Уже вечер. Собираем пожитки - успели расположиться действительно как дома, хорошо окопались - в том числе высохшие носки, мой старенький "зенит"; разбираем и закидываем в багажник велосипеды и падаем в машину. Мы с братом такие: "Эй, водички не желаешь?" - типа у нас вообще все отлично, зачем приехал! А он закуривает, все ржет над нами и включает какой-то русский поп-панк. "Я почему-то решил через Зеледеево поехать - дальше, но точно без пробок... я же Алёша, хрен ли мне... Еду-еду - думал, что не полностью педаль утопил, давлю на нее сильнее, а она уже в кузов вминается... ни хера не тянет, а вокруг никого, поля эти сраные одни, аж страшно... ну и устал же я... но вы в натуре федоры конюховы долбанные!.." - и выкручивает громкость, довольно смеясь, делая "козу" и кивая головой в так музыке. Ну и на газ жмет как сумасшедший, конечно же, да то поднимает, то опускает стекла.

Обратно Леха почему-то решил ехать все же через город. И, где-то начиная с моста через Ману, мы встали-таки в пробку, и тянулась она до самого Красноярска. И, что самое смешное - навстречу движения вообще практически нет. "Мы реднеки! - орет наш водитель, - Мы в натуре реднеки!.. Только не хватает баночного пива, кантри и девок!.. Ну и тачку на пикап сменить!.. иха-ха!" - и давай читать лекцию об американских пикапах со всеми техническими подробностями, разбавляя все это дело лирическими отступлениями и вставными новеллами о строении самолетов ИЛ, а так же о том, как и с кем он недавно выпивал. Каким образом работает его мышление - ни один врач не поймет, ну и пусть...

Пробка издохла. Я лихо нахлобучиваю панаму, брат сдвигает кепку на затылок, Леха зачем-то вставляет диск Наговицына - грязные замученные ублюдки врываются в город, матери - запирайте дочерей! Наше средство передвижения имеет настолько агрессивный вид, что даже трамваи сходят с рельс при виде нас, а смог и вонь улетучиваются, сморщив свою эфемерную жопу.

Кузен все заглядывается на барышень, прорвавшись на левый берег - летим через центр, потом по мосту над депо, по Высотной, Тотмина, Калинина - на мясокомбинат и к трассе. На выезде таджики торгуют куриным пометом - отвратительный запах долго не выветривается из машины, а вокруг - поля, холмы и вечернее угасающее солнце подпалиной на рыжеющем небе, и наш болид все мчится. Я смотрю на Леху, на истертый ворот его старой футболки, на знакомые с детства штаны выцветшей натовской расцветки. Он бегает одетыми в очки глазами, следя за дорогой, достает зубами из полупустой пачки сигарету. Беру зажигалку и прикуриваю ему. "Премного благодарен, сударь!" - говорит он. Кто бы чего не думал, а я уверен, что позвони ему среди ночи - приедет и заберет откуда угодно, пусть и придется довольно долго ждать, но точно не бросит. И в том, в чем разбирается - всегда готов помочь. Доброта если не перечеркивает, то практически сводит на нет значительное число его недостатков. А у кого их нет?

"Дьявол с богом борются, а поле битвы - сердца людей..."

В зеркале заднего вида на одиноком сиденье среди велосипедов и поклажи развалился брат - теперь и на нем заметна усталость. Он сонно разглядывает за окном свои мысли, но заметив, что я смотрю, бодрится и показывает мне средний палец, ухмыляясь. Засранец.

Всю дорогу я сильно хотел съесть холодный апельсин, прямо психоз какой-то, однако дома его не оказалось, взамен поджидал пламенный конфликт со всеми родственниками, кроме, конечно, бабушки - бабуля просто радовалась, что мы целы и веселы - во мне она вопреки всему почему-то всегда - не смотря на мои образы жизни и мысли - видит благоразумного и рассудительного человека и доверяет нерушимо. А все остальные уличали меня, мол, изверг: одного брата угробить пытался, а второго оторвал от дел (ну это вообще край); что я уже взрослый человек, мог бы и голову включить, что за ребячество!.. ПОКАТАТЬСЯ ОН ЗАХОТЕЛ!.. А я, естественно, орал в ответ, злился, а потом мне просто стало все равно, и я лишь безразлично таращился на свежеобретенный загар бомжа.

Никто, кроме нас, не смог бы понять, зачем мы туда поехали.

Господи, да спросите даже кузена, сожалеет ли он - посмотрит на вас с недоумением, - о чем тут можно вообще сожалеть?

