Я кинулся к полициймейстеру и закричал:

— Убийца!.. Это ваше дело!.. Убийца!..

В это время сквозь шеренгу солдат со стороны ул. Карла Либкнехта (Саломатовской) и Благовещенской улиц прорвалось еще несколько человек и подбежало ко мне.

— Убийца!..

Никольский оторопел. Оглянулся на своих спутников, побледнел. Он стащил фуражку со своей головы и перекрестился:

— Верьте мне... Ей-богу! Клянусь всем святым, я не виновен!.. Я не виновен! — твердил он и пятился от нас к казакам.

Казаки с высоты своих седел поглядывали на него и посмеивались. Казачий офицер внимательно вслушивался в этот странный спор.

Кто-то из нашей группы заявил полициймейстеру, что избиение организовано полицией и что есть доказательства. И, как бы подтверждая это заявление, у железных ворот дома мы заметили притаившуюся фигуру в штатском. Фигуру эту вытащили на середину улицы и в дрожащем, испуганном бородаче некоторые из нас опознали переодетого полицейского.

Никольский снова закрестился, забожился:

— Господа, он уже не служит в полиции! Ей-богу!..

Переодетого полицейского окружили. Ряды солдат расстроились и сюда, к нам, просачивались наши. Публика кинулась к бородачу, его стиснули, на него кричали, ему грозили оружием. Казаки и солдаты не вмешивались, последние даже одобрительно поглядывали на натиск на погромщика и, видимо, ждали, когда же мы ему всыплем, как следует. Кто-то из толпы (для меня до сих пор осталось не выясненным — наш ли это был человек, или же кто-нибудь из причастных к полиции и властям) вмешался, заставил двух солдат взять полицейского под конвой, чтоб увести его в стачечный комитет. Полицейского взяли. В это время казаки повернули и мелкой рысью ушли со своего заградительного поста.

Толпа прорвалась к дому Кузнеца, потопталась, хлынула обратно и направилась к городскому театру, куда уже стекались забастовщики и вольные граждане на митинг.

Я был увлечен толпою к театру. Возле театра мы уже застали полуроту солдат, которые никого не трогали, никого не задерживали и с интересом поглядывали на то, как людские потоки текли в тройные двери театрального подъезда.

У театра уже был Никольский, и здесь снова разыгралась траги-комичная сцена.

На полициймейстера наседали, его обвиняли в попытке устройства погрома. Он беспомощно озирался и пытался оправдаться.

— Господа! Я не виноват!.. Клянусь всеми святыми, что ни в чем не повинен!..

В толпе заулюлюкали, закричали. Никольский беспомощно развел руками и отошел к солдатам...

В театре начинался митинг.

У дома Кузнеца в этот день одновременно с братьями Винер погиб еще один товарищ, Павел Лагутин.

Это первая кровь в Иркутске в октябрьские дни пролилась, как мы потом установили, при следующих обстоятельствах.

Когда Исай и Яков Винеры прибежали к дому Кузнеца, там было уже неспокойно. Толпа хулиганов со стороны Мало-Блиновской ул. стекалась к аптеке Писаревского и оттуда наседала по ул. Троцкого к Управлению Заб. ж. д. Собравшиеся там железнодорожники, невооруженные, не ожидавшие никаких эксцессов, выходили на улицу, и здесь подвергались сначала всяческим словесным оскорблениям. Когда хулиганы собрались в значительном количестве и почувствовали свою силу и убедились в полной безнаказанности, они с гиком кинулись на железнодорожников. Среди хулиганов преобладали рабочедомцы (жители Рабочей слободы), худшие элементы которых всегда славились у нас своими дебошами и драками; были здесь и горожане, последние были вооружены чем попало, большей частью топорами — особенно мясники.

Винеры прибежали как раз во-время: хулиганы набросились, очевидно, на первую жертву — железнодорожника и начали его колотить. Старший из братьев, Исай Винер, кинулся на помощь избиваемому и закричал толпе:

— Не смейте бить!.. Не смейте!..

Хулиганы окружили его и, заметив, по его наружности, что он еврей, завопили:

— Ага, жиденок!.. Жидовское отродье! Бей его, православные!..

