Гленн несколько раз перечитал записку и вдруг понял, что борется уже не с тошнотой, а со слезами. Треск рации вернул его к реальности.

– Чарли-отель-один-четыре-четыре?

Он нажал кнопку микрофона:

– Чарли-отель-один-четыре-четыре, прием.

Это был сержант из его подразделения.

– Гленн, не мог бы ты осмотреть контейнер, который вскрыли в порту, на причале Олдрингтон?

– Я сейчас в квартире Коры Берстридж. Боюсь, мне придется здесь задержаться.

– Она собирается показывать тебе свои фильмы? – пошутил сержант.

– Не думаю, – мрачно ответил Гленн.

Он вернулся в коридор и пошел по длинному проходу. Смрад становился все сильнее, а жужжание мух – все громче. Запах, казалось, изменял плотность самого воздуха, утяжелял его.

«Не дыши – ты дышишь смертью!»

Он замедлил шаг, приближаясь к приоткрытой двери в конце коридора.

Остановился перед ней. В комнате за дверью было темно, но Гленн знал: Кора должна быть там. Просунув руку внутрь, полицейский нащупал выключатель, щелкнул им и толкнул дверь.

Комнату наполнил свет большой люстры и бра, выполненных в одном стиле – ар-деко. Тисненые обои. Пушистые тапочки на белом ковре. На большой кровати одинокая фигура, лицом к стене, на волосах что-то блестящее: он сперва подумал, что шапочка для душа. Над головой женщины жужжали мухи, а на шторах их было еще больше. Кора Берстридж лежала, вытянув руки над одеялом, из рукавов ее розового атласного халата торчали пальцы. Даже от двери Гленн видел, какие они синие.

Он вдохнул, несмотря на ужасающий смрад, прошел мимо туалетного столика с зеркалом, по всему периметру которого размещались лампочки, и оказался по другую сторону кровати – он хотел увидеть ее лицо.

И вот тут-то Гленн и потерял самообладание.

На Коре была не шапочка для душа, а фирменный полиэтиленовый пакет из магазина «Уэйтроуз», надетый целиком на голову и плотно обхваченный на шее поясом от халата; пояс был завязан несуразным бантиком.

Рукой в перчатке Гленн развязал узел, чтобы увидеть ее лицо. Целый рой мух взвился в воздух. Он смотрел на нее. Онемевший, ошеломленный, он смотрел на великую Кору Берстридж, на ее открытый, словно в беззвучном крике, рот. Синевато-черное лицо. По тому, что осталось от губ и глаз, ползают личинки.

Глен отвернулся, потрясенный, подавляя рвоту.

«Нет, Кора! Нет-нет-нет! Почему ты это сделала? Господи Исусе, зачем?»

Позднее она скажет своей подружке Сэнди, что все это время ошибалась, принимая покупателя, который неизменно подходил к ее кассе и смотрел таким странным взглядом, за другого человека, актера Лайама Нисона. Это был вовсе даже не он!

Но ведь этот мужчина вполне мог оказаться Нисоном. На прошлой неделе она видела здесь Пэтси Кенсит, пару месяцев назад – Лиз Херли, а еще раньше, перед Пасхой (правда, тут стопроцентной уверенности у нее не было), – Билли Конноли. Звезды пачками приходили сюда, в супермаркет «Сэйфуэйз» на Кингс-роуд, но по какой-то причине всегда направлялись к другим кассам.

Но теперь она подняла глаза и снова увидела его. Неужели все-таки Лайам Нисон? Поскольку этот мужчина всегда расплачивался наличными, она не могла прочесть его имя на банковской карте. Он приветливо улыбался девушке. На нем были желтая рубашка поло, застегнутая на все пуговицы, и коричневый пиджак от «Армани».

– Привет, Трейси, – сказал он кассирше, как обычно.

И она, как обычно, покраснела. Покупатели иногда называли ее по имени – его легко можно было прочесть на бейджике, прикрепленном к лацкану ее форменного халата, но голос этого человека звучал как-то особенно, с безукоризненным британским выговором, и ее имя он тоже произносил как-то необычно. И Трейси вдруг забыла: а Лайам Нисон, он кто – англичанин или американец?

