Да, но… Ракушки?! Ра-ку-шки?! Не то чтоб я Лёве Зинченко не верил… Чего ему врать-то? Тем более, что уже взрослый совсем; этот раз — последний для него в нашей больнице, в следующем году он уже во взрослую переходит. Но ракушки?!

Ракушки я, конечно, видел. Мы летом на юге были, на море, в смысле, в Анапе, и там этих ракушек — просто завались! Я сначала собирал самые красивые, а потом выбросил, потому что они пахнуть начали.

Но съедобные?! Раковины, понятно, есть нельзя — зубы сломаешь. А внутри там такое… такое… Как будто кашу сначала съесть забыли… А потом вспомнили. И она — каша — тоже вспомнила!!!

Я аж передёрнулся весь, чуть из кресла не выпал.

— Съедобные, — Зинченко свою баранку прожевал и нормально говорить начал. — Я читал. Очень вкусно, говорят!

Может, это какие-нибудь другие ракушки? Пенкроф и другие этих литодомов… эти литодомы с устрицами в сыром виде ели. Может, там внутри чего другое, ну, не такое… э-э-э… м-м-м… Не такое, в общем.

— Их живыми едят, — продолжал Зинченко. — Ракушку раскрывают и — ап! В рот! А они ещё при этом пищат!

— Кто пищит? — не понял Пашка.

— Устрицы, кто же ещё! — и Зинченко — ап! — отправил в рот вторую баранку.

Про пищание я ничего не успел подумать, потому что Давид Игоревич пришёл, дежурный врач. И сразу начал кричать, как будто пожар или наводнение:

— Кашкин, опять тебя по всему отделению искать надо! Тебе при операции иголку в попе не забыли, нет?! А то она тебя колет, сидеть на месте не даёт! Ну-ка давай, быстро дуй на своё место, мне твою распрекрасную ногу померить надо! Может, она за ночь отросла!

Давид Игоревич всегда такой. По-моему, он самый классный врач… Ну, после моей Елены Николавны, конечно… Ну и Андрей Юрьича, но только Андрей Юрьич не считается, потому что он заведующий отделением и профессор даже.

А Толик, пока я своё кресло-коляску разворачивал, прямо закричал:

— Давид Игоревич, Давид Игоревич, а правда, что устрицы — это ракушки? и они пищат, когда их едят?

— Устрицы? — Давид Игоревич даже не удивился такому вопросу.

Ещё бы, он сам говорил, что «я работал в детской больнице, когда ваша мама ещё про вашего папу даже и не мечтала думать». Это он не мне говорил, это он студенткам говорил, одной рыжей студентке, я просто случайно подслушал. Ну, услышал, то есть. Так что он уже привык, надо думать.

— Ракушки они, ракушки, — Давид Игоревич поскрёб кончик носа. — А что пищат — не знаю, сам не слыхал. Может, даже ругаются по-своему, по-устричному. Почему нет? Я бы ругался, если бы меня ели.

Тут он опять меня заметил.

— Кашкин, ты ещё тут?! Давай быстро свой бронеход разворачивай и дуй к себе в палату! А то кое-кто сейчас у меня запищит, если через полминуты на своём месте не окажется!

И я тогда дул, то есть дунул.

Но по дороге ещё успел подумать, что нет уж, не надо на нашем острове никаких устричных отмелей!

Пищат…

И я стал быстренько про другую свою мысль думать. Про ту, которую я придумал до того, как про устриц говорить стали. Эта идея мне нравилась, хотя, конечно…

Короче: я придумал позвонить Александре! Сестрице Александре!

В суматохе дел колонистов не оставляли идеи о будущем благоденствии их маленького поселения.

Моя идея была классная. Про позвонить Александре.

Во-первых, она, сестрица Александра то есть, жутко умная. Это я первый признаю. Даже умнее меня, скорее всего. Ну а что, надо быть объективным, это красит мужчину.

Это мне тоже сестрица Александра сказала, и я с ней согласен. Так что я, как объективный мужчина, вполне могу смотреть на мир объективным взглядом. И что Александра жутко умная — это факт. Ничего страшного, мне ещё расти и расти — это тоже она сказала. И я тоже с ней согласен.

