Папенька говорит, что я похудела и побледнела в последнее время. Всё спрашивает, что я грустная такая. Ах, если бы вы все знали, чем я живу!

22 сентября

Вот уже и осень наступила. Вечерами сыро и холодно, теперь не пойдёшь к озеру. Только украдкой. А я всё ещё жду его!

У тётеньки очень таинственный вид. Она часто заходит к папеньке, и там просто бои идут. Иногда даже в гостиной слышны их голоса. Боже мой! Как тоскливо! Дождь зарядил.

Теперь почти не гуляю. Но зато днём проберусь на чердак за новой книгой и всю ночь читаю. Ну вот, теперь «Бедная Лиза», а мне всё кажется, «Бедная Лида».

11 октября

Нет, просто невозможно поверить! Мы едем зимой в Москву!!!

Вот она, милая тётенька! Вот о чём они с папенькой спорили. Теперь уже решено — она сказала мне под секретом! Боже! Боже, спасибо Тебе! Вдруг я его там увижу. Мне кажется, непременно увижу!

Ах, скорей бы дни летели.

17 октября

Сегодня опять пришёл г-н Нелькин. Папенька торжественно объявил о своём решении. Оказывается, г-н Нелькин тоже едет. Ну да Бог с ним. Он мне теперь и милее кажется. Ведь теперь Москва!!! Скорей бы, скорей! Тётенька весь вечер со мной сидела и всё рассказывала о Москве и строила планы. Какая же она прелесть.

Я и не ждала этого сюрприза!

23 октября

Уже несколько дней всё в доме вверх дном. Сборы! Ведь едем на всю зиму. Слуги мечутся, кругом узлы, картонки, чемоданы.

Папенька хмурится, всё-таки не очень хочет ехать. А надо мной всё подсмеивается. «Ну что, Лидуша, довольна?! А не страшно тебе?! Я смотрю, ты снова сияешь! Ну и хорошо!»

Я решила в дороге дневник не вести. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел. Спрячу на дно шляпной картонки. А когда приедем в Москву, там запишу всё самое интересное. Сегодня зашла на прощание на чердак. Всё-таки возьму с собой Пушкина. Он мне принесёт счастье! Ну и прощай, мой милый друг — дневник, до встречи в Москве…»

А дальше мы стали радостно работать вместе. Хейфец часто видел, как мне трудно было среди звёзд, но он умел защищать меня. А я верила ему безоговорочно. Одна его фраза впечаталась в моё сознание навсегда. Я до сих пор проверяю ею своё творчество.

На одной из репетиций я показала Леониду Ефимовичу своё решение сцены. Помню, как глаза его сверкнули за стёклами очков и он резко сказал: «Мило… Мало!»

А потом была премьера на основной сцене Малого театра. Под изумительную музыку Владимира Дашкевича открылся занавес, и два маленьких ангелочка спели: «Дети, будьте счастливы!» И Лидочка, нежная и лёгкая, как бабочка, закружилась в вальсе своей первой, почти детской любви, готовая отдать всё и всю себя этому утончённому соблазнителю, этому «волку в овечьей шкуре», пропахшему дорогим одеколоном и так ловко целующему её маленькую ручку! Она пропала! Пропала. «Ах, какая из неё миленькая бабёночка будет!» — цинично скажет сквозь зубы обворожительный мошенник. И спокойно обворует и опозорит её.

Леонид Ефимович вбежал ко мне в гримёрную, лицо его раскраснелось, глаза сияли: «Вы знаете, Добржанская в зале! Она сказала: «Мне Лепко больше всех понравилась!»

Вот что значит, когда режиссёр любит своих актёров и верит в них.

Я потеряла дорогу в Театр! В тот мой прекрасный Театр, куда я стремилась с детства. Я давно брожу по тёмным закоулкам, непонятным, неведомым мне путям, куда пытаются меня увести разные, порой очень известные режиссёры. Я задыхаюсь в болотах банальщины, шарахаюсь от воинствующей пошлости. Оглушённая воплями псевдосовременности, я совсем потерялась на этом пути поисков.

Ау! Театр! Где ты? Я не могу оставаться долгие годы в положении «вне игры». Где ты, мой Театр, в котором я всегда чувствую себя счастливой? Неважно, на Сцене или в зрительном зале, ибо я постоянно там нахожусь в «игре». Какое счастье, какое опьяняющее безумие — сцена! Этот удивительный, никому не подвластный мир, где я проживаю разные жизни. Кто может дать мне такую возможность, кроме Театра? Разве только сон. Но и во сне я теперь теряюсь среди призрачных надежд, разбиваюсь о стёкла несостоявшихся желаний. И тогда, проснувшись, в ярком свете прожекторов я пытаюсь отыскать путь в Театр, сидя в зрительном зале. Там, где я, забыв все уроки мастерства, весь опыт своих лет, снова становлюсь ребёнком, идущим за Синей птицей.

Ау, Театр! Позови меня, дай мне поверить в искренность твоей игры. Дай вновь и вновь насладиться этим чудом неправдоподобия, творящим правду Театра.

