- Пока... спасибо еще раз.
Надя махнула, улыбаясь глазами.
У Диминой стороны кровати навалено немало книг. Образцовая библиотекарская каталогизация... шутка. Покидая комнату, замечаю стоящую на полке серванта фотографию Димы в военной форме.
На улице моросит дождь, природа отдыхает после долгих жарких дней. Оглядев подворье, выхожу за ворота. Заспанная Антонина Федоровна стоит рядом с сыном, ожидающим, пока прогреется "волга", а на самом деле - когда я, наконец, выйду.
- Ладно, Христос с вами! - говорит она, обнимает и целует нас. - Не лети смотри, сломя голову!
- Ну, мама...
- Ох, какой же ты все-таки худой, тятяшный ты мой!.. - и крепко обнимает меня снова.
- Еще раз спасибо вам большое!.. - смущенно выдавливаю я. Когда ты действительно благодарен кому-то - невозможно подобрать слов, все они кажутся пустыми...
- Ва-а-ай! - улыбаясь, машет Антонина Федоровна.
- Так, все, мам, ехать надо... - командует Дима, целует мать и садится за руль.
- До свиданья... - говорю я в последний раз, и мы трогаем по грязной дороге.
За ночь в бане моя одежда просохла, и теперь мне тепло и уютно. Дима курит, задумчиво бороздит лужи и туман.
Мы пересекаем Чадобец. Я смотрю в сторону бывшего места своей стоянки, мне даже кажется, что могу разглядеть кострище, и мысленно прощаюсь, скорее всего - навсегда. Поселок исчезает за нашими спинами.
- Ты служил что ли? - решительно, но аккуратно спрашиваю я.
- А ты? - посмеивается Дима.
- Не пойман - не призывник.
- Ну а я был пойман.
- А... в каких войсках? - я стараюсь использовать верную терминологию, дабы казаться хоть немного не таким смешным со своими нелепыми расспросами и чувствовать себя не так неловко.
- В инженерных, в стройбате, короче...
- Тут где-то?
- Не-е. сначала в Невинномысске, а потом как в Сибири мороз хренакнул, так нас повезли вообще аж под Иркутск - в тайгу, чтобы железка из нас мужиков делала и защитников...
- В мороз-то самый вариант, КПД выше всего...
- Это да! - рассмеялся Дима. Вообще, чтобы нам легче служилось, начальство относилось к нашей службе с юмором - так уровень напряжения снижается...
- В смысле?
- Ну, к примеру: им жопу морозить-то не очень хотелось, а то простатиты, все дела... Они из дедов несколько человек за паханов оставили, а сами смылись. "Можно все, но без палева". Хоть стволы забрать догадались...
- А те начали чудить?
- Ага, в тех юмору больше оказалось. Сначала они просто перестали работать - к этому мы отнеслись еще нормально, потому что другого мог ожидать только идиот. Потом они стали постоянно варить чефир, огромные запасы заварки к этому явно располагали, знаешь - будто нарочно столько привезли... Мне бы на всю жизнь столько хватило... Потом они надавали пиздюлей повару-буряту и теперь самостоятельно решали кому и сколько давать. Вокруг них сразу стала формироваться группка шохичей, причем исключительной отмороженности. Прямо конченых. А мы тем временем шпалы шпалили - ложили и все-такое прочее. Фишка в том, что дедушки в один из разов так мощно чифирнули, что удодокали одного из своих. Наутро, конечно, сначала пересрались...
- Охереть...
