-Что теперь нужно сказать, детишки?.. – откровенно глумлюсь я, вставая на створку Западных ворот и отталкиваясь ногой. Створка едет полукругом, оставляя на снегу след, похожий на улыбку. Это спереди у нас охраняют, как в концлагере, а на задворках территории сбегай не хочу, если ты, конечно, генеральный директор и знаешь код от цифрового замка на бронированных воротах.

-Спасибо!! – хохочет она, подлетает, жарко целует в губы – и уносится в пургу в распахнутой серой шубке. А за ней следом, обалдело-счастливый, идёт её снежный Барс, так глупо и трогательно полюбивший Волчицу.

Сплетни. Химики. Лексикон.

Мне нравятся лестницы – по нескольким причинам. И одна из них та, что на лестницах просто замечательно сплетничать, вытащив туда клёцконосого хирурга или конопатого химика, да хотя бы и архитектора Длинного, делиться свежими новостями и слегка стыдливо дымить в форточку. Ещё на лестницах попадаются забавные таблички – плоды мыслительной деятельности местных комендантов или обслуживающего персонала. Сейчас аккурат возле нас с Полем Бонитой висит атавистически написанная через трафарет грозная мантра «Подбери мудак окурок урна ниже этажом» с не менее грозной, хотя и не вполне удавшейся попыткой подделать мою подпись.

Ужасно хочется дописать снизу что-нибудь философское, вроде «Всё, что сейчас нам, в общем, похуй, потомки назовут эпохой», но я стесняюсь Бониту. Всё-таки из СИИЕС человек приехал, а там, говорят, в контингенте всего один процент людей с нестандартной логикой. И то за счёт руководящего теперь заведением Сао Седара, который туда вероломно умудрился уйти живым. До сих пор пребываю в недоумении, как именно это ему удалось…

-Я слышал слух, - изрекает меж тем Поль, приводя меня в искренний восторг, - что вы сегодня вечером едете на фармфабрику общаться со скалозубым дядечкой из «Никомеда». Это правда?

-Общаться с ним будет Моллар, это он из нас двоих пряник… - я откидываю с правого глаза длинную чёлку растопыренными пальцами с сигаретой. – Вы тоже хотите ехать?

-Ещё бы, такой лакомый кусок… Может, подкопаемся под них тихой сапой, там патентов с полсотни, и все сладкие как на подбор. Я этому козаностре скажу, может, найдёт способ к ним на внутренние сервера потихонечку внедриться. Ну, профессор О’Филлон, в смысле. Он довольно смышлёный для физика… - Поль в задумчивости жуёт свою сигарету, интенсивно пахнущую ирисками. – Но вообще так полезно будет прокатиться, да…

-Так езжайте. Хоть со мной, хоть с Шарлем, хоть сами по себе. У нас ещё Диана Монти едет и орлы Рейнборна. Не знаю, до какой степени разыгралась паранойя генерала, но никак не меньше двух машин сопровождения… Только это надолго, дня на два. Ваши химики тут не устроят к моему возвращению дымящуюся воронку на месте седьмого корпуса без вашего присмотра?

-Та нее, они у меня смирные, - широко улыбается Поль.

И ведь знаю, что врёт – но выражение конопатой физиономии такое трогательно-невинное, что все подозрения и резоны застревают в горле. Смирные, как же! А кто делегации хирургов из Марчеллы, приехавшей на обмен опытом, новый нетестированный галлюциноген скормил? Кто смешал «Доместос» с негашёной известью и подсунул оную смесь строителям со словами «Это новая грунтовка, быстросохнущая»? И кто, в конце концов, вывел по какой-то идиотской случайности одну из веток противораковой фармации, изготовляя инновационную плавильную смесь для сырков «Дружба»?.. А за соль, между прочим, едва неустойку не выкатили – хорошо, Моллар где-то взял требуемое количество! Ну и что, что это была соль для посыпания льда на тротуарах. Если их технолог не заметил разницы, это ведь уже не наши проблемы, верно?..

-А, ну так вот, - отрываясь от мыслей, говорю я Боните. – Выезжаем сегодня в ночь, где-то так в одиннадцать вечера. До десяти определитесь и звоните Диане, она занимается бронью гостиницы и нашим размещением. Договорено?

