Осужденный Брюханов “слесарит в котельной, следит за трубами, насосами, дело знает превосходно, пользуется уважением — совет коллектива колонии избрал его своим председателем... Не похож на сломленного, отчаявшегося человека. Третий год учит английский, впрочем, поговорить пока не с кем — друзей в зоне не завел... Читает газеты, журналы, телевизор иногда смотрит. И не было дня, чтобы не вспоминал о Чернобыле”. Мечтает после отбытия срока наказания вернуться в атомную энергетику, если повезет — на ЧАЭС, “хоть сторожем”. Припять снится — ведь он приехал туда директором строящейся АЭС в то время, когда не было еще ни станции, ни г. Припяти — только лес. Под заявлением коллектива ЧАЭС с просьбой о помиловании — более 500 подписей чернобыльских эксплуатационников. Срок наказания был уменьшен вдвое, причем не одному Брюханову, а всем осужденным с ЧАЭС.
Полная противоположность директору — его главный инженер Н.М. Фомин. Прежде надменно самоуверенный и властный, он чрезвычайно изменился. Потрясен. На суде совершенно подавлен, однако вину свою признавать не намерен.
Фомин заявил суду, что он, электрик, был назначен на должность главного инженера, не будучи достаточно подготовленным по ядерной физике, но у него не было времени, чтобы этот пробел ликвидировать.
...Нервный шок у главного инженера станции Н.М. Фомина был так силен, что его пришлось (по его просьбе) отпустить на неделю отдохнуть. В ночь аварии этот гроза подчиненных и даже для многих непререкаемый авторитет становился неузнаваемым, порой истерично крикливым. Его глаза наполнились ужасом, воля атрофировалась, он был морально парализован. Невропатологи его приводили в порядок перед судом.
О Фомине говорили, что он — человек решительный, умеет быстро принимать решения. Психологическое исследование, хотя и заочное, показывает, что он, действительно, обладал сильной нервной системой и был совершенно здоров. Но экстремальная ситуация его сломала, внутренне уничтожила. Это — мнение психолога В.Н. Абрамовой, которая проводила свое заочное исследование с ведома Минэнерго. Она отмечает, что в стрессовых ситуациях возникает не просто “второе дыхание”, а новое качество психики, и человек может “умереть” от необходимости необычно трудных, неожиданных решений. Но методик для объективных прогнозов таких решений нет ни у нас, ни за границей. Тем не менее, для получения права на работу такого рода люди успешно выдерживают довольно точные измерения разных параметров их здоровья, в том числе и на основе тестов. Напоминают о долгом его лечении после автомобильной катастрофы. Однако, несмотря на серьезные травмы, главный инженер оставался при ясном уме. Это был незаурядный человек. Но, как оказалось, он не был готов к самостоятельным и, тем более, ответственным действиям.
Фомин страшно любил власть, рвался к ней — ведь это так заманчиво быть первым лицом, главным инженером такой мощной и совершенной АЭС. Директор, по его мнению,— только администратор. А вот главный — истинный лидер. Но это лидерство для Фомина значило так много лишь с точки зрения внешнего блеска. По профессии он — электрик, турбинист, то есть хотя и не ядерщик, но представитель одной из основных на электростанции профессий. Сначала он работал начальником электроцеха, потом заместителем главного инженера второй очереди АЭС, то есть третьего и четвертого энергоблоков. При нем прежде не было ни одной аварии, даже в первый год после пуска энергоблоков. Четвертый пустили на три месяца раньше срока, но высокого качества. Во дворе станции не успели убрать строительное и другое оборудование — и Фомин взял это дело в свои руки, закрепил участки за начальниками цехов и не “слез” с них, пока не убрали всю территорию.