– Я собираюсь приготовить крабовый суп по-бразильски, – проговорил он и показал на выложенные в невероятно ровную линию продукты, которые ждали своей очереди по другую сторону таблички с надписью «Следующий покупатель». Такое чувство, что он буквально выверил все с помощью линейки. – Это для моей подружки.

Ему понравилось, как кассирша кивнула ему, признавая, что у него есть подружка, что он не печальный одиночка, пытающийся завязать с ней разговор. И говорить, что у него есть подружка, тоже было приятно. Он вдруг почувствовал себя обычным человеческим существом. И поинтересовался:

– Вы когда-нибудь ели крабовый суп по-бразильски?

Девушка поморщилась, нажала кнопку, и конвейерная лента поехала.

– Я не очень люблю крабов – мне не нравится, как они выглядят.

– Моя мать тоже не любила крабов, – заметил он. – Она их просто ненавидела. Запрещала покупать, даже консервированных.

– Я не возражаю против крабового паштета, – сказала Трейси. – В сэндвичах.

Первой к кассе подъехала бутылка со свежевыжатым апельсиновым соком. Трейси поднесла ее к устройству для считывания штрихкода, потом дала Томасу Ламарку несколько пластиковых пакетов. Затем настала очередь четырех авокадо и упаковки местных помидоров.

– Английские помидоры самые лучшие, – заявил покупатель. – Некоторые импортные помидоры облучают, чтобы убить бактерии. Вы это знали?

Девушка отрицательно покачала головой.

– С радиацией шутки плохи, Трейси. Это может привести к генным мутациям. Вы боитесь радиации?

Она настороженно посмотрела вверх, словно проверяя, не облучает ли ее какой-нибудь невидимый прибор. И сказала:

– Я тоже люблю английские помидоры.

Так, а теперь крабы. Они были в белом пластиковом пакете, и Трейси не видела этих мерзких существ, но девушку все равно пробрала дрожь, когда она подносила влажную этикетку со штрихкодом к сканеру.

Томас сочувственно смотрел на кассиршу. И внешне, и манерой говорить она напоминала ему Лиз, девушку, с которой он недолго встречался, когда учился на медицинском факультете. Он вспомнил, как однажды привел Лиз домой и познакомил с матерью, а мать дала ему понять, что эта девица ему не пара.

У бедняжки Лиз и впрямь было множество недостатков. Излишне худенькая малышка с пушистыми светлыми волосами и хорошеньким, но пустым личиком; да и зубы у нее были так себе – кривоватые и неухоженные. За неделю до того, как они расстались, он увидел, что у нее на колготках спустилась петля. А еще раньше заметил, что воротничок ее блузки истрепался.

– Вы читали, что Кора Берстридж умерла? – спросил Томас.

– А кто это?

– Актриса. Кора Берстридж. Во всех утренних газетах написано.

Трейси отрицательно покачала головой – нет, не читала – и поднесла к сканеру упаковку куриных яиц. А потом вдруг встрепенулась:

– Это та, которая в понедельник получила награду?

– Да, «За выдающийся вклад в кинематограф».

– А, ну тогда знаю. Умерла, стало быть? Бедняжка. – Кассирша издала нервный смешок. – Несправедливо как-то – получить премию и умереть, правда?

До конца конвейера добрались четыре плода манго.

– А вам нравятся фильмы с участием Глории Ламарк?

– Кого?

– Глории Ламарк, – тихо повторил он.

– Никогда про такую не слышала.

Трейси молча продолжила пробивать товары, а потом помогла ему уложить все покупки в пакеты. И тут, к удивлению кассирши, он протянул ей банковскую карту. Она прочла имя: Теренс Гоуэл.

Пока кассовый аппарат печатал чек, Томас вытащил из кармана монету, подбросил ее, накрыл ладонью и поинтересовался:

– Орел или решка?

Девушка недоумевающе взглянула на него, пожала плечами и ответила:

– Решка.

Он посмотрел – решка. Вернул монету в карман.

– А вы везучая, Трейси. Сегодня ваш день.

Томас вытащил из кармана тоненький белый конверт и протянул его кассирше:

– Возьмите и уберите – откроете позднее.

Удивленная и смущенная, она неловко взяла конверт и положила его на полочку под кассовым аппаратом.

– А что это?

– Потом посмотрите.

Он подписал чек, погрузил покупки в тележку и покатил ее к выходу.