Его стиснули, над ним замахнулись топором. Он выстрелил. Толпа оказалась сильнее: она сшибла его с ног и остервенело, с гиком и веселой яростью стала избивать лежачего.

Младший брат, Яков, поспешил на помощь Исаю, но тоже сразу же был стиснут, сдавлен и сшиблен с ног в нескольких шагах от старшего.

Недалеко от них другой дружинник, Павел Лагутин, в это же время отбивал железнодорожников от хулиганов и был смят толпою и жестоко избит. Было избито, но легче и не до потери сознания еще несколько человек дружинников и посторонних, случайных прохожих.

Но как ни незначительно было действие этого маленького отряда — еще слабой, плохо организованной самообороны, эффект его был поразителен: как только толпа хулиганов почувствовала, что на нее с нескольких сторон наседает самооборона, как только она услыхала первые выстрелы, то, невзирая на свою победу (на мерзлой земле уже тяжко дышали смертельно раненые трое), она дрогнула и стала таять, растекаться и удирать.

Яков Винер умер 21-го октября. Его похороны, состоявшиеся 23-го октября, вылились в небывалую в Иркутске демонстрацию. Похоронам полиция пыталась устраивать всякие препятствия, при чем делала это блудливо и трусливо: сначала затянули с судебно-медицинским вскрытием и вместо назначенного времени — 10 час. утра, тело выдали часа в 3 дня. Потом стали создавать всякие оттяжки с тем расчетом, чтоб похороны состоялись как можно позже и чтобы, таким образом, народ не пошел провожать первую жертву октябрьских свобод и черной сотни.

Но как ни хлопотала полиция — похороны, хотя и начались часов в 5 вечера, прошли внушительно и революционно-торжественно. К дому, откуда выносили тело Я. Винера (5-ая Красноармейская, 19), стеклась громадная толпа с венками, молчаливая, сосредоточенная. Она заполнила почти всю 5-ю Красноармейскую от ул. Карла Маркса до ул. Троцкого. А когда процессия двинулась к новому еврейскому кладбищу, через весь город, то по пути к ней приставали все новые и новые толпы.

В эти дни темнело рано. Уже в 5 часов был глубокий вечер. Тогда толпа по дороге стала закупать в попутных лавках свечи — и с зажженными свечами тысячные толпы заволновались по улицам, поблескивая сотнями золотых искорок...

25-го октября умер старший брат — Исай Винер. Его хоронили 26-го октября.

Этот день для Иркутска был днем больших похорон: одновременно с Исаем Винер хоронили погибшего 22-го октября, в день получения в Иркутске манифеста 17-го октября, Ант. Мих. Станиловского и умершего от ран, полученных 17-го октября возле дома Кузнеца, рабочего Вас. Сизова.

Первые жертвы, первая кровь застали иркутскую демократию почти невооруженной. Были только зародыши, зачатки вооруженных организаций, была только идея, которую нужно было поторопиться воплотить в жизнь, облечь в кровь и плоть.

17-го октября, сразу же после погрома у Управления Заб. жел. дороги, у дома Кузнеца, когда железнодорожники пошли к театру на митинг, возле театра уже были наспех организованы у дверей, у входов пикеты вооруженных дружинников. Эсеровская и эсдековская организации (последняя выступавшая еще здесь объединенным фронтом «большевиков» и «меньшевиков») уже организовали основные кадры своих дружин. Слагалась выросшая потом во внушительную боевую единицу еврейская самооборона. Но настоящей планомерно организованной вооруженной силы в те дни у демократии не было. А между тем попытка погрома, стоившая нам трех жизней, заставляла торопиться с вооружением, с обороной, тем более что погром у дома Кузнеца показал, что в нем участвовала организующая направляющая рука иркутских черносотенцев и полиции.

Митинг в городском театре в этот день прошел спокойно, хотя всех обожгло известие о крови, пролитой утром, о первых жертвах. Театр охранялся дружинниками, которые вербовались здесь же на месте из присутствовавших. На улице, против театра, была выстроена шеренга солдат, выставленных властями «на случай». На улице же дежурили наряды полиции во главе с неизменным полициймейстером Никольским, развивавшим суетливую, бестолковую и смешную энергию.