Лушка заметила, что идет скользкой тропой к отдаленной девятиэтажке. Ах да, вспомнила она, в этом доме давно-давно жила моя подруга.
На звонки никто не отозвался. Надо уходить. Но Лушка толкнула дверь. Пахнуло затхлым и давно не мытым. В коридоре валялась пыльная обувь. Осыпавшаяся с подошв земля образовала грунтовую дорогу. Из комнаты доносился тяжелый рок.
Не разуваясь, Лушка прошла по коридору и открыла захватанную дверь. Рок вдавил в лицо помойный запах. На диване громоздилась куча подушек и одеял в чудовищно грязном белье.
— Марианна! — громко позвала Лушка неизвестно зачем.
В куче ворохнулось. Чья-то толстая рука сдвинула подушку, и знакомый взгляд проявился на незнакомом лице. Что-то знакомое произнес незнакомый рот. Толстая рука нащупала клавиатуру и выключила музыку.
— Санта-Лучия! — донеслось до Лушки. — Лу, это ты?..
Ясно, поняла Лушка, места для сна у меня нет.
Марианна в радостном волнении вытянулась из одеял и подпихнула подушку под чудовищно толстую шею.
— Лу… О, Лу!.. — Улыбка попыталась раздвинуть тестообразное лицо.
— Ань, ты что, болеешь? — Лушка все не решалась подойти ближе.
— Да нет! — радостно завопила Марианна. — Я же говорила тебе! Еще тогда! Я беременная! Ребенка жду! Ты представляешь?.. Тогда, помнишь? Я беременна!
— Как — тогда? — пробормотала Лушка, преодолевая искушение попятиться, захлопнуть за собой дверь, кенгуриными скачками спуститься с лестницы. И долго бежать по городу, нигде не останавливаясь. — Когда — тогда?..
— Ну, тогда, тогда! — торопливо объясняла Марианна, сияя радостью из помойной кучи. — Не помнишь? Ну — тогда!..
Лушка тряхнула головой. Радость была настоящей. За настоящее можно ухватиться. Но остального не может быть. Или я еще в больнице. Вот, это хорошо объясняет: я в больнице, ее привезли, а я не знала.
— Аня…
— Да, да, представляешь?.. — радовалась подруга.
— Анна, почему у тебя не убирают? Почему ты не скажешь санитарке?
— Какая санитарка, ты чего?.. — попытались округлиться заплывшие плотью глаза, но так и не смогли этого сделать.
Лушка провела рукой по лицу. Может, она так хочет спать, что видит сон наяву. На ходу. Нужно проснуться. Нужно проснуться.
— Да. Извини. Я подумала…
— Ну да! — подхватила Марианна. — Да разве они кого-нибудь дадут! У них и для больных-то не хватает!
— Да, да, — кивала Лушка, — да, с этим проблема…
— А я что говорю!.. — возмущенно пожаловалась Марианна. — У меня феномен, а им чихать!
— Феномен? — переспросила Лушка.
— Ну да! В газете еще год назад писали! Про меня! Так что между прочим — знай наших!.. Да потом, потом, о делах потом, давай садись! Ну, садись, ну, рассказывай! — снова обрадовалась Лушкиному приходу Марианна.
У Лушки сжалось сердце: и эта радость была настоящей.
Она оглянулась в поисках стула, но все было завалено чем-то невообразимым, и почему-то отовсюду высовывались нестираные трусы.
— Да ты сюда! — Марианна гостеприимно хлопнула ручищей по краю постели.
— Да нет, я тут, — пробормотала Лушка и села на пыльный пол. От ее движения по полу во все стороны покатились невесомо-пыльные шары.
— Ну да, ты всегда на полу любила, — признала Марианна. — Даже мужиков любила на полу.
Марианна хрипло хихикнула, а лицо осталось натянутым, как резиновый мяч.
— Послушай, — проговорила Лушка, поняв, что нет смысла бежать и отворачиваться. Есть смысл только идти навстречу. — Ты… Тебе когда рожать?
— А я знаю?! — колыхнулась подруга. — Четыре года жду — так что теперь наверняка дождусь!
У нее всегда было плохо с арифметикой. Если считать от того Лушкиного забега… А впрочем, четыре или три — это уже не принципиально.
— Марианна… Четыре года не может быть.
— Как это не может, когда есть! — возмутилась Марианна. И в доказательство отпихнула ногами одеяло, демонстрируя свой живот. Если там ребенок, подумала Лушка, то он уже выстроил трехкомнатную квартиру. — Видала?..
