Его мученическая смерть вызвала не только завихрения, потрясшие наш политический Олимп, но и обвал в отношениях с Францией, последствия которого Израиль ощущал долгие годы.

И Меир Амит, и ближайшее окружение тогдашнего премьер-министра Леви Эшколя сделали все для того, чтобы замять скандал и не допустить повторения «Дела Лавона», вошедшего в анналы под выразительным названием «Гиблое дело».

О причастности Мосада к похищению Бен-Барки почти никто не знал и не должен был знать. Пришлось принять самые энергичные меры, чтобы этого добиться. На публикацию в Израиле любых материалов, касающихся дела Бен-Барки, было наложено строжайшее табу.

Через год после гибели Бен-Барки израильский журнал «Буль», специализировавшийся на всякой всячине — сплетнях, скандалах, великосветской хронике, мелких сенсациях, не брезговавший даже порнографией, — тиснул взятую из какой-то французской бульварной газеты статейку с весьма прозрачными намеками на участие Мосада в похищении Бен-Барки.

Этот номер журнала так и не поступил в продажу. Полиция конфисковала весь тираж еще на складе. Редактор журнала и его сотрудник, подготовивший злополучный материал к печати, в декабре 1966 года были арестованы. Полицейские взяли журналистов ночью, прямо из постелей, ошалевших, тщетно пытавшихся выяснить, в чем же их обвиняют. Полицейские этого не знали. Они лишь предъявили ордер на арест, подписанный министром полиции.

Некоторое время вообще никто не понимал, куда подевались журналисты и что случилось с популярным еженедельником. Даже на публикацию сообщения об их аресте был наложен запрет.

Журналисты же, внезапно перенесенные из житейской круговерти в кафкианский мир, неделю промаялись в одиночных камерах, прежде чем их вызвали на допрос. И вот тут-то они узнали, что их обвиняют в действиях, направленных на подрыв безопасности государства, по статье 23-й, о существовании которой до обрушившейся на них напасти бедняги даже не подозревали.

Впрочем, следователь по особо важным делам и сам толком не знал, почему за какую-то ничтожную заметку этим людям грозит по секретной статье до пятнадцати лет тюремного заключения. Но у него в письменном столе лежала инструкция министра юстиции Яакова Шапиро, предписывавшая позаботиться о полной изоляции журналистов вплоть до суда. Следователю было жаль незадачливых писак, взахлеб требовавших адвоката, свиданий с близкими, гласности и гражданских прав. Но что он мог поделать?

«Думаю, суд примет во внимание, что вы совершили преступление по неведению, без злого умысла», — обнадежил он павших духом друзей. До суда их уже не тревожили.

В феврале 1967 года закрытый суд приговорил каждого из обвиняемых к году тюремного заключения. Но к тому времени судьба этих бедолаг стала уже достоянием гласности. Перепуганные издатели и журналисты, понявшие, что «дамоклов меч» 23-й статьи висит и над ними, обратились к Леви Эшколю с письмом, в котором категорически потребовали освобождения своих коллег.

«Израиль — не банановая республика, — говорилось в письме, — если осужденные не будут освобождены, мы сделаем все, чтобы помочь общественности разобраться в причинах подобного беззакония».

Тут авторы письма блефовали. Они и понятия не имели об этих причинах, но догадывались, что у нас зря не сажают.

Испугавшийся Эшколь позаботился об освобождении журналистов, резонно решив, что преподнесенный урок отучит в дальнейшем пишущую братию совать нос куда не следует.

С тех пор свыше двадцати лет у нас никто даже заикнуться не смел о деле Бен-Барки.

Так уж получилось, что все знают Мосад, хотя у израильских разведслужб сложная структура, выходящая за рамки этого термина. Собственно Мосад — это управление внешнеполитической разведки, израильский эквивалент ЦРУ. Существуют еще военная разведка — Аман и внутренняя служба безопасности — Шабак. Есть и в МИДе научно-исследовательский отдел, занимающийся анализом добываемой информации. В полиции также имеется спецотдел, обрабатывающий агентурные данные. Вот, пожалуй, и все.

Проблема контроля над деятельностью спецслужб всегда была наиболее сложной. Хотя бы потому, что он до сих пор не оформлен юридически и не закреплен соответствующим законом. Но в том-то и дело, что контроль — меч обоюдоострый.

Чрезмерный контроль может парализовать творческую инициативу, подавить всплески интуиции, без которых сотрудники разведслужб превратятся в штатных чиновников, а разведывательные структуры станут походить на налоговое управление. Золотая середина тут нужна, но мы-то народ крайностей…

Разумеется, структура контроля давно разработана. Существует координационный комитет во главе с начальником Мосада, следящий, чтобы деятельность спецслужб не дублировалась. Начальники Мосада и Шабака подчинены премьер-министру. Начальник военной разведки отчитывается перед министром обороны.

Но эта система контроля по целому ряду причин оказалась уязвимой и несколько раз давала сбои, потрясавшие государство. Тяжелыми травмами стали «Дело Лавона» и просчеты первого этапа Войны Судного дня. В обоих этих случаях все связано с выходом военной разведки из-под контроля. Для «Дела Лавона» — так принято называть провал израильской шпионской сети в Египте в 1954 году — характерна подделка документов, чтобы уйти от ответственности. Для Войны Судного дня — утаивание начальником военной разведки данных, противоречащих его концепции.

Наводит на размышления и дело Полларда, омрачившее отношения между Израилем и США. Джонатан Поллард — в прошлом ответственный сотрудник американского военно-морского департамента — был завербован начальником научно-исследовательского отдела военной разведки Рафи Эйтаном и поставлял Израилю секретные сведения. Американцев особенно шокировала израильская неблагодарность. США ведь — самый надежный и не раз испытанный союзник Израиля.

Во всех трех случаях голый профессионализм и оперативная рутина настолько ослепляли руководителей разведки, что они переставали видеть лес из-за обилия деревьев.

Джон Ле Карре как-то заметил, что дух каждой нации находит выражение в деятельности ее разведки. Применительно к Израилю это даже не постулат, а аксиома. Тут мы прикасаемся к нерву всего дела. После скандала с Поллардом Аба Эвен — человек умный и проницательный — сказал: «Необходимо следить за тем, что делают и чем занимаются руководители секретных ведомств. В особенности если они люди инициативные и одаренные, подобно Рафи Эйтану. Ясно ведь, что международные осложнения гораздо скорее могут вызвать люди талантливые, чем бездарные».

В израильской же разведке все чертовски талантливы. Более того, интеллект руководителей спецслужб был иногда настолько высок, что не поддавался никакому контролю. Это уже грозило превращением разведки в «удельное княжество» и вызывало в ее работе опасные перекосы. Вот уж действительно — горе от ума.

Тем не менее еще в шестидесятые годы шеф ЦРУ Аллен Даллес назвал израильскую разведку одной из лучших в мире. Столь высокая оценка актуальна и сегодня, несмотря на все пережитые страной и народом — а значит, и спецслужбами — потрясения.

День рождения израильской разведки следовало бы отмечать 30 июня. Именно в этот день убойно-жаркого лета 1948 года в ничем не примечательном доме на улице Бен-Иегуда в Тель-Авиве собрались несколько человек. Вопросы, которые они обсуждали, были уже согласованы с главой временного правительства Давидом Бен-Гурионом. Их предстояло лишь оформить в виде конкретных решений. За столом сидели люди, хорошо знавшие друг друга. Старшие командиры Хаганы и руководители отделов ее разведывательного центра ШАЙ.

Из еврейских организаций, действовавших в подмандатной Палестине, лишь Хагана — военное формирование рабочей партии Мапай, самой влиятельной политической силы ишува — обзавелась собственной разведкой. Агенты ШАЙ проникали всюду — в структуры британской военной и гражданской администрации, в арабские националистические формирования и даже в еврейские организации идеологических противников рабочего движения.