– Ле… Лермонтов, – уже бледнея, пролепетал неосторожный.
И воцарились в литераторском кафе разочарование и неловкость. Маленький румяный старик выбрался из центра юбилейного славословия и, покачивая умной головой, побрел к выходу. За ним бросилась вся компания сопровождавших его литературных мюридов[1], сверкая глазами и бормоча проклятия. Не забыли кинуть на столик пачку денег, которых хватило не только оплатить заказанные яства и напитки, но и вызвать восторг буфетчицы и уборщиц, внезапно обогатившихся.
Поскольку разговор с Морхининым возник после двух выпитых бутылок сухого молдавского вина и приятной закуски, Лямченко проявил благожелательность и инициативу к новому роману Валерьяна. Он позвонил в издательство, где имелась кроме прочих историческая серия. В ней разрешались иногда умеренно тиражированные античные или древневосточные сюжеты.
– Вообще-то с твоим перченым «Проперцием» морока будет, – сказал Лямченко. – Мало того, шо сюжет не с отечественной истории, так еще и про поэта какого-то хренова. Нет чтобы – если уж «дела давно минувших дней, преданья старины далекой…»
– Глубокой, – поправил Морхинин, не могущий допустить искажения даже одного слова у Пушкина.
– Ладно… ерундит. Я и говорю: если уж про «преданья старины», то уж взял бы Александра Македонского, Тамерлана там… еще какого-нибудь головореза. Или про восстание в Древнем Китае… Как там – «Желтые повязки»? Борьба народа с императорским феодальным гнетом… Ну, ничо, попробуем.
Лямченко накрутил номер «Передовой молодежи» и позвал к телефону редактора исторической серии.
– Здоровеньки булы, – сказал он, подмигивая Морхинину. – Это говорит Лямченко из секретариата Ивана Фелидоровича Ковалева, чуешь? Ага. А это кто? Владимир Цедилко? То добре, очень приятно познакомиться. Как у вас с выпуском казачьего журнала?.. А у меня к тебе, Владимир, просьба. Подойдет к тебе в издательство один хороший человек. Написал роман про древнего римского поэта. Иван Фелидорович его одобряет, я тоже. Разумеешь? Я надеюсь на успех. Мировую культуру тоже пропагандировать треба. Автора зовут Валерьян Морхинин. Запиши и заказывай ему пропуск для входа, – Микола положил трубку и хихикнул язвительно. – Присосался к издательству казачок с Кубани, хочет в крупные деятели выскочить, в борцы с «пятой колонной». Собрались они там журнал издавать под названием не то «Стремя», не то «В стремя»… Ну а меня назначили главным редактором газеты «Московская литература», вот так вот! Мы еще с тобой должны отметить то знаменательное событие.
Морхинин почувствовал во внутреннем кармане жалобное похудение кошелька. Но, разумеется, не возразил, а даже приятно улыбнулся своему новому литературному покровителю.
– Давай, езжай в «Молодежь» со своим перченым «Проперцием». Хотя надежды на успех маловато, пробуй. А тот Цедилко – редкий нахал, так что не расслабляйся… – Микола хлопнул Морхинина по плечу, отчего бывший оперный хорист малость поморщился: не выносил таких дружеских фамильярностей.
Было понятно, что, несмотря на молодость, Микола Лямченко был уже опытным чиновником Союза писателей и знатоком многого, относящегося к этому уникальному во всем мире литературному концерну.
Владимир Цедилко оказался стройным молодым человеком с курчавой каштановой головой и усиками-стрелками. Одет он был в темно-синюю полосатую тройку с шикарным галстуком, расцвеченным оранжевыми и черными цветами георгиевского штандарта.
– Рад познакомиться с писателем исторической ориентации, рекомендованным такими уважаемыми людьми. Покажите вашу работу. О, вполне солидная папка! Думаю, в будущем году «Проперций» будет издан при, так сказать, громе пушек и звоне колоколов. А как вы относитесь к тому, чтобы написать очерк или повесть о героях войны 1812 года для патриотического сборника? Положительно? И славно, славно! Тогда на выбор: командиры славных российских партизан – свободны Сеславин, Дорохов! Надеюсь, мы об этом еще поговорим.
