Придя в себя, Иванок встал и пошёл назад. Он шёл по своим следам. Теперь спешить было некуда. Если немцы и полицаи из деревни ушли, то он заберёт винтовку и уйдёт в лес. Можно пожить пока в землянке, где в прошлую зиму стоял их партизанский отряд. Разобрать брёвна, подкопать, подправить кое-где и обосноваться до весны. А летом лес – дом родной.

Он свернул в балку, пробежал по ней, прячась за редкими кустами, спустился в противотанковый ров, углом примыкавший к балке и другим концом выходивший к большаку недалеко от бывшей школы. От школы осталось несколько печей и гряда валунов, лежавших под фундаментом пристроенного коридора. Перебежал гать и мощёную дорогу, спрыгнул в артиллерийский окоп и прислушался. В деревне было тихо. Вскоре послышался скрип снега. Он осторожно высунулся из-за плетня засыпанного замлёй бруствера и увидел на дороге тётку Степаниду, материну подругу. Дочь тётки Степаниды, Ганьку, видимо, тоже угнали. Шура и Ганька ходили в один класс, сидели за одной партой. Неразлучные подруги.

– Тёть Стёп! – окликнул он закутанную в шаль женщину.

Та даже присела от неожиданности. Но, увидев его, пробежала до берёз и повернула к лощине.

– Иванок, мальчик мой! – запричитала она. – А Ганюшку ж мою вместе с Шурой угнали. А ты убежал? Хоть ты остался… – И вдруг она спохватилась: – Ты не ходи туда. Полицаи там.

– Как? Они же уехали.

– Не все. Двое остались. След нашли. – Она закрыла ладонью рот, давясь внезапно вырвавшимся криком: – Ой, знать же, твой след они нашли, Иванок! За бороницынскую ригу пошли.

– А в деревне никого? Ни немцев, ни их?

– Немцы сразу уехали. Посты свои сняли и уехали. А эти ещё шныряли. У нас всё сало забрали, вместе с кубелом. Что б им это сиротское сало поперёк горла встало! Ироды проклятые!

– А ты куда бежишь, тёть Стёп?

– Как куда? На станцию пойду. Провожу. Ганечку свою, может, увижу где.

И женщина снова обмоталась шалью и побежала к большаку.

Немного погодя Иванок вышел к школьному саду, посмотрел на затоптанный снег возле футбольных ворот, где несколько часов назад переписывали фамилии угоняемых в Германию, прокрался вдоль зарослей акаций к оврагу. Выглянул. Никого. Люди попрятались, оплакивая своё горе и, видимо, боясь, что это ещё не всё.

Полицаи, видимо, действительно нашли его след. Но по той же тропе бежали и тётка Зина с Прокошкой. Его-то вряд ли найдут. Вон он какого кругаля дал. А вот их… Иванок забеспокоился. И жажда мести, немедленной и неминуемой, словно судорога, охватила его.

Он выбежал в овраг. Добежал до дровника. Затаился. Никто его не заметил. Быстро начал разбирать кладню. Вскоре показался обмотанный мешковиной приклад винтовки. Он потянул за него. Развязал тесёмки. Вытащил винтовку и тут же зарядил её обоймой, дослал патрон в патронник. Рассовал по карманам обоймы. Несколько раз оглянулся на дверь. Если сейчас выйдет мать, что он ей скажет? Дверь не отворилась. Вот и хорошо, подумал он и побежал в дальний конец оврага, где уже начинался лес – молоденькие сосёнки по склону да редкие кусты бересклета.

Впереди показались порыжевшие от времени навесы, присыпанные снегом жерди.

– Мам, смотри куда мы пришли!

– Правильно мы пришли, Прокоша. Правильно. Тут заночуем.

– А разве на хутор не пойдём?

– Пойдём. Только не сегодня. Нельзя нам сегодня туда. Дорогу укажем. Пропадём мы тогда все. Разорят эти ироды наш хутор. Улюшка, Алёша, Настенька, ребята… Чем мы их тогда прокормим? Надо здесь подождать.

– Костёр будем разводить?

– Будем. Только не здесь. Там, в землянке. Там печи должны быть.

Прежде чем выйти к партизанскому лагерю, Зинаида и Прокопий несколько часов кружили по лесу. И уже в сумерках выбрались к землянке.

Вход в землянку был завален сильным взрывом. Концы измочаленных брёвен, перемешанных с землёй, торчали вверх. Зинаида попробовала пролезть в щель между брёвнами, но ничего из этого не вышло. Расчистить вход тоже оказалось невозможно – брёвна вмёрзли в землю и не поддавались.

