Он снова подумал о странном, очень высоком человеке – сыне Глории Ламарк, который так разозлился на него сегодня на похоронах; как этот тип раскричался, когда Джастин попытался задать ему несколько вопросов о матери, можно подумать, репортер должен был вызубрить всю ее биографию.

Может, и надо было выучить. Хотя, вообще-то, он попытался узнать что-нибудь об актрисе, перед тем как ехать на похороны, даже на ее сайт зашел.

Юноша увидел еще один фургон. На сей раз белый. Напрягся, подошел к краю тротуара. Водитель мигнул поворотником и притормозил. На нем были бейсболка и темные очки. В темноте салона разглядеть его лицо не представлялось возможным.

Джастин сел и захлопнул дверь. Водитель протянул руку.

– Привет! – Голос его показался репортеру знакомым.

Когда их руки соединились, Джастин почувствовал легкий укол в ладонь, словно комар укусил. Водитель твердо сжал его руку, не желая отпускать. Джастин попытался было вырваться, но тут лицо водителя расплылось у него перед глазами.

Лицо водителя по-прежнему оставалось мутным, но теперь Джастин видел его через запотевшее стекло. Вокруг пахло сосной, он находился в сауне, и с него градом струился пот.

Джастин полулежал-полусидел, привалившись к стене. Его руки были растянуты веревками, а ноги связаны и прикручены к противоположной стене. Костюм с него почему-то не сняли. Жара стояла невыносимая, и юноша отчаянно хотел пить.

Водитель смотрел на него через стеклянное окошко в двери, сквозь облако обжигающего пара, и теперь Джастин узнал его лицо: да это же Томас, сын Глории Ламарк.

Этот человек решил сыграть с ним какую-то нелепую, злую шутку – он поместил его в сауну, на стул перед ним поставил телевизор и видеомагнитофон (завернув и то и другое в полиэтилен, чтобы защитить от пара) и включил один из старых фильмов с участием своей матери. На экране за штурвалом биплана сидела женщина, а мужчина – этого актера Джастин не знал – отчаянно цеплялся за крыло.

Джастин был зол на Томаса, но в то же время побаивался его. Странный какой-то тип, абсолютно непредсказуемый, такой убьет и глазом не моргнет. Юноша решил вести себя осмотрительно. Тут дверь открылась, и Джастин с благодарностью вдохнул струю прохладного воздуха.

Томас Ламарк вошел и кивнул на телевизор.

– Да будет тебе известно, Джастин Ф. Флауаринг, эта картина называется «Крылья джунглей». Лучший фильм моей матери. Тебе нравится?

Чтобы не злить его, Джастин кивнул.

– Мне очень не по вкусу твой галстук, Джастин Ф. Флауаринг. Тебе никто не говорил, что на похороны нужно приходить в черном галстуке? В простом черном галстуке.

– Нет, никто не говорил.

В глазах этого человека мелькнуло нечто такое, что напугало репортера еще сильнее.

– Кажется, тебе не слишком удобно, Джастин Ф. Флауаринг? Я думал, ты крутой газетчик, которому и жара, и холод нипочем. А теперь назови мне имена актера и актрисы на экране.

– Глория Ламарк, – ответил Джастин.

– Очень хорошо. А теперь мужчины.

Юноша беспомощно смотрел на него.

– Я же тебе говорил, – сказал Томас. – Назвал все ее фильмы, перечислил всех звезд. У тебя небось голова забита всяким артхаусным мусором, да? Тебе нравится Феллини? Жан-Люк Годар? Ален Роб-Грийе?

– Я редко хожу в кино.

– Ты, Джастин Ф. Флауаринг, должен понять, что сюжеты фильмов моей матери были простыми. Нет, ни в коем случае не примитивными, просто их отличала доходчивость. Никакого тебе артхаусного дерьма. Никакой смертельно скучной «новой волны». Но я тебе скажу кое-что, Джастин Ф. Флауаринг: Глория Ламарк была великой актрисой. И поэтому завистники уничтожили ее карьеру. Я хочу, чтобы ты запомнил это для своей статьи, понял?

Джастин кивнул.

– Таких фильмов нынче не снимают. И никогда никому уже больше не создать такого шедевра. Никогда – потому что Глория Ламарк умерла. И они убили ее. Да, убили!

