Как раз сейчас Суббота, сделав губы колечком, мажет их из сладко пахнущего тюбика с чем-то розовым и блестючим. Дверь между кабинетом и приёмной распахнута, и я могу беспрепятственно наблюдать за доводкой нивелиров до уровня «Я на свете всех милее». Это на самом деле загадка, отчего и почему женщины вдруг в какой-то момент истории начали искусственно менять свою внешность, прятать свои лица под слоями сладкой парфюмерной пыльцы и мерцающей краски…
Это священнодействие сродни ношению маски: когда тебя настоящего не видно, можно делать всё, что угодно и притворяться кем-то ещё… Такое очаровательное чувство раскованности, вечный женский маскарад. Возможно, именно поэтому их так трудно понимать, когда оперируешь лишь одним разумом. Любое столкновение холодной логики с вечным несочетанием обивки и набивки заканчивается плачевно – для логики. Это же любимая женская фраза: «Я не такая!».
Вот и с именами моих секретарш та же история – такая странная игра в обознатушки.
-Кофе мне сделайте сейчас. По-венски, - негромко окликаю я Субботу, когда она дорисовывает себе рот и завинчивает тюбик. – И что-нибудь подходящее к нему, чтобы съесть.
Не успеваю я моргнуть, как Суббота опрометью бросается исполнять мою просьбу – вжжик! – словно кто-то выстрелил ею из лука с тугой тетивой. На столе Субботы остаётся распотрошенная косметичка – боевой арсенал, столь же необходимый женщинам для выживания, как и запасная обойма для солдата.
Собрав в кейс все нужные мне в поездке документы, я немного думаю; потом засовываю в карман кожаного френча поставленную на предохранитель «Беретту». Будем считать это, скажем, пудреницей… или запасным тюбиком с алой помадой. Там, снаружи, у меня не будет прочного панциря кирпичных стен Антинеля, там, снаружи, мой статус неприкасаемости станет всего лишь ничего не значащей пылью и прахом – и нельзя будет надеяться на правящий здесь страх перед силой. Только на саму силу.
Вжжик! – быстро-быстро переступая на высоких каблучках, в приёмную вбегает Суббота с круглым подносом в руках. Торопливо процокивает ко мне в кабинет; ставит на журнальный столик большую чашку кофе со сливками и корицей и корзиночку с имбирным печеньем. Глаза у неё совершенно дикие, как у олешки, чудом спасшейся от саблезубого тигра. Я киваю ей и жестом показываю, чтобы закрыла дверь.
Без яркой подсветки из приёмной мой кабинет с единственной матовой лампой на столе кажется почему-то затонувшим кораблём. На улице по-прежнему идёт сильный дождь. Уже конец ноября, но темно и мокро, и даже обычная в это время года предпраздничная ажиотация как-то киснет и увядает в этом климате торфяных болот. Для окончательности антуража не хватает разве что тоскливого собачьего воя из-за холмов.
Я сажусь на диван, вытянув скрещенные ноги, и отпиваю кофе. Почему-то сегодня хочется сладкого. Может быть, чтобы заесть до сих пор не выветрившееся из меня ощущение подземного коридора с тусклым светом и тёплым гнилым дыханием вентиляционных шахт; ощущение смерти.
Профессионализм. Список. Ноябрьский дождь.
Встретивший меня в холле старого административного корпуса генерал Уильям Рейнборн в сопровождении десятки элитных гвардейцев был скуп на слова и эмоции. Эту скупость с лихвой восполнил командор Садерьер. Он так и не определился с тем, чего ему хочется больше: покаяться за дезертировавшего капрала Виерса, которого они уже месяц весьма безуспешно искали по всему НИИ, или заставить покаяться меня – за весьма равнодушное отношение к вопросу собственной безопасности.
-Что-то подсказывает мне, Садерьер, - пророкотал в конце концов уже утомлённый Дьеновым выступлением генерал, монолитный оплот закона и порядка, - что господин директор Антинеля не нуждается во всех этих ритуальных услугах. И сегодняшний случай лишнее тому подтверждение. К тому же, полагаю, господин Норд вообще принципиально против любого вмешательства в тот порядок вещей, который его устраивает. К чему менять то, что не требует замены? Будьте наконец реалистом, командор Садерьер. И предоставьте все вопросы безопасности мне.