И Лушка, перестав сопротивляться, увидела ее всю.
Марианна сидела, раскорячившись в постели, последний раз стиранной в последний потоп, сидела, уронив между коленями чудовищный живот, который Лушка только что принимала за прародительскую подушку восемьдесят на восемьдесят. Она была не просто толста и даже не до безобразия толста, — нет, это было за гранью обычных оценок, это являло собой иное новое состояние, беременность каждого органа и каждого сустава. Она была нашпигована повсеместными зародышами, которые распинали водянисто-белую кожу, хаотично перекатываясь и напирая то там, то тут, не умея напрячься одновременно. Но когда-нибудь это все равно произойдет, они разорвут свою прародительницу, чтобы вылупиться на свет несчетными локтями, фалангами пальцев, губами и мочками ушей, всем бесчисленным составом человеческого организма, и расползутся, чтобы поодиночке торжествовать свое проявление, не ведая, что завершают мир уничтожения.
— Ты представляешь угрозу для человечества, — пробормотала Лушка.
— Ха! — изнутри хохотнула Марианна, довольная, что ее так глобально оценили. — Растет!.. — Она блаженно завела зарастающие глаза под толстенные веки. — Я говорила — богатырь будет!
— А врачи что? Женская консультация? Стимуляция, говорят…
— Ни хрена его не берет! — самодовольно отмахнулась подруга. — Какие только уколы не ставили, а ему — тьфу!.. Экземпляр будет, а? Расстарались мужички. Я так думаю — через год рожу.
— Почему — год? — изумилась Лушка бредовому спокойствию подруги. Окружающее покачивалось, уплывало, приближалось, стараясь походить на дурной сон.
— Их же пять было… Или шесть? Работничков! Шесть, пожалуй. Вот и посчитай!
— Что считать? — почти крикнула Лушка.
— Если от одного баба девять месяцев ходит, — разумно объяснила Марианна, — то от шестерых сколько годов?
— Четыре с половиной… — купилась на арифметику Лушка.
— Да? — почему-то не поверила подруга. — Ну, с мальчишками всегда перехаживают…
— Ань, — осторожно проговорила Лушка, опять оглядывая комнату, — может, все-таки лучше в больницу?
— Да ну… — Марианна попробовала пренебрежительно сморщить нос, но там воспротивилось пустому беспокойству и оглушительно чихнуло.
Марианна побагровела всем телом, даже замызганная ночная рубаха, давно ставшая единственной одеждой, ответно полыхнула свекольным мороком. Лушка замерла, ожидая, что вот сейчас всё и произойдет, не потребуется ни четырех с половиной, ни пяти, на ее глазах прорвавшие заграду выкормыши прыснут на стены, потолок, на нее самое, и она не успеет сбежать, потому что задохнется от омерзения. Подруга чихнула еще раз.
— Не напрягайся ты, дура! — воскликнула Лушка. — Оторвешь что-нибудь!
Подруга необъятной пятерней посклоняла утонувший между щеками нос из стороны в сторону и отвалилась на грязные подушки. Умерив шумное дыхание, она нашла в себе силы поинтересоваться чужими событиями:
— Ты куда запропастилась? Тут такое, а тебя опять полгода нет!
— Не полгода, — устало возразила Лушка, боясь, что сейчас ткнется мордой в логово и заснет, а во сне заразится, как блохами, чужими выкормышами. — Побольше.
Подруга на уточнении не настаивала, она прижала обе руки к склонам живота и стала напряженно прислушиваться.
— Брыкается… — пропела она счастливо.
— Ладно, — сказала Лушка, вскакивая с пола. — Почти убедила.
— Куда ты? — испугалась подруга.
— Так и сидишь в этой берлоге? — снова оглядываясь и что-то прикидывая, сказала Лушка.
— А я уж и ходить не могу, — без сожаления, а даже вроде бы хвастаясь, что не может ходить, откликнулась Марианна. — Да и шарахаются все! Соседская бабка когда принесет пожрать, так и спасибо. Я неделю не ем — и ничего. И не хочется. По-моему, год могу не жрать. Такое может быть, чтобы год без жратвы?
— Ну, с такими запасами… — пробормотала Лушка, тут же жалея о своем хамстве. Но здесь забыто тянуло на гнусную болтовню и неуважение. Эта идиотка меня парализовала, подумала Лушка. Если я не сделаю хоть что-нибудь, я повисну здесь нестиранной тряпкой.