Внезапный приступ ярости охватил Томаса, он сделал шаг вперед и, выплеснув на камни ведро воды, отшатнулся назад, когда над углями поднялся густой пар. Наполнил ведро еще раз и вновь вылил его содержимое на камни.

Жара стала просто невыносимой. Джастин закричал. Томас Ламарк вышел из кабинки и закрыл дверь.

Юноша лежал, мотая головой, пытаясь найти хоть одну струю прохладного воздуха в сплошном горячем пару. Пар этот обжигал его легкие, когда Джастин делал вдох. Обжигал его ноздри и глаза, а волосы уже начали хрустеть. Жара стояла такая, что мозг ненадолго обманул Джастина: ему вдруг стало казаться, будто он погружен в лед. Но это продолжалось недолго, и вскоре он вернулся обратно в раскаленный ад.

Некоторое время спустя дверь открылась. В проеме стоял Томас Ламарк; в одной руке он держал паяльную лампу, а в другой – электрическую дисковую пилу.

– Джастин Ф. Флауаринг, сейчас мы с тобой сыграем в одну игру, чтобы помочь тебе запомнить фильмы моей матери. Я сейчас назову тебе их все снова. А когда закончу, ты повторишь. Одни только названия. Ясно?

– Да. – Голос репортера звучал слабо.

– Хорошо. Это будет забавно, Джастин. Но имей в виду: каждый раз, когда ты ошибешься, я буду отрезать тебе одну конечность. Понял?

Репортер с ужасом уставился на него.

Томас перечислил все двадцать пять фильмов, потом сказал:

– Теперь твоя очередь, Джастин.

– Не могли бы вы повторить?

– Я повторю, после того как ты сделаешь ошибку, только в этом случае, Джастин. А пока начинай.

– «К-крылья джунглей», – произнес Джастин Флауаринг.

Томас одобрительно кивнул.

– «Досье… Досье… Досье Аргосси».

Томас улыбнулся:

– Близко, Джастин, но не совсем так. Фильм называется «Досье Арбутнота»! Но ты попал почти в точку, так что я предоставлю тебе еще один шанс.

И Томас улыбнулся такой теплой улыбкой, что Джастин понял: этот парень пошутил, ничего отпиливать он ему не собирается.

Репортер тоже улыбнулся:

– Спасибо.

– Не за что, – ответил Томас. – А теперь продолжай.

– «Дьявольская гонка».

– Хорошо. Осталось всего двадцать два фильма, Джастин.

– «Штормовое предупреждение».

– Двадцать один!

– Мм… что-то там такое про Монако, да?

– Я не стану тебе подсказывать, Джастин. Ты должен сделать все сам.

Он с ненавистью смотрел на парня, на его светлые волосы, прилипшие ко лбу, на пот, стекавший по его лицу.

Не в силах вспомнить больше ни одного названия, журналист беспомощно взирал на Томаса.

– Двадцать с половиной: неважный результат, Джастин Ф. Флауаринг. Пожалуй, придется подстегнуть твою память.

Томас включил пилу и сделал шаг вперед.

Джастин закричал. Он отчаянно бился в своих путах, но те прочно удерживали его. Он видел, как диск пилы приближается к его запястью – все ниже, все ближе.

Нет, Томас наверняка остановится. Он просто пугает его.

Джастин почувствовал острую боль в запястье. Увидел алую струйку крови. Он услышал скрежет пилы и одновременно – разум юноши отупел от боли, но тело его кричало – ощутил невыносимую боль, словно его руку зажали в тиски. Бедняга закрыл глаза, его крики превратились в невнятное бульканье. Когда он снова открыл глаза, то увидел, что Томас держит его отпиленную кисть.

– Ты глупый мальчишка, Джастин. Это тебе наука: впредь будешь воспринимать мои слова серьезно.

Сознание Джастина было затуманено болью и шоком. Он подумал, что, вероятно, все это ему снится и он вот-вот проснется. Но потом юноша увидел пламя, вырывающееся из паяльной лампы. Услышал рев горелки. Увидел, как Томас взял ее и поднес к его культе.

Джастин закричал так, что легкие в его груди почти разрывались от крика.

Потом боль пронзила все его тело. Несчастному казалось, что мозг уже готов выскочить из черепной коробки.

А потом наступила темнота.