А то знаю я некоторых, себя уже взрослей взрослого считают, а сами… от горшка два вершка. Или три. Три — так даже обиднее. Потому что если объективно посмотреть — ничего мы ещё не взрослые. Или нет, неправильно, это деградирующее упрощение. То есть такое, когда совсем уж всё упростил, до полного уничтожения смысла. Это тоже сестри… да, ну ладно. Так вот, про взрослость. Это же такая штука, такая… Ну вот… не знаю, как сказать… Короче, по-моему, мы немножко уже взрослые, а немножко ещё нет. И эти немножки переходят друг в друга. Это если объективно, мужским взглядом посмотреть. А с другой стороны…

Тут я перестал думать про взрослость и вообще про сестрицу Александру и про всякое другое, потому что Давид Игоревич нажал на косточку.

— Уй! — это я на кровати аж подпрыгнул.

Знаете, есть такие разные косточки в разных местах — у локтя, например, или вот у голеностопа, на которую Давид Игоревич нажал, — которые если нажмёшь — всё! Подпрыгнешь от боли, даже если ты самый-пресамый Штирлиц в тылу врага. И враги… то есть врачи… очень любят на такие косточки нажимать. И все эти косточки знают! Специально учат, наверное.

— Отлично! — это не я сказал, это Давид Игоревич сказал.

Угу, кому отлично, а кому и… А Давид Игоревич уже мою ногу разворачивал, чтобы мерить.

Ноги меряют специальной такой штукой, которая, вообще-то, состоит из обычного школьного транспортира и двух прикрученных к нему болтиками линеек.

Вот, кстати, ещё про ум и взрослость. Машенька Левантова, первая в нашем классе воображала и «самая взрослая», наверняка сказала бы «винтиками прикручено». Никакого соображения у человека, чем болт от винта отличается, а туда же! Впрочем, надо сделать скидку — она всё-таки женщина… Не всем же быть как моей Александре. Но это ладно, это я отвлекся немножко.

Давид Игоревич приставил эту свою штуковину к моей ноге — здоровой, конечно, чего гипс-то мерить, он твёрдый! — и стал командовать:

— Согни! Ещё согни! Так, теперь так попробуй! А теперь разогни! Совсем разогни! Ну, можешь пяткой упереться и дальше разогнуть? Давай, давай! Прояви силу воли, не жадничай!

И так далее. Кто-нибудь, конечно, удивится: чего это врач здоровую ногу меряет, когда болит другая? Ну, а я не удивляюсь и никто из наших не удивляется: сегодня здоровая, а вчера больная была. И завтра, может, будет. Хотя, конечно, лучше не надо. Лучше не надо, лучше не надо… А вдруг?! Даже не вдруг, а точно будет. Как шмякнусь откуда-нибудь посильнее, так и… А без шмяканья ни одна жизнь не обходится, это если объективно взглянуть. Мужским взглядом.

Так что правильно Давид Игоревич всё делает, будет потом с чем сравнить. Для будущего.

Эх, вот бы был в жизни такой план специальный! Расписание, типа. Или хоть прогноз, ну, вот как для погоды! Только поточнее, конечно! Ну, чтоб там было расписано, например: «С четверга по воскресенье боли сильные, с понедельника умеренные, переходящие к слабым и исчезающие в следующую среду». Вот было бы классно! Запланировал всё, заранее таблетки заглотил, к капельнице подключился — и лежи себе, отдыхай, болей то есть! А на следующую среду можно уже и хоккей планировать во дворе! А то иногда зовут, а тут, как назло, нога, или рука, или вообще…

Но тут Давид Игоревич как раз с моей ногой закончил и пошёл в другие палаты орать. С Валей он уже раньше разобрался, пока меня искал. Так что я стал опять про Александру думать.

Я ещё потому позвонить решил, что Александра не просто умная, она ещё и специальность имеет подходящую. Знаете, как называется? Потамолог, вот! Это такой специалист по всяким рекам. Как текут, да где, да почему, и сколько миллионов кубометров годовой сток… Сколько в море выливается, короче, или в озеро. Ну, или в другую реку, если река не сама по себе, а так, приток. Хотя иногда такие притоки бывают — ого-го! Любой нормальной фору даст, да ещё с приветом! Вот Ангара, например. Ух! Знаете, сколько там воды в одну секунду протекает? Четыре тыщи кубометров! В одну секундочку только! Фьють — и целое озеро мимо! Это просто представить невозможно, чисто в уме то есть. Четыре тыщи! Вот это сила, да!