Не доходя магазина, видим пару - держатся за руки, хихикают; мы идем чуть позади; и вот рядом с ними равняется убитый "степвагн", из окна выглядывает лысый голый по пояс мужик и сипит:
- ...как приятно, что возвращается эта тесная связь мужчины и женщины... такая... такая... - он отпускает руль и, высунувшись в окно, трет щепоти пальцев в муках слова.
- Чистая? - пробует паренек.
- Да, точно, чистая! Чистая связь, понимаете? Не в каком-то там смысле... А что за ручку идете и без всякого там пивка!.. Не потеряйте друг друга!.. - и уезжает, однако вскоре тормозит у магазина.
Мы входим внутрь. Пара - тоже. Брат берет тархун. Мужик - водку и хлеб. На улице он вновь обращается к своим новым знакомым:
- Ребята, вы же интернетом владеете? Великую Тартарию знаете?.. Обязательно посмотрите! Нет никакой России. Была Великая Тартария. Ты, - он указывает пальцем на парня, - русский тартарин. Я - чечен-тартарин. Узбеки и все эти - шелуха... Не было никакого Татарского иго. Не было Великой Римской империи. А что самое интересное - Великая стена: там бойницы направлены в сторону Китая, это мы защищались от супостата!.. Нам не дано до конца это раскопать, вы - молодые, вы сможете. И тогда начнется Четвертая Мировая война. Меня Анатолий зовут. Можете просто - Семеныч... Никакой там не дядя, не тетя - просто Семеныч... Мы взрослые люди - вам девятнадцать, мне - сорок два, какая разница?..
А мы все топаем вниз и уже ничего не слышно. Озеро покрылось дымкой, утки спрятались в камыши. На станции брат покупает билет, возвращаемся на перрон. Народу почти нет. Я всматриваюсь в полосу вырубленной под ЛЭП тайги, едва различимую вдалеке, вспоминаю былое. Чуть правее из зеленой стены выглядывает труба Лесхоза.
Подходит электричка, брат запрыгивает внутрь и, когда закрываются двери, демонстрирует в окно тамбура, широко улыбаясь, средний палец. Смеюсь...
Стук колес, пронесшись по округе эхом, стих, уйдя за свистом рельсов. Пути опустели. Я выдыхаю, еще раз оглядываю с высоты деревню и бреду обратно, пока небо тем временем теплеет рыже-брусничным пламенем.
***
Следующие несколько дней идут дожди. Ночью - набрасываются ливнями, вспахивают землю, вбивая в нее траву, срывают с деревьев листья, молотят в крыши. Вода даже немного попадает внутрь моей обители, стекая, чуть постукивая, по внешней стороне трубы.
Утром же всегда стоит безветренная тишина. Робко покидают свои укрытия птицы, заявляющие о своем присутствии больше песнями, нежели полетами. Виновато, побитой собакой, показывается солнце, но все же осень уверенными утренниками теперь не позволяет о себе забыть. Одевшись потеплее, можно выйти на улицу. К обеду, крайний срок - к вечеру и до следующего утра вновь набирают обороты отчаянные хляби. И так - по кругу.
В один из дней звонит брат, сообщает, что бабушку из больницы выписали домой. Надо ехать в город.
Этим же вечером выхожу пройтись. Опускаются сумерки, дымятся печки. Вопреки обыкновению, сворачиваю не вниз, к озеру, а налево, к Радиостанции. Пару месяцев назад там начались дорожные работы, с тех пор я в тех краях не появлялся, будучи бессилен перед страхом перемен, по определению не способных принести хоть что-то хорошее. Ведь если ты чего-то не видел, оно равно существует и нет - мышление труса.
Навстречу бежит Рэкс, улыбаясь во всю свою рваную пасть. За ним след в след по тем же лужам трусят две его спутницы. А мне совсем нечего вам дать, ребята. Рэкс - наглая морда - бесцеремонно сует в мои руки голову - чеши давай, не отвлекайся! Потом лихо валится на спину в грязь, подставляя пузо. На его боку снова какая-то рана, в шерсти репей, ветки и листья. Где ты пропадал, бродяга? Ы-ы-ы - улыбается, жулик. А дамы кокетливо семенят рядом, бросая томные и боязливые взгляды в сторону своего покровителя...
