- У нас тут холодрыга. Будто отопление не доходит. - говорит она, словно поняв мое удивление. - Дима все забывает позвонить... - с едва заметной укоризной.
В маленькой кроватке спит Надя младшая.
- Тут хоть война - ничто ее не разбудит.
Волошин уже поставил чай и нарезал какой-то калач. Распечатал коробку конфет. Следующие пару часов мы провели за разговорами, хотя, казалось - о чем нам говорить?..
Надя ходит на курсы - собирается доучиваться на заочном - может, если сдаст - не придется начинать с начала, потому как уже училась. Собирает документы ставить Надежду Дмитриевну в очередь в детский сад. Дима работает, а на выходных старается придумывать себе занятия.
Когда пришло время отчаливать - автобусы уже не ходили. Волошины пытались уговорить меня на такси, но я не поддался.
Попрощавшись с девами - пошел. Дима же вызвался проводить меня до лестницы - покурить.
- Ну ниче - почти как обещали когда-то: туалет не рядом с кухней, но близко... - смеется он, закашлявшись в дыму.
- Да ладно тебе...
- У нас же тут станция рядом - Бугач. - заметно, как он старается щеголять знанием местных названий. - Так я в прошлое воскресенье прыгнул утром в электричку - сто лет не ездил. Думаю - в лес сгоняю хоть - отдохнуть. Далекую станцию выбрал. А выхожу - будто с Бугача и не уезжал. Аж психанул.
- А какая станция-то?
- Эм... Ре... Белореченская.
- А, дак она - крупная, узловая. Ты мальца ошибся...
- А, ну... это... я так и подумал... - заоправдывался Дима.
- ...тут тоже есть куда поехать. Не такая глушь, как у вас, конечно, но тоже ничего. Можно ко мне на дачу смотаться - там заповедник есть, его пока еще не облагородили, ходить можно. Если что - баньку тебе сделаю. Не такую, наверное, как ваши, но и не совсем печальную... Давай?
- Ну как-нить можно... Слушай. - он вдруг окончательно стал серьезным. - Ты же стихи пишешь, кажется?
- Ну вроде как...
- Во, зацени, я тоже теперь поэт:
Камень лежит в лесу,
Белочка писает в речку.
Всех я вас, суки, люблю,
Когда чищу ружье на печке.
Его ствол - как тоннель, где свет,
А баёк - как звонарь, все долбящий в вечность.
Жму на курок - соловей все поёт.
Херово почистил - осечка...
И грустно так смеется.
А я ухожу, через пролесок и дачи попадаю в Ветлужанку, откуда бреду в тишине и пустоте домой, стараясь не стучать зубами от холода.
И луна освещает дорогу снегом.
***
Но в итоге опять попадаю к Нимирову, где застаю Артура в одних трусах пытающимся побрить себе голову очевидно тупым лезвием. Наполовину ему уже удалось - голый череп цветет порезами, а кровь, стекая по спине и шее, капает на пол.
- Эй! Может, пора тормозить?! - ору, едва войдя.
- Тихо, дети, все уедем!
- Где пена-то?
- Я мылом!
- А где Андрей? Он мне звонил.
- Щас придет.
Минут через пятнадцать самоистязание заканчивается. Артур сидит на матраце с перемотанной туалетной бумагой головой и улыбается.
- Нимиров на работу устроился. - говорит.
- Ого. Куда?
- На какой-то там завод сухариков в Емельяново. Фасовщиком.
- А добирается как?
- На служебном автике. Скоро гастрит себе заработает на сухарях.
- Гастрит он себе заработает на соевом мясе. А до этого - язву.
Артур смеется.
- Гречку будешь, кстати?
- Не, я чай пил недавно, спасибо.
- А я - буду. - и, взяв огромную кастрюлю, ест прямо из нее. - Мы че-то всю посуду побили.
- Ну-ну. - улыбаюсь.
- Я одно время - год назад - жил на Взлетке - где рынок. Там одна моя одногруппница квартиру свою продавала, ну я в ней и тусовался с месяц - по старой дружбе, пока ее батя, пиздюлей отвесив, меня не выгнал...
- Пиздюлей - в смысле прямо физически?
- Нет, блядь, платонически. Он мне говорит: пошел вон, мол, на работу устройся, мразота, о родителях подумай. А я ему, типа: "Признаться, право, было б жаль мне опечалить их..." А он такой: "Че?!" А я - от скуки: "В очё". Я думал, он мне нос сломал, но нет.