-Да уж, я вижу, как вы в этом компетентны, генерал, - сладенько промурлыкал на это Дьен.
-Сразу заметно профессионала.
-Не путайте профессионализм и паранойю, - отбрил его Рейнборн хладнокровно. – И всё-таки обратите внимание на желания того, кто вынужден сейчас выслушивать всю эту вашу истерику.
Посмотрев, как я недовольно кривлю измазанный в засыхающей крови рот, и как возвышается за моей спиной каменная глыба Рейнборновских двух метров и ста килограммов мышц, Садерьер чихнул, пошевелил тонкими усиками и предпочёл согласиться что да – генералу виднее. Даже с одним глазом. Нет-нет, это просто… метафора. Ничего личного, генерал. А выезд лучше перенести на десять, пораньше.
-Пускай на десять, - я еле заметно киваю Рейнборну и ухожу к лифтам, лопатками ощущая взгляды гвардейцев. Да, они никогда не задают вопросов. И, да – они умеют делать выводы.
Сейчас, пока я бережно слизываю с ободка чашки взбитые сливки, время близится к половине десятого вечера. Благодаря надёжному файерволлу в лице Субботы, нещадно заворачивавшей всех посетителей за километр от моей двери, мне удалось закончить все дела в срок. И даже урвать это время на диване, с имбирным пряником в руке и с мурлычущей кошкой Эскимо под боком. Дождь стучит по стёклам, словно просится внутрь. На столе робко вякает внутренний телефон. Я тяну его к себе за шнур и снимаю трубку.
-Это Мария, - шепчет оттуда доктор Оркилья заговорщически. – Вы уделите мне пять минут, Норд? Я по делу.
-Да, но постарайтесь побыстрее, мне скоро уезжать. И скажите там Субботе, чтобы принесла мой шарф от Баркли, он у него где-то в инфекционке остался. Такой вязаный, полосатый, рыже-персиково-кофейный.
-Кому сказать? Субботе?.. – она едва не хихикает. – О, я не буду тогда дуться на вас за то, что назвали меня в тот раз Мариетой. А шарф сама принесу, всё равно мне через флигель идти.
Не дав мне ответить, Оркилья всё-таки хихикнула и с треском брякнула трубку на аппарат. Как пить дать, недавно посплетничала на лестнице с профессором Бонитой – кучерявый химик на всех действует, как вдох закиси азота. И если в жизнегадостном хирурге Баркли есть некая сермяжная житейская мудрость и рассудительность, то у Поля за плечами лишь откровенно экстремистский оптимизм и безбашенные умонастроения человека, которому уже нечего терять. Что в сочетании с Молларовским воробьиным энтузиазмом и гадкой привычкой хватать всё, что плохо лежит, плюс моя холодная отстранённая созерцательность, должно дать интересные результаты переговоров. О бедный, бедный коммерческий директор фармацевтической компании «Никомед»…
-Добрый вечер, - в кабинет проскальзывает Оркилья в строгом деловом костюме цвета горького шоколада. Мой шарф она несёт в охапке, двумя руками прижимая к животу. Из высокой причёски выбилась и упала на лоб непослушная прядка, и Мария попыталась её отдуть, смешно оттопырив нижнюю губу. Я негромко зову:
-Присаживайтесь, доктор Оркилья. Что там у вас?
-Я набросала список препаратов «Никомед», которые нам нужны в работе и по которым нужно жёстко сдемпинговать поставку любым методом, вплоть до пыток их представителя, - Оркилья вытащила из кармана жакетика узкую длинную бумажку с названиями медикаментов. – А в идеале вообще заполучить технологию. Можно без патента, нам это только для внутреннего пользования, всё равно будем модифицировать и улучшать их рецептуры. Держите. Я на вас надеюсь.
-Надо – значит, будет, - лаконично отзываюсь я, пряча список к остальным документам в кейс.
Мария молча смотрит на торчащую из кармана рукоять «Беретты», слегка приподняв брови.
-Это запасной тюбик помады, - извещаю я, закидывая руки за голову и рассматривая красивый профиль Оркильи на фоне матового стекла абажура от настольной лампы.
