...пока она не вернется вновь...
"У-но-сит ме-ня-я-я
В ва-ку-у-ум
Ти-ши-на-а-а!
Тя-ну-щи-и-им
Ру-ку сво-ю-ю
За-по-мнишь ме-ня-я-я!"
Привет, родная светлая печаль, я тебя ждал.
Кругом темень, и я, миновав шипящую под дождем ЛЭП, почти на ощупь спускаюсь с крутой горы вниз, хлюпая кедами. Слева - лес. Промесив грязь болотных кочек - выхожу к заброшенной заправке на краю поля. Иду тихо, всматриваясь в темноту, и тут что-то черное выпрыгивает из ее нутра - собака, вся мокрая и сверкающая глазами. А я уже чуть не умер. На задворках - глубокие котлованы, оставшиеся после того, как вывезли топливные резервуары.
Выбираюсь к трассе и, медленно шагая по обочине - двигаю к перекрестку, меньше, где-то через час я наконец буду дома. Мимо проносятся редкие автомобили, норовя сбить или облить, поэтому ты шарахаешься, как дурень, хоть и больше машинально - водители почему-то забыли, что сами когда-то ходили пешком, теперь же между ними и землей - посредник. И вот одна из машин останавливается чуть впереди, я мигом просыпаюсь и настораживаюсь. Красный "опель" "корса". Вскоре нагоняю его, и тогда опускается стекло, и мужик за сорок говорит мне:
- Садись!
Изнутри веет теплом. Пару секунд я думаю, после чего - быстро осматриваю, есть ли кто на задних сиденьях и, удостоверившись, что там пусто, заваливаюсь на переднее. Мы довольно резко трогаемся. Рефлекторно пытаюсь уловить перегар - его нет. Хорошо.
- Я тебя увидел еще когда в ту сторону ехал, а потом смотрю - все идешь. Дай, думаю, подберу. Еще ливень этот, сука. - он лихо обруливает ямы. - А я за сигаретами поехал. При жене покупать постеснялся - ей не нравится, что я курю, а досюда когда догрёб, это самое, все, блядь, не могу - приперло! А в Элите магазин закрыт уже, вот я и развернулся. Сон-час уже у всех, спать пора, спокойной ночи, малыши!.. Тебе куда надо-то? Я тебя могу до моста докинуть, ну, где типа Радиостанция или что там, разрыли все, короче...
- Ага, в самый раз, спасибо! - пробормотал я, а сам думаю - сильно ли вымочил пончо сиденье. Мокрые замерзшие ноги начали гореть.
- Ништяк тогда - едем!.. - он постучал пальцем по магнитоле. - Что за херня играет?!.. Во! Нормально! Полезет!.. - зашипело "РетроFM"
Мы стали взбираться в гору, мужик поддал газу, "опель" затрясся и заревел во все свои один и три. В небе из-за туч показалась луна. В салоне бушевало диско.
- Я летом гонял на Алтай, ну, в санаторий! Так там пока едешь - вдоль трассы все идут, идут эти балбесы с рюкзаками!.. И, что самое удивительное - иностранцев дохрена, особенно финов!.. Я по возможности старался их подбирать - мне че, сложно что ли?.. жене только не нравилось... Им дверь открываешь, а они такие: "PISKA! PISKA! SPASIBA!.." Пожалуйта, ёптыть!..
Щелкнул поворотник. Огибая ямы, машина неслась по серпантину вниз, чуть при этом поскальзываясь, за окном в лесу промелькнуло свеженачатое кладбище. Проехав по мосту, мы остановились у магазинчика, я взял рюкзак, пожал мужику руку и выбрался наружу. Сняв в салоне панаму, я совершил ошибку, ибо теперь полностью ощутил, насколько она промокла. Да и вообще - заметно похолодало, дождь все еще шел и после тепла, даже успевшего немного разморить, все погодные невзгоды стали ощущаться острее. Поеживаясь, я двинулся дальше, однако не успел пройти и сотни метров, как "опель" вновь нагнал меня:
- Бля, прикинь, закрыто! А дальше там где-нибудь еще есть?
- Да...
- Садись, покажешь. - сказал он, махнув рукой.
Я вновь оказался в тепле, мужик помчал дальше. Когда асфальт кончился, мы резко грохнули брюхом о щебень, и теперь нас трясло и било о ямы.
- Здесь налево.