Дорога уводит меня дальше, мимо пней - вырубленной в начале лета непроходимой чащи. Сначала сюда приехали серая "калдина" и того же цвета "ауди". Содержимое их салонов о чем-то коротко поговорило, не отходя от машин и размахивая конечностями - лениво, но с потаенным энтузиазмом, растущим из чутья наживы. "Ауди" больше не появлялась, но "калдина" наведывалась регулярно. В один из таких наездов в лесу появились колышки, стволы большинства деревьев были украшены бело-красной лентой, а между крайними у дороги соснами растянулся баннер. Мы с братом жалкими и обреченными попытками пытались воспрепятствовать, но куда там. Теперь - пустошь.
Сворачиваю направо. Дорогу срезали грейдером. У поля успела вырасти строительная база. Страшная помойная грязь. На другой стороне у забора стоит витой металлический крест, у его основания лежат серые от слякоти венки. Сначала я подумал, что показалось. Нет, не показалось.
Иду дальше - мимо свежего, весной поставленного сруба. Теперь участок стал ниже уровня свежеотсыпанной, готовой лечь под асфальт дороги, наполовину закрывающей новые ворота. Как следствие - воде некуда уходить, огород превратился в болото. Зато всем станет удобно ездить. В том числе - и в первую очередь - хозяину этой земли...
И вот я добрел до другого конца недавно содранного пути. Здесь когда-то текла речка, через нее был брошен аккуратный мостик, под которым мы прятались, играя, в детстве; рядом густо росли ивы. Теперь мост выломали, все кругом превратилось в месиво. Речка стала вялой лужей, деревья врыты в грязь. Неподалеку остывает, будто брошенная, техника, навалены бетонные плиты для нового, соответствующего времени и месту моста - двухполосного, широкого - это правильно, это безопасно. Уже вбили сваи.
Привет, ребята, детство ваше кончилось.
Приезжают пиджаки при деньгах, "дородные телом мужики, нажившие два подбородка, а как зачнется третий - их пригласят работать в горком". Плюют пару раз. И, конечно же, не думают о том, что все, в чем они видят лишь доход - кровью и плотью связано с людьми, прожившими здесь свою жизнь. И вдруг кто-то решает - кто-то ОДИН решает, что, пожалуй, помогу СЕБЕ и людям - застрою-ка я это поле мерзкими типовыми шлакоблочными халупами: как можно больше претендующими на что-нибудь небывалое, роскошное, как можно больше выбивающимися из здешнего мира, ничего в себе не несущими, пустыми, бездушными, преходящими. И, судя по всему - один в поле воин.
Будущие владельцы не будут знать (хотя - они и не хотят этого - "а зачем?") как строились их дома, не будут понимать, что в их стены ничего не вложено, кроме жажды обогащения; не будут понимать, что их жилища бесплодны: их пространство мертво и потому ничего не способно породить; не будут знать историю этих мест ("ох, а это и вовсе смешно! ха-ха!"), что ради сего изысканного говна повернули, например, русло реки, изгадив тем самым флору ("да ничего страшного, мы же чуть-чуть!"); не будут знать, что ради их блага вырубили тысячелетний лес, вспороли много километров земли на подходах, протянув электричество, газ и водопровод, проложив этот чертов асфальт, чтобы, нежные господа на своих нежных дорогих авто быстрее и беспрепятственнее проникали в свои чертоги, которые нереально даже протопить, которые построены с учетом, что НИКТО ПОСТОЯННО В НИХ ЖИТЬ НЕ БУДЕТ, хоть и всегда утверждается обратное (да ничего страшного, они им, по сути, даже не нужны, ведь господа приезжают лишь раз в год, точнее - их золотое потомство, наша надежда, - приезжает, жарит шашлык, сук в своих банях на газу и наутро улепетывает); они не будут знать о грязи строительных баз, о горах мусора в лесу, что соседствуют с огромными серыми лужами слитого цемента и с кучами земли, оставшимися от вырытых где-то котлованов, они не будут об этом знать, ведь по дороге от машины до входной двери этого не видно; они не будут знать, что все изничтожено и истреблено только лишь ради одного пункта, из множества которых, как гроб из досок, складывается их СТАТУС - ради показателя их удавшейся жизни, их успеха, их власти и - нашей никчемности.