– Вот тебе и разжились солью…

– Надо было раскопать, когда домой шли, – рассудил Прокопий.

Вход в землянку взорвали прошлой зимой полицаи и каратели из спецподразделения. С тех пор местные жители это место обходили стороной. Партизаны опасались близости немецких гарнизонов. Не желали искушать судьбу и полицейские. Партизаны отсюда давно ушли, но тайные тропы через Красный лес в Чёрный по-прежнему существовали. И в Андреенках об этом знали.

После гибели атамана Щербакова командиром полицейской казачьей сотни был назначен прибалтийский немец фон Юнкерн. Он пополнил сотню новыми добровольцами. В качестве поощрения за рвение по службе помимо наград и нашивок ввёл правило одаривать своих подчинённых ценными вещами. Так что лучшие традиции сотни, заложенные атаманом Щербаковым, были продолжены его преемником. За пленённого во время операции партизана вручал перед строем часы или серебряный портсигар; за убитого – отрез дорогой материи. И потому двое полицейских, которым был дан приказ разыскать во что бы то ни стало беглецов, как видно, покинувших Прудки в те самые минуты, когда в них вошёл отряд полевой жандармерии, знали, что их усилия могут быть неплохо вознаграждены.

Фимкин и Соткин перебежали к немцам под Износками в первом же бою. Они прибыли с пополнением из Калуги. Их маршевую роту сразу же бросили в бой. Подняли в атаку на пулемёты. Перед атакой батальонные миномёты реденько покидали мины в полосе немецкой траншеи. Лейтенанты подняли взводы. Побежали, крича что-то бессвязное, будто этот крик мог избавить их от того ужаса, в котором они оказались. Добежали до первой траншеи. В ней никого не оказалось. А из второй ударили пулемёты. И тут же началась мощная контратака. Взводные пытались организовать оборону, но роту тут же выбили из траншеи и почти всю расстреляли на нейтральной полосе. Фимкин и Соткин под пули не полезли, затаились в тесной боковой ячейке, а через несколько минут бросили винтовки и подняли руки перед первым же немецким солдатом, появившимся в траншее.

И вот теперь они исполняли приказ старшего полицейского – шли по следу тех, кто бежал из деревни. Беглецы исчезли в лесу за несколько минут до облавы. Вскоре преследователи поняли, что следов не два, а три. Старший полицейский приказал: если не удастся взять беглецов живыми, застрелить и тела бросить возле пруда, чтобы другим впредь неповадно было бегать от власти.

Возле вырубок следы разошлись. Потом снова сошлись в одну тропу. Некоторое время беглецы держались вместе. Но вскоре один отделился и резко ушёл в сторону.

– Пойдём за этими, – сказал Соткин, которого час назад назначили старшим группы.

Пробежали по следу с километр. Остановились отдышаться.

– Да что мы, правда, за детьми по лесу бегать будем, – сказал Фимкин, кусая комок снега. – Давай вернёмся. Скажем: след пропал, дорога затоптана… Кто проверять будет? А снег пройдёт и вообще всё скроет.

– Дурак ты, Матвей. – И Соткин похлопал напарника по потному лбу. – Посмотри на след! Это же баба бежала. С дитём.

– Ты думаешь?

– А ты что, совсем в следах не разбираешься? Вот, смотри, этот – женский. А этот – детский. Видишь, неглубоко протопает. Говорят, у старосты дочь есть. Прошлой зимой в лес ушла. Красавица.

– Думаешь, приходила?

– Ты представляешь, если мы её поймаем! Фон Юнкерн с нами не расплатится. Он местных девок страсть как любит. Вставай, Матвей, пока след не простыл. Волка ноги кормят. У него в казне не только портсигары, но и золотые цепочки имеются.

– А откуда ты знаешь?

– Знаю. Ребята говорили. Помнишь, когда еврейский обоз громанули? У ихнего главного еврея общак был. Сумка с золотыми вещицами. Целый «сидор» цацок! Вот притащим ему эту девку и тогда нам – любая награда.

Они побежали гуськом к лощине. Воронцов – впереди, Степан – замыкающим. Танкисты – в середине. Танкистов надо было беречь. Тихо спустились в лощину. Взяли правее, пробежали по темнеющей ольховой листвой стёжке, протоптанной, видимо, немецкими танкистами, и вскоре впереди, на переезде, увидели застрявшую в болотине вторую «тридцатьчетвёрку».