Строгий синий костюм. Заколка для галстука в виде лямбды. Полные ненастного неба, ненасытные голубые глаза. И шрам, делящий пополам его правую бровь и всю жизнь – метко, метко судьба стреляет, редко, редко не попадает… «Я не твоя подруга», - вспомнился мне в полутьме коридора тот влажный, бархатный волчий шёпот, от которого пахло миндалём и мёдом, и мир содрогнулся в последнем выдохе перед полной нирваной. Соскальзываю с подоконника, бросив сегодня ночью кофе и сигареты, и иду навстречу, поймав взгляд взглядом. Честно. В упор.

- И ты, Брут, - говорю я через метр коридора, не боясь этих светлых глаз под детски лохматой, какой-то пушистой чёлкой. - И ты… чуть меньше года, чуть больше вечности – я знаю. Верно?

- Ч… то? - переспрашивает он недоверчиво и слегка скалится набок – голодная улыбка. Неделя без кофейной пенки, что поднимается над джезвой и бесстыже выкипает на белые простыни… Я могу прочитать его тело кончиками пальцев, закрыв глаза, словно шрифт Брайля. Каждое его е2-е4, каждую улыбку post scriptum. Ему не нужно объяснять, что хранишь шрамы для того, чтобы помнить.

- Не что, а кто, - поправляю я его и волосы, словно стоя перед зеркалом «Если»: если бы я убил тогда Ажана Салурри… Помолчав, спрашиваю тихо, - вы когда-нибудь думали, насколько сильно крёстной фее хотелось бы стать одной из тех, с кем происходят чудеса?

- Я вас не понимаю.

Сказал, как отрезал. И всё он понимает, но ждёт брошенной мною перчатки в виде двух слов, оставляющих на губах привкус крови с шоколадом:

- Аннет Лоу.

Скачок напряжения в сети, канонада горячего стекла взорвавшихся ламп, запах горелой изоляции. Руки в кулаки, ногти в ладони, пуля взгляда навылет и хлёсткое, как пощёчина: «Ты!».

- Вы, - опять поправляю я; белые брызги моего холодного голоса на его многочисленных, второпях, помарках. - Мы ещё не знакомы, вообще-то.

Он некоторое время глотал молчание, словно кефир с похмеля. Было слышно, как в голове у него шуршали перебираемые фотоотиски её рвано-развязных рассказов о себе в поисках нужной карточки. И вот наконец - бледное лицо в венце из сосновых ветвей, с пометкой «Адресат выбыл».

- Норд, - утверждает он, щуря углы глаз и опять зачем-то улыбаясь. Меня едва не передёргивает от этой улыбки. Голос такой, словно его когда-то давно разбили на осколки и потом тщательно склеили, но получилось что-то иное, новое. Не такое.

- Господин директор Антинеля… Ха. Ха-ха! Как это я сразу не сообразил, на кого тут разложено всё это минное поле с табличками «Мин… нет», слышал же от Залатцки это имя… Норд.

- Как видите, у меня большой опыт… игры в сапёра, - я морщусь, когда до меня долетает сдавленное «А-а-ах» из какой-то комнаты, и вижу, как он морщится тоже. Презрение к фальшивой фольге и томным вздохам за стеной впиталось в нашу кровь через кожу кофейным нектаром одного и того же смуглого тела, не принадлежащего никому – лишь ей одной. Аннет Лоу.

- Пойдёмте в лобби, - предлагаю я. Мне до дрожи в пальцах хочется закрутить этого парня в тиски – и выжать из него любовь Аннет, всю, до последней капельки. Смешать с ледяной водкой и, не взбалтывая, выпить всё в один глоток на вдохе. А потом лежать на спине и отражать глазами небо, уже никого, ничего не желая.

- Впереди многие километры ночи, а мои волосы всё ещё пахнут кофе холодными утрами…

- Странный ты, - нынешнее брезгливо смотрело на безнадёжное ретро из его почти прозрачных голубых глаз, но он всё равно не мог ни ударить, ни уйти – пока я не отпущу.

- У меня завтра важные переговоры с Залатцки, мне нужно хорошо отдохнуть, а не… - он не договорил, прерванный очередным глазированным до безобразия стоном, и передёрнул плечами. Вид у него был, как у памятника, обнаружившего наличие в этом мире таких существ, как птицы.

Потом, как будто через силу, преодолевая обезумевшую гравитацию, он протянул мне руку.