-Ага, спасибочки. А то у меня уже пергидрид полный от этих лосей осиновых, на стенку лажу цельные сутки напролёт, - Поль блеснул широкой улыбкой и постучал ногтями по бледно-голубой кафельной облицовке стены. – Пойдёмте ко мне, я вам наши новые хиты покажу – жидкий каучук и мыло для нефти.

-Нет, Поль, не сегодня. У меня мало времени – сигареты две всего, и чашечка чая где-то между нулевиками и нейрохирургами, - я чуть качаю головой. Сегодняшняя порция сплетнелапши уже подошла к концу, как ни прискорбно это признавать, и я ухожу с лестницы, мстительно воткнув свой окурок точно в подделанную подпись – так, что он прилип к грязной бумажке. Самоделкины ушастые. Нагло пользуются тем, что обозначающее меня словосочетание, даже просто написанное на бумаге, неизбежно ввергает среднестатистического Антинельца в душевный трепет… Хорошо хоть, не додумались пока вешать мою подпись на электрощитовых вместо традиционного черепа с костями, некрофилы-креативщики, дрель им в зубы. Нет, всё-таки общение с Пэ Бонитой как-то очень странно влияет на мой лексикон и умонастроения в целом, это факт. Надо поменьше с ним контактировать. С меня и клёцконосой радости с его басенками наизнанку вот так хватает.

Я фыркаю, заворачиваюсь в палантин и спускаюсь ниже первого этажа по огрызку лестницы, никуда не ведущему. За окном с частыми переплётами, несколькими метрами выше меня, льёт с лохматых небес на жидкую землю ноябрьское отчаяние. Обезлистевшие деревья жалко ёжатся на ледяном ветру. Наружу совсем не хочется – моё путешествие сюда, сильным бейдевиндом меж грязных луж, ещё слишком живо в памяти. Я стою в тенях высоких лестничных пролётов, хмурясь и недовольно кривя рот, и тщетно пытаюсь распушить ещё не просохший мех на оторочке своего палантина. За белыми дверочками, выглядящими так, словно их открывают исключительно без помощи рук, горит ядовитый жёлто-белый свет и временами пробегают дикие Бонитины химики.

Горько и настырно пахнет куревом.

Лестницы. Пропажи. Розетка.

А ведь есть ещё лестницы, которые не кончаются тупиками на первом этаже, - вспоминаю я зыбко, глядя, как очередная порция хляби небесной крупными каплями катится вниз по стёклам, немо подсказывая мне направление. Белые дверочки распахиваются с ноги; мимо меня, рассыпая за собой искры с сигареты, словно метеорит, пролетает чьё-то тело в условно белом, затасканном халате, и уже откуда-то сверху трубно орёт «Добрый день, господин директор Антинеля!».

Видно, кто-то ему рассказал, что работники в нашем славном НИИ бывают только двух видов – шустрые и мёртвые. Может быть, даже генерал Рейнборн на обязательном вводном инструктаже рассказал. Нежно взирая единственным глазом и с доброй улыбкой поглаживая свой лежащий на столе заряженный бронебойный РСА.

Я тихонько вздыхаю и выхожу в холл, качнув створку рукой. Вахтенные у дверей на улицу тут же демонстрируют мне идеальную выправку и мужественно выдвинутые челюсти. В глазах у них не больше смысла, чем в пуговицах на мундирах, на лицах – служебное рвение, возведённое в десятую степень. Я кривлю уголки рта и прохожу мимо, даже не повернув головы. Но не к дверям на улицу, а вбок. Длинный коридор первого этажа, подозрительно загибаясь в конце, уводит в сумраки и ощущения какой-то, что ли, безжизненности. Ни одного химика там не видно и вообще темно, лишь где-то далеко, жужжа, светит одиночная чахлая лампа. Прикрыв глаза, я направляюсь туда – подкованные железом каблуки чуть постукивают по серому полу из непонятных камней, похожих на осколки надгробий. Так и мерещится стёршаяся позолота букв и дат под подошвами остроносых сапожек…

-Господин директор… - долетает сзади. Один из вахтенных стоит у стенда с надписью «Наша жизнь», держась за него рукой, и преданно таращится глазкопуговками, словно тряпичный заяц. Я чуть оборачиваюсь, приподняв брови в немом вопросе.