Щелкнул поворотник. В свете фар я разглядел испуганного зайца и свежие колышки на пустоши - будет чем заняться...
- Гляди-ка - косой! - мужик радовался, как ребенок.
Коридор сосен вывел нас к магазину - его огни еще горели. Мы остановились, я снова попрощался и пошел своей дорогой. И совсем скоро оказался дома.
Рэкса и его команды не было. Замерзшими пальцами я отпер калитку, потом баню, пахн'увшую сыростью и бросил рюкзак в угол. С облегчением стянул с себя пончо. Кофта, понятное дело, вымокла, но, что удивительно, футболка осталась сухой. Я перетащил "мечту" с веранды в предбанник, поставил воду. Включил чайник. Привычным быстрым и легким движением затопил печь. Достал блокнот и бросил его на табурет перед собой. "Души тех, кого я любил, души тех, кого я воспевал... а ты, Господи мой Боже..."
Сегодня получится.
А дождь расходился дальше. Потом я сидел, укутавшись в одеяло, уже глубокой ночью, прихлебывая чай и подшивал на джинсах заплатку - все, уже осень. Теплый тусклый свет плафона согревал и дарил надежду. Пламя трещало.
Я улыбнулся и убрал нитки.
"Да, мы-ы
О-бя-за-а-
тельн-а-а
Встре-е-е
те-е-е-
мса!
Та-а-ам,
Где за-ли-и-
в-ы-ы
О-бни-ма-ют де-ре-е-е-
вья!"
***
Среди ночи я проснулся от чьей-то речи - кто-то говорил, причем казалось - прямо мне на ухо. Сначала я думал - бубнит сам себе, быть может - спьяну, однако позже стало ясно, что у говорящего есть собеседник, хоть и молчащий. Они стояли прямо за стеной - у забора, в паре метров от моей головы, мне даже стало казаться, что я чувствую их запах. Нельзя было разобрать ни слова, но чувствовалось что-то недоброе, ночное. Стало ясно, что я не должен был слышать этот разговор, этот низкий хриплый голос.
Вскоре они замолкли и ушли. Какое-то время я прислушивался, но все было тихо, только ветер иногда вздыхал. Что они нашептали мне?
С молотящим сердцем я поднялся и задернул месяц шторой, недолго посмотрев за окно, где ветки сосны бросали наземь широкие тени. Запер дверь. А потом провалился во мглу.
***
Пришли холодные утренники. Кое-где деревья уже прихватило желтым - будто первой пробившейся сединой.
Все последующие дни я занимался тем, что выдергивал колышки в свежевырубленом лесу, срывал ленты, баннеры - ведь дерево не рекламный щит? Ходил на речку и курочил технику - что смешно и по-детски стыдливо, как и вся эта "сущая правда", ради которой оно и делается, ведь когда первоначальная гниль неустранима - вся борьба с ее отростками, побочными очагами и червоточинами - мелочь и пошлость, и потому, как встарь "начальство дальше будет смотреть на нас, выпуча глаза, и не понимать, в чем дело".
Видя ложь - обретать бессилие что-либо сделать. Видя невозможность принести перемены. Каждый закрывается тем, чем может и так, как умеет.
Здесь, где все мы проиграли, где нет невиновных, единственное, что мы можем - не дать сделать еще хуже; не стать всем тем, что ненавидим и презираем, соблазнившись уютом теплой дряни; может, поэтому я, чувствуя радость или смеясь - каждый раз себя одергиваю, думая, что не вправе это делать - каждый раз мне становится стыдно, - я не могу понять - почему, КАК остальные - на улицах, на экранах, в коридорах университетов могут спокойно жаловаться, что не нашли подходящее платье или пиджак, преспокойно листать каталог с трусами, когда перед ними разворачивается самый жуткий карнавал из возможных; ЧТО мне мешает быть среди них? И тут - ВНИМАНИЕ: не стоит забывать, ОСОБЕННО - мне, что приторная Миранда Грэй стала умирать насильственной смертью с той секунды, как стала художником - противопоставить ужасу лишь творчество, это как на танк бежать с цветами, НО ПОГУБИЛА ЕЕ ИМЕННО ГОРДЫНЯ, и потому гибель ее - самоубийство, - чистота может называться таковой лишь до тех пор, пока в нее не затесалась любого рода корысть. Бог все видит, хоть теперь и пишут: "ведется видеонаблюдение".