Когда стемнело, перед сном, после бани и ужина, брат сказал, что, мол, наконец-то тихо - не гудит ЛЭП, не орут машины, не жрет мошка... Я отвечаю, что и здесь, дома, не тихо, а, конечно, громче. Он понял меня.

Ночью пели уже настоящие цикады, хлопали выстрелы, дело рук людей, несущих в пакетах смысл (только в этом случае, понятное дело, пакет из "дьюти фри"). Без конца лаяли собаки, а я все не мог уснуть от усталости.

А когда смог -- мне грезились солнце, вода и напряженный рев пропитанного табаком "фанкарго".

Давно это было - самый счастливый день моей жизни.

***

Дорога постепенно становилась ровнее, но это, скорее, случайность. Цифры на паре встречных заправок пестрели уже настолько пугающие, что даже не удивляли. Теперь мы катились, будто пунктиром, по дороге, выложенной бетонными плитами - роскошно. Местная ГЭС оказалась какой-то ущербной и жалкой.

На въезде в Кодинск я сошел - было бы нечестно явиться в город не на своих двоих. Дурак, да?

Близился закат. Я топал вдоль обочины вверх по дороге, сгибаясь под ношей. Внутри рюкзака чудесным чуть глуховатым отзвуком билась о котелок в такт шагу ложка. Город тонул в тайге.

Не имея иных вариантов и слишком устав, чтобы искать подходящие заросли для ночлега, я порыскал по объявлениям и в итоге снял однушку за почти что смешные деньги на шестом этаже крайнего из "Тополей" - трех стоящих друг за другом высоких для здешних мест панелек. Если посмотреть на них под определенным углом, то рисунки на торцах складываются в радугу на фоне приятного глазу небесно-голубого цвета. В шутку я прозвал эти жилища "Дома ЛГБТ". Мир хижинам!

В подъезде несло мочой, преимущественно - кошачьей. Стены лифта пестрили увлекательными проявлениями бессознательного. Квартира оказалась совсем убитой, но, если сильно приглядеться - почти даже чистой. Рассчитывать на большее за такие деньги было бы неприлично. Я хорошенько почистился, сгорбившись под душем в три погибели, пожарил купленные во дворе яйца и вывалил на них полбанки бобов "лобио". Потом - хлеб, чай в эмалированной кружке и балкон с видом на тайгу и дачные домики. Солнце зашло, в прохладе воздуха дышать стало легче. В голове испуганно мелькнула мысль, что жить, вроде бы, хорошо.

...И традиционное в таких случаях недоумение, будто я сам не понял, как и зачем оказался здесь. И не до конца осознал, где именно.

Комаров не было. Не закрывая балкон, я вернулся в комнату, расстелил на диване спальник и моментально уснул под пристальным взором призрачных рыб, кружащих в грязном пустом аквариуме.

***

Проснулся я около девяти. Нарисовал на пыльном экране телевизора портрет президента. Быстро умылся и был таков. На выходе из подъезда приятно охватила утренняя свежесть, но день обещал быть жарким. Я поднялся к дороге и двинул по Гайнулина, пока не уперся в перекресток: на углу голубая красивая "ленинградка" с мощным красно-зеленым гербом во всю стену на торце. Изображенный на нем медведь указывает мне лапой влево, и теперь я не торопясь шагаю по Колесниченко: мимо общежитий, потрепанного здания почты со сломанной спутниковой тарелкой на крыше и буквами "Все виды с_яз_" на козырьке; через дорогу сверкает недавно реанимированный и выхолощенный монумент погибшим участникам ВОВ - спросите у Астафьева о празднике 9 Мая.

Оставив позади библиотеку, попадаю во двор школы. В коробке подростки играют в баскетбол, по дорожкам выхаживают с колясками мамы. На задворках в тени - ржавая рабица и скелеты теплиц, оголенные ребра их крыш навевают приятную тоску. Всхлипывает висящая на одной петле дверь. Штукатурка на фундаменте изрядно осыпалась, оголив кирпич. Внутри густо растут трава, кусты и деревья. Рядом скрипит потревоженная ветром вышка. Все вокруг нежится в тепле, старательно его впитывает, кажется, что даже тень исчезает именно из-за этого; но потрепанность густых и насыщенных красок, стремящихся восполнить недостаток себе подобных в окружающем мире говорит о настороженности, об отсутствии полной расслабленности; о легкой тревоге в постоянной готовности снова встретить суровый холод, и это единственный возможный и потому правильный вариант существования. Иначе никак. Здесь даже здания должны иметь сильный характер. Такие дела.