- Ты слушай дальше, здесь второй акт начинается... Тут у них фляга-то окончательно и засвистела: окоченевший трупик они решили объявить дезертиром. Нашли добровольцев - меня и кореша моего, и сказали в насыпи яму рыть. Стою я, значит, ломом гравий долблю, а сам думаю: "Вот сломаю тебе сейчас, сука, хребет как нехрен делать и рядом ляжешь..." Да только рядом как раз таки мог лечь кто угодно, кроме него. И ведь понимаешь, что их меньше, что было бы желание, но каждый раз вспоминаешь, что в полку-то настоящих мужиков смирных прибыло... "убедили их наконец не гордиться", блядь... Вот здесь-то и становится страшно... Короче, жесть началась полнейшая, как хотели, так и развлекались. Двое из шавок, это мы уже после узнали - даже вые... изнасиловали, короче, одного из наших. Мужика сделали. А мой корешок... короче, совсем ему стало невмоготу. Он взял ночью облил несколько пальцев водой, а когда они окоченели - топором рубанул. На правой руке - все, кроме безымянного и мизинца. Думал, дурак, комиссуют, ну да - комиссовали, только уже потом, когда нас оттуда вывезли - мы в казарму, он - в суд... А когда дедушки доели почти всю жратву, мы, следовательно, должны были снегом питаться. И все это спокойно... стоически, блядь, приняли! И продолжали работать! Это был цирк уродов! Мы даже силки ставили на зайцев, собаку сожрали однажды! Всё делали, особенно хорошо получалось смиряться и повиноваться!.. Деды, естественно, начальству о том, что нам жрать нечего, ничего не сообщали, ждали, когда официальный срок придет. Потом недоумевающе доложили, мол, групповое дезертирство ночью случилось. Ага, в насыпь вдоль железки. Я после всего этого с пневмонией отдыхал... Вот так вот, короче, закалялся наш характер. Можете меня бабой считать, но вертел я такую школу жизни и любую мразь в военной форме. Один из тех дедов, кстати, тот, который своего кореша замочил, сейчас уже, вроде как, офицером где-то промышляет...
- И все, естественно, молчали? Хотя, мне-то легко говорить...
- Секёшь... Если у меня когда-нибудь родится сын, сдохну, но в армейку он не пойдет. Нормальному человеку там делать нечего. А те, кто с пеной у рта доказывают, что только чмошники не служат, гомосеки и те, кто мамину юбку больше родины любит; что только армия учит, например, настоящей дружбе - все они прошли тест на моральных уродов на отлично... И если страна утверждает, что мерило любви к ней - этот мрак, то к черту - объявите меня в измене всем таким государствам: "по родной стороне пройдусь стороной"... Такие дела.
Дождь усилился, иногда захаживая в салон. Сонные и укутанные в плащи-палатки служивые на ГЭС нас даже не остановили - лишь обменялись с Димой приветствиями.
И зарыдали горы. Повернулось время вспять: пунктир бетонных плит, остановка на заправке, рыжая гравийка, лесовозы... А мы постепенно набирали скорость. Дождь перестал.
- В Сыромолотово заедем на пять минут, мне на поминки надо по-быстрому.
- Господи, а кто умер?
- Да одноклассник, о покойниках только хорошо, поэтому ничего не скажу, но заехать надо.
- Понял.
Мы свернули на Сыромолотово. В деревне была всего одна улица, вдоль которой по обе стороны тянулись старые дома, чаще брошенные, но те, в которых жили - почти всегда ухоженные, выкрашенные и даже какие-то нарядные. На въезде множество вросших в землю ржавых трупов крупной техники разной степени разложения. Около здания администрации мы остановились.
- Посиди, я быстро.
- Я до воды спущусь.
- Ладно. Тачка открыта, если что. - и ушел.
Слегка поеживаясь, обхожу здание администрации и, под лай собак, доносящийся откуда-то из-за забора, иду по высокой траве вниз, тут же вымочив ноги. Ну и ладно.
На широком берегу, недалеко от огороженных полей и нескольких небольших сараев, пасутся лошади. Десятки. Жеребята прижимаются к мамкам, тихо пьют, резвятся в укрытой туманом реке. Полная тишина, лишь периодически звучат доброе ржание и плеск воды. Я осторожно подступаю ближе по гладко выщипанной траве. Увидев меня, они начинают медленно выходить на сушу, изредка поглядывая на стоящего рядом оглушенного человека. Один из жеребят случайно с грохотом стукает старую пришвартованную лодку и отпрыгивает, испугавшись. Те, что подальше - строго смотрят в мою сторону. Последней от воды отходит молодая беременная кобыла - соловая, с длинной белой гривой. Мы встречаемся взглядами, и она останавливается. Я медленно и осторожно подхожу, даю понюхать свою руку и аккуратно глажу ее шею. Дыхание лошади горячее и спокойное. Несколько раз она фыркает, я же - все пытаюсь доглядеться до чего-то в глубокой черноте ее глаз; внезапно она одергивает голову в сторону своих и, немного подождав, шагает дальше. А я смотрю им вслед и едва не плачу.
