Я вышел из туалета и направился в актовый зал. Здание было совсем новым, поэтому фарс обладал еще и естественным блеском. Около входа отыскал своих одногруппников, посмеялся с одним из них - с Бахтияровым. Потом нас повели строем внутрь, где указали места, на которых нам дозволено сидеть. Мы повиновались.

На спинке каждого кресла лежал свежий номер университетского журнала. "Студенческая жизнь" была полным дерьмом. В нее строчили почти все журналисты и часть моих коллег. Все они ходили в редакцию, высоко задрав голову, и никто из них в себе не сомневался. Возможно, именно поэтому журнал оставался совершенно беспомощным. Каждое дерево, погибшие ради него - сделало это зря. Хотя, могло ли быть иначе?

От нечего делать, я принялся его листать. Отвращения не стало ни больше, ни меньше. Это меня обрадовало.

Вскоре загремела торжественная музыка. На сцену вышел ведущий - новоиспеченный магистр журналистики Костя Юных. Этот сукин сын знал свое дело, и было трудно не отдать ему должное - он молодец. Затем заиграл гимн. Все рефлекторно встали. Меня передернуло, но пришлось повиноваться.

После этого, когда все снова сели, декан нашего института начала толкать речь, исполненную самозабвенного лицемерия и вранья. Впрочем, ничего удивительного. Был случай, она вызвала к себе на ковер двух студенток только потому, что услышала, как в разговоре они назвали ее между собой по фамилии. Так что...

Балаболила она долго и со знанием дела. Ее я видел третий раз в жизни - свой кабинет декан предпочитала не покидать. Теперь я запомнил это лицо и смог бы узнать его где-нибудь в коридоре, однако это уже было ненужно.

Удивительно, но в какой-то момент ее речь все-таки прервалась. После оваций и ряда некоторых клоунад, перешли, наконец, к вручению дипломов. Каждый факультет пел серенады, сочащиеся любовью и благодарностью. Выглядело это довольно жалко, но всем нравилось.

Я же сидел там - волосатый и в сорочке без одной пуговицы - и хохотал. Мои одногруппницы и Бахтияров, наверное радовались, что хоть не ворчу. Правда, они порой тоже заражались смехом.

- Че ты ржешь, чучело ебучее?! - настойчиво поинтересовался в какой-то момент сидящий позади нас хлыщ с лингвистики, хлопнув меня по голове свернутой "Студенческой жизнью". В другой руке у него размокал свеженький диплом. От сочетания всего этого я распалился еще больше и уже не мог себя сдерживать. И потому - ясное дело - остановиться тоже был не в силах. В итоге - юный бакалавр рассвирепел и начал хлестать мой затылок своим орудием, как одержимый, умудряясь при этом в трех из пяти ударов промахиваться. Вскоре его пристыдили окружающие. Они были не в курсе природы хлыщевской ярости, иначе - пришли бы ему на выручку. Сраженный, он стушевался. И я забыл о нем.

Позже выяснилось, что нападавший, отучившись, уехал жить в Испанию. Там, как, впрочем, и в Китае, ему не нравилось, и от этого он обиженно кривил свои узкие губы.

Сначала дипломы вручали отличникам. Потом, с меньшим воодушевлением и словно стыдясь, мне подобным. К тому времени, когда все это, наконец, кончилось, мы уже чуть окончательно не стали идиотами.

Вопреки всему, я любил своих одногруппников, что удивительно. Ведь, например, тем, кто окружал меня в школе - я по сей день отвечаю взаимным безразличием. Поэтому, расставаться с коллегами мне было жаль. Я обнял часть из них, и они пошли фотографироваться.

А я стал спускаться с горы домой - волосатый и в сорочке без одной пуговицы. И через два часа уже сидел в ликующем автобусе Красноярск-Томск.

Артур, тем временем, уже доставал любителя кино:

- ...ну а какие режиссеры у тебя любимые? Кто вынуждает тебя неистово трепетать? С фильмами, если можно...

- Эм... ну... Тарковский... "Сталкер"... Феллини... "Сладкая жизнь"... Годар... "Уикэнд"... Эм... Хичкок... "Психо"... Тарантино... "Бешеные псы"... Звягинцев... "Левиафан"... Дарабонт... "Зеленая миля"...

- "Побег из Шоушенка"...