- Дичь. Что ты, что он.
- Да пошел он на хер. Перебзделся, поди - подумал, что я к его драгоценной дочурке катаю, да вот только я ее за все время, пока квартировался - раза четыре от силы видел - когда она с риэлтором и покупателями приходила. Там была во всех смыслах безвозмездная благотворительность.
- Везет дуракам и пьяницам.
- Не говори. Так вот. Спустился я там однажды в супермаркет, часов в девять вечера. Шатаюсь, думаю, че бы подмутить. Смотрю потом - в отделе, где салаты всякие - бичик такой невзрачный шастает у прилавка - не вонючий особо, не отбитый, но даже среди своих показался бы невзрачным. С косящим глазом такой, в пухане с дырками, заклеенными скотчем. Потасканный Башмачкин. И вот он глядел, глядел, а потом говорит: "Мне, - грит, - гречки, пожалуйста..." Раздатчица его спрашивает: "Вам одну подложку?" А он не вкупляет ваще - че за "подложка", только показывает в сторону сосисок и гычи, в которой они плавают и такой: "Мне бы подливы еще..." Раздатчица очки вылупила в ужасе: "Это же вода просто!" И положила вместо нее желатина пустого из холодца. И разогрела. Я к кассе в это время уже ушел. Смотрю, он че-то в углу жмется, думаю - щелкнуть что ли чего хочет? Оказалось - мелочь свою считает. Раз на десять, наверное, пересчитал. И все набрать сколько надо не может. А у другой кассы тетка стоит, лет шестидесяти. Он ей: "У вас трех рублей не будет, не добавите, пожалуйста?" А она, сука зажратая, брезгливо так, через губу: "Ай! Мне тоже тяжело, на пенсию тоже одну живу!" И я как психану, ору ей, как дебил, через весь магаз, что, блядь, уважаемая, вы щас жопой на диван тепленький упадете сериальчик по "России" смотреть, а он на холод пойдет со своей жалкой кашей - искать, где бы заночевать. Так она на меня ТАК посмотрела, будто я ее сберкнижку изнасиловал. Пиздец. Животное, блядь, тупорылое. А я дал Акакичу три рубля и пошел - я не говорю, что я охренеть какой исключительный, но разве тяжело?.. Короче, теперь когда гречку ем, всегда того мужичка бородатого вспоминаю...
Тут открывается дверь, и заходят Нимиров и его Кира, раскрасневшаяся с мороза. Здороваемся.
- Трудоустроился. - улыбается Андрей.
- Да мне сообщили уже. - улыбаюсь в ответ.
- А я знаешь, где работаю?! - возбудилась Кира.
- Где? - спрашиваю, удивившись, что она вообще ко мне обращается.
- Администратором в борделе! Охренеть! - и радуется, как ненормальная, а у меня глаза на лоб лезут. - Шлюхи - такие забавные люди, ты бы видел!..
- Как Абакан? - спрашиваю.
- Нормас! "АЯН" пьянит!
- Соло. - Нимиров.
- Сика. - Артур.
- Ты там что делала-то?
- К родителям ездила, что еще. О! Прикиньте, там около их дома церковь всю жизнь недостроенная стояла. Мы в ней все детство тусовались и в школе потом. Чекешевский там... сечка... хи-хи... Так вот, они пару лет назад по супермаркетам понаставили коробок, типа "помогите достроить". "Они" - это, в смысле, попы. Ну или как там их. И я даже иногда, когда приезжала, по чиробасу донатила... И вот приезжаю в этот раз, а ее уже обшивают! И тут я поняла, что я - МЕЦЕНАТ! - и ржать.
- Андрей, ты чего звонил-то? - очухиваюсь.
Он резко улыбается и, достав из внутреннего кармана до сих пор не снятого пуховика косарь, протягивает его мне.
- Должен.
- Ты смеешься что ли? Это лет семь назад было. Я не бог - прощаю.
- Правильно! Обиды провоцируют рак! - орет Кира.
- Вклад, если?.. - и тут у него звонит телефон, он сразу переключается на него. - Да... привет... Здесь... С Кирой, Артуром, Ганьшиным... ну - Ганьшин... Андрей... ладно, не важно... - тут он резко сжимает кулак с купюрой и убирает ее в карман. - Ап?.. Сколько?.. Давай под камнем, как обычно... Понял!.."