Фомин не терпел критики в свой адрес. В ответ каждый раз слышался — и, как не странно, срабатывал единственный, но, как оказалось, всемогущий аргумент: выполняется производственный план. План заворожил директора. Этот показатель был главным во всех инстанциях. Высокий профессиональный уровень подготовки персонала, в общем-то, по справедливости ни у кого не вызывал сомнений. Если угодно, история Чернобыльской АЭС до аварии оказалась идеальным воплощением периода застоя, с его привычной молчаливостью социальных сил. В этой обстановке Фомин подчинял каждого своей воле. Сослуживцы рассказывают: “Бывало, снимет очки и уставится своим тяжелым гипнотизирующим взглядом, будто на кролика. В общении с подчиненными доходил даже до хамства, хотя сам же подобрал грамотных специалистов. А ведь это из-за Фомина в свое время вынужденно ушел Штейнберг на Балаковскую АЭС, Бронников — директором на Запорожскую, Плохий — к нему главным инженером.
— Я был против назначения Фомина главным инженером именно этого предприятия в связи со складывающимся соотношением сил в руководстве, — говорит бывший заместитель министра Минэнерго СССР и отвечавший за атомную энергетику Г.А. Шашарин. — И я был очень настойчив в этом своем мнении. Но не все кадровые вопросы зависят только от заместителя министра. Между предприятием и ним есть промежуточные инстанции, также имеющие право на самостоятельные решения.
На кандидатуре Фомина настаивали украинские власти.
В этой ситуации возможен и абсолютно безынициативный заместитель главного инженера по вопросам ядерной безопасности Лютов, вполне устраивавший Фомина. Партком настоял на выводе Лютова из резерва на должность главного инженера. Но этим и ограничился. Лютов оставался на своей работе.
Вот что пишет в день аварии сам Н.М. Фомин о событиях той ночи в официальной пояснительной записке: “Во время аварии находился дома в Припяти. На первый телефонный звонок (аппарат был в соседней комнате) подошла жена, но ничего мне не сказала. Между 4 ч. 30 мин. и 5 час. позвонил НСС (начальник смены станции) В.В. Рогожин и сообщил об аварии. Я вызвал машину — пришел автобус — и выехал на АЭС. Пришел на БЩУ (блочный щит управления), оценил обстановку, дал необходимые распоряжения по контролю РБ (радиационной безопасности), обеспечению охлаждающей водой, контролю облучения персонала. Аналогичные распоряжения дал по блокам №1, 2, 3; осмотрел блоки №3, и 4 с северной стороны. Остальное время находился на объекте” (Фомин все остальное время находился в защитном бункере). Такое мог написать лишь сторонний наблюдатель, но никак не “хозяин” атомной станции.
— Будучи в его должности, я сам сидел бы на испытаниях и не разрешал без себя их проводить. Он, тем более, знал о замашках Дятлова нарушать инструкции. — Мнение заместителя министра энергетики Украины В.М. Семенюка.
— Я Фомина не знаю как человека, — говорит Н.Ф. Луконин. — Если бы он достаточно хорошо знал физику реактора, то я не уверен, что он бы вообще проводил это испытание.
Во всех исследованиях, связанных с работой реактора, должны присутствовать (помимо формального согласования) главный инженер, его заместитель по эксплуатации и заместитель директора по науке или начальник отдела ядерной безопасности. Здесь же назначен только один Дятлов — физик-ядерщик. Формально нарушения все-таки нет. Но если бы на станции внимательно рассмотрели программу эксперимента и привлекли бы к ней физиков — проектировщиков и ученых,— то они сказали бы, что эту программу при самопроизвольной остановке блока проводить дальше нельзя.
На программе нет подписи заместителя директора АЭС по науке, начальника станционного отдела ядерной безопасности. Нет подписи и представителя генпроектировщика. Желательно было бы потребовать подпись и у представителя главного конструктора реакторной установки.
Утвердил программу 21.04.86 г. главный инженер ЧАЭС Н.М. Фомин. Ответственным за проведение испытания он назначил своего заместителя А.С. Дятлова. Оба осуждены на 10 лет каждый.
Партком ЧАЭС до аварии ставил вопрос и о переводе Дятлова на другую работу — неоправданно самоуверен. С этой рекомендацией не согласился директор, а партком не сумел настоять на своей точке зрения.