- Да, конечно.

- "Форрест Гамп", "Список Шиндлера", "Хатико"...

- Земекис... Спилберг... Халльстрём... - наивно, с чувством величия лыбится киноман.

- Любишь кино, да?

- Очень.

- А за что, если не секрет?

Тот уже напрочь забывает о моей однокласснице и самозабвенно купается во внимании к своей персоне. Думает, наверное, что у него берут интервью.

- Сущность кино - движение. Само в себе и для себя. Если прежде художественный образ требовал от нас целенаправленного и осознанного движения духа - сам дух производил движение - то в случае с кинематографом (а мы знаем, что слово образовано от греческого "кинема", "кинематос" - движение, и греческого же "графос" - писать, то есть "записывать движение")... это... в случае с кинематографом - он совершает... его образ совершает движение сам... сам в себе и для себя... создавая "духовный автомат"...

- То есть ты не любишь прилагать усилий? - дальше издевается Артур. - И тебя привлекают чьи-то движения и автоматы?..

- Эм... В смысле?.. я не понял...

- Ну в смысле - всегда приятно, когда за тебя все делают другие, например - думают - ты же для этого в универ ходишь...

- Я хожу туда, чтобы получить базу!

- Как Феллини с Тарантино - твои любимые?

- Ну, они...

- Делёзик тебе все пояснит, подмогнет, напару с Хайдером.

- Хайдеггером.

- Нет, с Хайдером, любитель зиги здесь не причем.

- Кинематограф обеспечивает рост материального и культурного уровня жизни людей...

- То есть ты планируешь героически заниматься святым удовлетворением потребностей нашего замечательного людского племени?

- Ну да. - в киномане просыпается осознание того факта, что его выставляют дураком - снимают маску на нашем чудесном благотворительном маскараде...

- Сфера обслуживания, все дела?.. - Артур тем временем уже хорош.

- Ну да.

- Эпоха Великой Французской Революции... слуги как сословие - les officieux - обслуживающий класс?..

- Эм... ну тогда - мы слуги искусства! - это победа. Артур ржет ему прямо в лицо.

- Ха-х! Че, слуга, заявки-то на президентские грантики уже подал, чтобы дух воспитывать?

- Че-е?!

- Ну, там - соответствие! мораль! нравственность! оправдание ожиданий!.. Лавэ!..

- Это, я вот слышу - вы тут экстремистские разговоры ведете... - встревает высокий сутулый паренек с бородой без усов.

- Это не я - он!!! - визжит кинодеятель. Артур лишь ухмыляется и снижает градус с обратной целью.

- Вот я - закончил фазу, и че? - продолжает бородач, - Уже сил нет таскать, в свои двадцать четыре выгляжу на сорок два, и после работы мозгов хватает только на диван да на вас экстремистов - все традиционно... Я в офисе поработал как-то денек - начальник отправил - в тепле хотя бы и чистоте. Блядь, да лучше уж так - перед компом, чем спину гнуть. И учиться бы пошел, да только все устроено таким образом, что хоть обосрись - не выйдет. Даже не подготовишься - уже не сможешь...

- Да нахера тебе образование? Иди лучше в охранники или в армию - газопроводы охранять, пока под них землю изымают...

- Ты сам себе противоречишь! - продолжает визжать киношник.

Артур смеется так, будто видит двух маленьких дурачков, жрущих грязь из-под ногтей. А потом театрально произносит:

- "...но затем наступит прекраснейшая, неслыханная тишина, рожденная из этого, а солнце будет таиться и дальше в ожидании следующей главы..." - и поднимает пивную бутылку, склонив голову, словно завершая тост, и уходит как раз в тот момент, когда уже почти назрела стычка.

- Че ты до него докопался, пожалей ущербного духом... - пытаюсь смягчить.

- Да придумали себе игру и сидят - играют, ногой постукивают, в пупах ковыряются - все нормально, всех устраивает! - он орет в их сторону, пока я тем временем пытаюсь выволочь его в коридор. - И всю жизнь дальше будете страдать невыносимо бессмысленной хуйней, идиоты, что бы не делали - все и каждый, без исключ!.. - он пытается бросить в них бутылку, но запинается, пятясь, и она почти сразу падает на пол разбившись с хлопком и остудив его пыл. - ...ауфитерзейн! я пить портвейн!..