- Димитрий Шевре, НИИ Цветограда, кафедра физической химии.

- Вы выучили наизусть текст со своей визитки? Это так трогательно… - я мило приподнимаю брови, пожимая его сильные пальцы и невольно любуясь яшмовой запонкой в манжете. На ободке блестит золотистая искра – та самая, которая зажигается в глазах Аннет Лоу, когда тягучей смолой она плавится в горниле его рук, борясь за каждый вдох. А этот маленький бог плодородия, сын кудрявой Деметры, прячет её в крепкий мешочек сердца – моё, не отдам… Как жаль, что нельзя дважды войти в одну и ту же смерть. Как жаль, что мне нечего продать дьяволу…

- Ума не приложу, как ты стал директором, - Шевре меряет меня взглядом, все мои кое-как сшитые из лоскутов сто семьдесят сантиметров без сантиментов – и отшатывается, слыша тихий, придушенный смех, в котором нет ни капли веселья.

- Вы действительно никогда не догадаетесь, Димитрий, - говорю я с неизбежной горчинкой, и пытливо всматриваюсь в подлёдную жизнь его арктических глаз. Он настолько пропитан Аннет, что она сочится у него из пор. Кажется, проведи ногтём по его коже – и на ней выступит кофе.

- Идёмте же. Там хотя бы не будет этого порнографического саундтрека к нашим полуночным беседам…

- Я от натуры галантен, но здешние кхм… м-м, леди это качество явно путают с вожделением, - отозвался Шевре, первым делая шаг к лифту. Есть. Молчаливое перемирие на Эльбе подписано бесцветными чернилами невесомой общности. И теперь я ночь напролёт буду слушать эхо чужой любви, которая могла бы быть моей – если бы не алая помада сорок пятого калибра и не сакилчева нить, обернувшаяся поводком…

Двадцать два сорок пять. Цифры, которые ничего не значат.

Двадцать три ноль три. Номер тёмной комнаты, в которой можно до бесконечности искать Норда в чёрном, ибо его там нет.

Снова лобби; Димитрий в качестве предстартовой подготовки методично раскладывает на столе мобильный телефон, ключ-карту от номера, кредитку, мои сигареты, пустую пока пепельницу и фирменный местный блокнот с неизбежно немоей N. Я приношу два бокала арманька от бара, ставлю стекло на стекло и опускаюсь в кресло, издавая подбадривающее молчание: своего рода ментальный ультразвук. Димитрий долго не выдерживает: скопившаяся снаружи ночь давит нам обоим в виски, требуя выговориться. Взяв бокал, Шевре медленно и негромко говорит:

- Вначале я, скорее всего, был туфли.

- Интригующий почин… …

-Не перебивай! - немедленно огрызается Шевре: ребёнок, который изо всех сил сосредоточенно пытается построить пирамидку истории из непривычных кубиков-слов. Я молча прикрываю глаза в знак того, что больше не буду. Димитрий некоторое время гоняет по кругу, по кругу в своём бокале золотистый арманьяк, потом с усилием трогающего с места товарняка продолжает:

- Знаешь, когда девушка видит в витрине туфли, о которых мечтала? Она ходит, ходит на них смотреть каждый день, трогает пальчиком, со всех сторон изучает. Её уже начинают узнавать продавцы. Но перед тем как взять свою мечту, их нужно примерить и немного в них походить, чутко прислушиваясь к своим ощущениям. К Новой Себе в Туфлях Мечты. Так наверное было… сложно порой сказать, что в девушках происходит, это ведь не органическая химия…

Он негромко засмеялся и отпил арманьяка. Потом посерьёзнел, глядя на меня испытующе, ловя тени мыслей на равнодушной равнине лица.

-А потом Аннет стала выбивать из меня предрассудки, один за другим, как пыль из ковра. Бросала меня в снег своим «Нет, ты послушай!», и лупцевала выбивалкой правды, заставляя корчиться от ревности, густым облаком окутывавшей нас в те ужасные минуты. Потом, позже, я понял: Аннет хотела предстать передо мной собой, истинной и настоящей. А для этого ей нужно было вытряхнуть из себя всех предыдущих Аннет, показать их мне, чтобы я понял, откуда берутся бабочки…

-Жёлтые бабочки в её волосах… - еле слышно шепчу я, вздрагивая.

Шевре не слышит, поглощённый поиском очередной детальки: