Сложнейшие задачи ставил перед актёрами этот автор. Ещё недавно в СССР все произведения Ж.-П. Сартра были запрещены.

К этому времени у Ю. В. Непомнящего уже выработался свой стиль и своя режиссёрская концепция Театра: при минимальных зрелищных эффектах сосредоточить всё своё внимание на актёрах. Режиссёр как бы уходит в тень, позволяя зрителю вникать в тончайший психологический рисунок спектакля, который разыгрывают у него на глазах актёры.

Зрители, зрители! Как мы пытались завоевать их, к каким только приёмам не прибегали! Помню, как я, никогда даже не представлявшая в себе таких возможностей, сочиняла тексты афиш, которые мы развешивали на стенах Театра. Тогда ещё Москва была абсолютно свободна от нагромождения бесконечных реклам. Поэтому наши афиши удивляли и вызывали живой интерес. Все они были разными, но приведу хотя бы одну.

Мне хотелось ошарашить прохожих, удивить их и заставить заинтересоваться нашим Театром.

Они заходили. Покупали билеты на спектакль… И становились нашими постоянными зрителями. Это было огромным счастьем.

Конечно, важно было ещё и то, что наш репертуар совершенно отличался от традиционного театрального репертуара. Мы играли никому не известные произведения. Какое чудо было перевести на сценический язык Ф. М. Достоевского «Пассаж в Пассаже» и рискнуть играть спектакль в кафе! Мы сохранили весь литературный материал. А как мы волновались, играя его перед работниками Фонда Ф. М. Достоевского! Как дорого было для нас их признание! Помню чудный комплимент из уст одной дамы Фонда: «Виктория Лепко сыграла такую дуру!» Это была роль Елены Ивановны. Как я была счастлива, услышав эту «рецензию»! Но как виртуозно играли мои партнёры — и А. Пермяков, и В. Хлёстов!

После Ф. М. Достоевского пришёл на нашу сцену А. Дюма со своей «Нельской башней». И мы опять рискнули играть этот спектакль в кафе, хотя я очень сопротивлялась. Честно говоря, мне эта роль была не очень симпатична.

Коварная, развратная Маргарита, прошедшая свой путь к власти буквально по трупам. Убившая отца, предавшая возлюбленного, бросившая своих детей. Господи, где могла я найти для неё хоть какое-то оправдание? Как влезть в эту омерзительную шкуру, которую отторгает всё моё существо? Пытаться именно в этом несоответствии искать решение? Возможно, это и удалось, но я так и не смогла полюбить Маргариту.

Но как мужественно красив, как обаятельно коварен был О. Щетинин в роли Буридана! Думаю, что все женщины в зале были влюблены в этого героя.

Театр в кафе? Что это? В Москве этого ещё не было никогда. Но после того как наш кинозал был почти пуст, хотя мы старались показывать самые лучшие фильмы, пришла идея сделать там кафе, а потом Юрий Владимирович придумал играть там спектакли. И вот уже два спектакля идут там с успехом, и на подходе третий — «Призраки» Эдуардо де Филиппо.

Но я, наверное, ретроград. Мне подавай традиционный зал со сценой и без столиков. За столиком я с удовольствием посижу после спектакля, вместе со зрителями. Это уже становится традицией. Кто-то приходит из знакомых, кто-то случайно задержался, и мы сидим, подолгу обсуждая прошедший спектакль. Нам очень уютно в этом кафе, ведь сюда тоже пришла случайно и осталась с нами наша любимая буфетчица Н. И. Попович. Удивительно уютная, всегда улыбающаяся, всегда готовая вкусно нас накормить и преданная Театру и в радости, и в горе.

Конечно, я в своём репертуаре, то есть если мне хорошо, то обязательно должно быть хорошо всем моим друзьям. И вот уже любимая Люсенька Столбова встречает в фойе наших зрителей. Это наш великолепный администратор, как говорил Юрий Владимирович, «лицо Театра». Вот и моя школьная подружка Ритка приходит к нам работать. Друзья, друзья, знакомые друзей, все, попав в орбиту нашей атмосферы, начинают вращаться в кругу театра «Вернисаж», привлекая к нам всё большее число актёров, и главное — зрителей.

Не понимаю, как можно коллекционировать бабочек? Ну, допустим, монеты, марки, тарелочки и т. д. как-то ещё могу понять, хотя мне всё это абсолютно чуждо. Но — бабочки! Это такое нежное, изящное чудо, впорхнет к тебе на террасу, покружится возле абажура и вдруг бесшумно присядет на оконную раму. Распустит свой маленький веер крыльев и позволит тебе несколько секунд полюбоваться цветными иероглифами, а потом — хлоп! — закрылась картинка, а ты стоишь, как зачарованный, в надежде ещё раз увидеть это совершенство линий, а она, вроде бы дразня, вспорхнёт легко на стол, откроет на мгновение веер и, вся трепеща от радости, поднимется вверх и полетит в сверкающий солнцем проём двери, оставив тебя стоять в восторженном удивлении, с дурацкой улыбкой на лице, с чувством благодарности в душе, что тебя посетило это дивное творение природы.

Вот так и с людьми бывает, но, конечно, не со всеми, а с очень редкими представителями этой фауны. Залетит такой экземпляр в твою жизнь, развернётся со всех сторон во всей красе разнообразных качеств, а потом порх — и поминай как звали. И счастье твоё, если это расставание оставит в твоей душе только ощущение радостного удивления.

Так было с Муськой. Вернее, звали её иначе, но этим именем она называла всех своих подруг, и, постепенно подпадая под её обаяние и быстрый весёлый говорок, я тоже стала звать её Муськой. Влетела она ко мне в дом совершенно неожиданно, как лёгкая летняя бабочка южнорусских степей. Да и познакомились мы случайно на даче у общих знакомых. Тогда, среди большого количества гостей, было много моих старых друзей, и я почти не запомнила Муську. Но позже, в Москве, в той же компании мы встретились опять, и я уже не могла не заметить её.

Сказать, что она была красива или как-то особенно миловидна, было нельзя. Круглое личико с большими серыми глазами и ямочками на щеках несколько не сочеталось с большим, с тонкими губами, ртом, всегда подёрнутым ядовитой улыбкой. Серые, с пепельным отливом, волосы были пострижены коротким ёжиком, что придавало голове форму пушистого шара. Она была скорее полноватой, с пышной грудью и белым, пышущим здоровьем телом. Но главное, бесценное для меня сокровище Муськи было в её чувстве юмора, который приобретал ещё большие размеры из-за лёгкого украинского акцента с типичным «геканьем».

— Слушай, — удивлялась я, узнав, что она живёт в Москве уже пять лет, — что ты «гекаешь»? Ты что, не можешь нормально говорить?

— Муська, так у меня же нет слуха, вот я так и г’оворю[1], а мне кажется, что правильно.

Я смеялась! Вообще, когда она начинала что-то быстро рассказывать, сверкая мелкими белыми зубками и помогая себе и руками и глазами, я смотрела на неё, буквально открыв рот, боясь что-то пропустить и впитывая в себя эту прелесть её речи.