных Елей. Сначала стало страшно, но вслушавшись в затаённое молчание деревьев вокруг, я понял, что это он, лес, добродушно подглядывает, потому что мы заодно—я и лес… Стемнело, и я вспомнил, что до кварталом ещё два километра пути.
(…конечно же, я добрался домой уже в потёмках и получил громкий нагоняй, но до сих пор, вспоминая те сиреневые сумерки и дружелюбную тишь леса, я знаю, что не зря жил жизнь…
~ ~ ~
(…то же самое чувство растворённости и сопричастности всему остальному вокруг, когда не можешь сказать где кончается твоё «Я» и начинается «не-Я», мне довелось пережить намного позже, уже в Карабахе. Только на этот раз подглядывал я и случилось это летом, а не зимою.
Хотя такой переход нарушает линейное развитие повествования, идёт вразрез классическому канону единства времени-места-действия, но в конце концов, это моё письмо и жизнь моя – как хочу, так и верчу.
Итак…)
В Степанакерте меня не застать за день-два до моего дня рождения и столько же, примерно, после. Это у меня период бегства на волю.
(…зацени выгодность рождаться летом…)
Мои местные родственники уже перестали удивляться или сердиться. Сделали вывод, что это просто старинный странный, но красивый Украинский обычай – на свой день рождения уходить куда глаза глядят. Что я и сделал в том августе (точного года не помню) конца девяностых. Да, никак не позднее, потому что эта вот палатка покупалась в последний год истекшего миллениума.
Тогда я пошёл на север через леса и тумбы без деревень, но где открываются виды красы неописáнной. Точь-в-точь, как когда-то Мама меня предупреждала: —«Ты будешь там один».
В конце дня подъёма на цепь тумбов, где леса сменяются альпийскими лугами, я набрёл на почернелые от сажи куски шифера и кучу обугленных жердей. Как видно до войны пастухи поднимались сюда с отарами, вот и притащили строительный материал для халабуды. А кто спалил? Ну как узнаешь… а и нечего всегда на людей валить, могла и случайная молния трахнуть… в любом случае, какое мне дело?.
И я прошёл дальше, а ещё выше, в седловине перехода с тумба на тумб, мне попалось древнее захоронение. Откуда я узнал про древность? Ну это просто… Та могила была раскопана алчными гробокопателями в поисках драгоценностей, осталась лишь яма и четыре или пять полутораметровых, грубо-тёсанных каменных плит по полтонны каждая. При социализме людей не хоронили таким манером. Да и в капиталистическую эпоху вряд ли. Склоны поблизости не скальной породы, значит плиты везли издалёка. Но зачем?. Впрочем, если посмотреть хоть раз по сторонам, вопрос сам собой отпадает – какое раздолье невероятной красоты! Небо бескрайнее, раздольно-волнистые цепи тумбов, на дальних темнеют леса, альпийские луга на тех, что поближе…
Чтобы приволочить плиты из не знаю какого далека необходима круглая сумма денег или реальная власть, или и то, и другое… Более чем достаточно для неоспоримого вывода: какой-то из Карабахских князей-меликов однажды выехал на охоту, добрался сюда и – прикипел, не захотел расстаться даже после своей кончины. Досадная промашка в расчётах – не учёл алчи осквернителей праха…
Теперь понятно? Ни одной загадке истории не избежать полного разоблачения, если приложим к ней свои вымыслы, на которые возражать некому…
Я перешёл на следующий тумб и на его вершине меня прихватил дождь. Впрочем, ничего страшного, для таких случаев у меня имеется чётко отработанный приём.
Как обычно, снимаю с себя всю одежду, запихиваю в целлофановый пакет и начинаю выплясывать под дождём. Эти танцы, в общем-то, вовсе не часть какого-то шаманского обряда, они для сугреву, там повыше в горах, да без солнца, да под дождём весьма даже прохладно, могу заверить. Хотя какой-то налёт ведьмацкого паганизма тоже присутствует, иначе откуда те первобытные гики-крики под танцы голяком? Короче, у одиночества есть свои преимущества – не повяжут за нарушение общественного порядка и морали своим первозданным видом. А как дождь кончится, просто обтираюсь свитером насухо и одеваю сухую одежду, что в целлофане под кустом пережидала. Вот могу ж быть умным, когда деваться некуда…
Однако в тот раз после одного дождя вскоре пошёл следующий, и под вторым мой балет уж не блистал былым энтузиазмом. А когда и тот кончился, свечерело и я решил залечь на ночёвку в небольшой ложбине, чтобы укрыться от пронизывающего ночного ветра.
Где-то к полуночи, ко мне постучали… Капли нового дождя плюхали по ткани спального мешка, извещая, что всё – капец. Мне полный пришёл…
Торопливый поток дождевой воды покатил по лощинке. Чтоб не стать ему дамбой, я расстегнулся и выпутался из мешка, покрыл им свою спину и стоял широко расставив ноги над бурлящим течением. Вот когда я догадался, что место ночлега совпало с давней дождевой промоиной, но покинуть ложбину не мог – шквалистый ночной ветер уже во всю примазался к потехе. Мне не осталось выбора кроме как ждать рассвета в позе буквы «зю», сжимая в ладонях коленные чашечки, под мокрым как хлющ спальным мешком с бахромой из непрестанных струй поверх моей спины. Неудержимая дрожь била изнутри, извне хлестали ледяные дожди, которым я утратил счёт в ту ночь…
Утро началось сквозь густой туман, но без дождя, просто временами моросило, и ветер начал стихать… Сотрясаясь как эпилептик, я выжал спальный мешок насколько хватило сил в окоченелых кистях. У меня не осталось ни малейшего желания идти дальше, очаг и дом – вот и всё, чего хочу. И я побрёл обратно. Однако ходьба меня не согревала – ей мешала непрерывная дрожь.
Обычно идти под гору легче, чем вверх, но для меня эта разница как-то стёрлась и временами я типа как бы плыл, хотя до очагов цивилизации оставался день пути нормального ходу. Вот когда я вспомнил про шифер, до которого намного ближе, если только смогу найти. Где-то у края леса. Поэтому с того тумба я спускался зигзагами, чтобы не пропустить шифер в высокой траве.
И я нашёл его.
Борясь с ознобным тремором с одной стороны, и полной задубелостью с другой, я начал труд по восстановлению халабуды и работа согрела меня лучше ходьбы… Получился просторный шалаш шиферного покрытия, внутри хватало места сидеть не пригибаясь и более чем достаточно лежать во весь рост.