Помню, в школе, когда мне было лет четырнадцать, нас повели всем классом в Центральный детский театр на спектакль «Страницы жизни». Спектакль был интересным, но один актёр просто всё перевернул в моей детской душе. Я пошла ещё раз на этот спектакль и прочитала в программе его фамилию: Олег Ефремов. Я посмотрела этот спектакль раз десять. Каждый раз в финале я подбегала к краю сцены и аплодировала, глядя только на него одного сияющими восторженными глазами.

Прошло несколько лет, и вдруг мы встретились с ним лицом к лицу на Тверской улице. «Здравствуйте!» — воскликнула я невольно, как старому знакомому. Радостная улыбка осветила его лицо. «Здравствуйте!» — ласково сказал он и пошёл дальше. Сердце моё билось от восторга: «Неужели он узнал меня?» — думала я. Но ответа на этот вопрос я не услышала никогда.

Удивительные существа дети — их невозможно обмануть. Олег Ефремов оказался великим артистом.

В зале им. Островского в Малом театре иногда устраивали небольшие концерты. Там часто выступала Е. Ауэрбах со своими талантливыми рассказами. Я всегда с радостью шла на её выступления. Однажды туда были приглашены трое мне тогда совершенно не знакомых артистов. Их и Москве тоже почти никто не знал, это были М. Жванецкий, Р. Карцев и В. Ильченко. Они ухитрились так раскачать непростую аудиторию Малого театра, что к концу концерта все уже хохотали до слёз. А я?! Я была в своём Театре, в своей стихии, в своём доме! Так я смеялась только когда смотрела отца в его концертном номере «Лекция о вреде пьянства». Конечно, я влюбилась во всю эту троицу окончательно и бесповоротно. Потом мы познакомились ближе. Я старалась не пропускать их редких выступлений то в Доме актёра, то ещё в каких-то домах культуры. «Ну, конечно, мы знали, что ты в зале, — говорил мне, смеясь, Михаил Жванецкий, когда я выбегала к ним на сцену с цветами, — ты же хохотала громче всех!»

А спектакль «Рождество в доме синьора Купьело» в постановке Л. В. Варпаховского! На сцене незабвенный В. Д. Доронин в главной роли. И дуэт В. В. Кенигсона с М. Кононовым. Вот вам настоящий итальянский неореализм, доходящий порой до бурлеска! М. Мастроянни и Тото отдыхают!

Один из последних спектаклей в театре Моссовета «Дальше — тишина…» На сцене два великих русских актёра — Ф. Г. Раневская и Р. Я. Плятт. Финал спектакля. Они выходят на поклоны. Вся в слезах, я иду с букетом на сцену, мне хочется встать перед ними на колени. Я подношу Фаине Георгиевне цветы и пытаюсь поцеловать ей руку. «Спасибо вам!» — говорю я срывающимся голосом. Она кланяется мне в ответ: «Что вы, деточка, это вам спасибо!»

Не устаю повторять — великие русские актёры! Театр! Дай мне счастье быть зрителем.

Говорят, камни хранят память о прошлом. И если учёным удастся открыть их ДНК, мы сумеем прочитать уникальную летопись Земли. А предметы, к которым мы прикасаемся в этой жизни? Разве они не говорят нам о прошлом? Я люблю смотреть на предметы старины. Люблю прикасаться к ним руками. Они помнят тепло чьих-то рук, иногда далёких, а порой очень близких мне людей. Я подношу к лицу платок или деревянную шкатулку, мне кажется, они хранят запах дорогих мне людей. Я перечитываю пожелтевшие письма, слова давно исчезнувшей любви помогают мне жить сегодня.

Вот пасхальное яйцо, подаренное мне моим партнёром по нескольким спектаклям Никитой Подгорным. Мы не были близкими друзьями, но относились друг к другу очень тепло. Никогда я не говорила Никите, что я часто стою за кулисами и любуюсь им. Он был необыкновенно талантлив. Причём иногда думаю, что его совершенно разностороннее дарование не смогли до конца раскрыть и оценить в Малом театре. Его «крестом», как, пожалуй, в каком-то смысле и моим, было то, что при превосходной внешности «героя» он обладал необыкновенным чувством юмора. Как он играл эпизод в «Ярмарке тщеславия»! Ему было немногим за тридцать, а он выходил на сцену в образе восьмидесятилетнего старика, этакой абсолютной развалины, с развинченной походкой. Каждый спектакль за кулисами собирались актёры и рабочие сцены, чтобы посмотреть на этот фокус перевоплощения. Фокус ещё состоял в том, что Н. Подгорный был прирождённым аристократом. Этой породы людей уже не осталось ни на сцене, ни в жизни. Это давалось в генах по наследству, научить этому можно, но какая-нибудь мелочь всегда выдаст. А у Никиты не было таких мелочей. Он был таким рождён. С этой прямой осанкой, с гордым поворотом головы. Как он сидел! Каждую его позу можно было рисовать. Как он умел открыть портсигар и, достав папиросу, постучать ею по крышке! Как он курил, какие талантливые были у него руки! Я думаю, именно поэтому ему без конца давали роли князей. Его не надо было обучать хорошим манерам. У него надо было учиться.