«Чего Лямченко так поносил этого интеллигентного юношу? – недоуменно подумал Морхинин. – Однако не будем судить торопливо». Он передал свой роман предупредительному Цедилко и откланялся, приглашенный через месяц на собеседование.
V
За окном сыпанула метелица, закружились снежные спирали, возник под ногами гололед. Москва побелела, автомобили, среди которых появилось немалое количество иноземных марок, буксовали, скользили и лихо сносили зазевавшихся пешеходов, даже если те переходили улицу в положенном месте.
Кругом шныряли какие-то кооперативщики, предлагавшие привезенные из-за границы пестрые «челночные» шмотки, всевозможные швейцарские часы одесского производства, чудодейственные лекарства от рака, а кроме того – видеокассеты с порносюжетами и почти в открытую отлично действующее оружие: от «парабеллумов» до наших милицейских «макаровых» с запасными обоймами.
Поговаривали, будто рядом с Савеловским вокзалом команда военнослужащих во главе с офицером предлагала всем желающим купить зачехленную, поставленную на колеса боевую ракету. Москвичи обалдело шарахались от продавцов с погонами, и те долго не могли сбыть редкий товар. Но к вечеру обнаружилась группа южных людей, недорого приобретших ракету. Ночью ее отправили по соответствующему маршруту, хотя чеченская война была еще далеко.
Вспомнив о своих «бородатых гуйфанах», Морхинин отправился в редакцию «Стран и континентов». Без труда найдя комнату Бобровой, он постучал. Молчание. Постучав еще раз, Морхинин просунул голову в комнату.
Две женские прически – неряшливая Бобровой и сияющая блондинистыми кудряшками секретарши главреда – склонились над листами, похожими на верстку журнального номера. Морхинин собрался поздороваться, но Боброва подняла щекастое лицо и сказала:
– Чего приперлись? Не видите, люди заняты? У нас срочная перестройка в журнале.
– Я по поводу моего рассказа… Вы даже сказали тогда, что вам понравилось.
– Никаких рассказов. Никаких очерков, – сурово отрезала Боброва. – Наш журнал оставляет только свое название, свой этот…
– Бренд, – подсказала с ухмылочкой секретарша.
– Ну да, – подтвердила Боброва. – Остальное будет заменено на сенсационные сведения о шокирующих событиях в разных регионах планеты. Катастрофы, кровавые расправы, присутствие инопланетян, заговорившие человеческим языком лемуры, эротические обычаи, снежный человек…
Вошла еще одна сотрудница «Стран и континентов», худощавая, темненькая, с лицом усталой домохозяйки.
– Как же мне быть? – немного растерялся Морхинин. – Тогда верните рукопись.
– Некогда, – разозлилась Боброва; ее физиономия с удвоенным подбородком стала почти такого же цвета, как и самовязаная кофта. – Что, у вас второго экземпляра нету, что ль? Лида (это к худощавой, темненькой), ты не видала его рассказ?
– Да, я прочитала, – сказала Лида. – По-моему, хороший.
– Вот и верни его. Нам тут надо разместить рекламы туристических агентств, – сердито сообщила Боброва, но, встретив расстроенный взгляд Морхинина, зашипела от негодования.
– Давайте я помогу вам найти, – Лида начала выдвигать ящики письменных столов.
Ящики были набиты папками; пачки машинописных страниц самого разного качества. Все это кто-то писал, вдохновлялся, корпел над стилистикой, мечтал донести до глаз читателя, засветить свою фамилию на страницах популярного журнала. «Боже мой, сколько людей надеялись проявить себя в качестве литератора – и все напрасно. Зачем же это делаю я?» – подумал Морхинин, чихая от пыли и напряженно вглядываясь в груды рукописей, чтобы обнаружить своих «гуйфанов».
Он снял пальто, кепку и шарф. Вместе с Лидой они терпеливо выдвигали и переполненные ящики, просматривали, задвигали обратно. Время шло. Боброва периодически ругала назойливого автора и слишком порядочную сотрудницу. Но те продолжали корчиться у письменных столов в поисках рассказа.
Спустя час рассказ Морхинина нашелся на дне самого отдаленного ящика, хотя он оставил его Бобровой сравнительно недавно. Убрав «гуйфанов» в портфель, надев пальто и нахлобучив кепку, счастливый автор сказал Лиде:
