-Я знаю, вы отдадите мне мою нечаянную жертву, что не верила в то, что куклы тоже могут убивать… Отдадите мне право первого снегопада. Всё так забавно и печально, Норд… простите за ту попытку разбить ваш фарфор. Я просто испугалась. И уж больно противна была мысль, что кто-то после меня… Ну, вы понимаете. Поэтому вы и пришли сюда, именно поэтому. Больше никакой другой причины.
Она встаёт на цыпочки и закусывает нижнюю губу, стараясь дотянуться. Тонкие пальчики царапают воздух в сантиметре от моей щеки, в густых волосах подрагивают два бархатных банта, похожих на волчьи ушки. Ан-нет. Я отворачиваюсь, чтобы она не достала. Ан-нет. Какое-то безумие: вести глубокой ночью в тюремном коридоре разговоры о любви с ребёнком подворотен, трогательно угощавшим тебя самой собой и горячим молоком с мёдом и цианистым калием.
-Вьюн и волчья ягода… - говорю я всё так же в сторону. Она стихает, убирает руку и чуть закусывает железный прут решётки сахарными зубками. Грызёт, вызывающе кося одним глазом; на чулках стрелки, туфлей нет, короткое платье задралось почти на бёдра. Я продолжаю:
-Кому-то твой норов отрава, кому-то – желанное противоядие… Скажи, каким ветром тебя, колючку репейника, семя череды, цветок белладонны, занесло в мой ухоженный сад?.. И зачем?..
-Было холодно. Я мёрзла, сентябрь выл и швырялся листьями, - прошептала Аннет, облизывая губы. – Лето сдохло и плавало в полной воды придорожной канаве нежным беззащитным брюшком вверх, а я рыдала и рыдала над ним, одна среди многих… Потом ушла – искать. Тропинки, дороги, перекрёстки, множество разных следов, путаница, неразбериха, машины несутся. Оттуда таращится падаль, а я не хочу падали, я хочу кр-рови, я замерзаю без кр-рови… И тут он – такой настоящий и вкусный среди этого картонного мира подделок, ох вкусный, так бы и пооткусывала ему уши! Ажан Салурри. Смотрит и думает: конфетный фантик, миниатюрная меховая штучка в стразиках, с шёлковым глупым сердечком, строит из себя умняшку, и её хватит лишь на одну ночь. Одноразовая любовь, как растворимый кофе – суррогат. Ненавижу растворимый кофе, вы тоже, я знаю об этом. Я прицепилась к нему брелочком с камушками. Зачем торопить? Есть те, кого можно только навылет, как вас. А этот нёс всякий брееееед, смотрел сверху вниз и всё норовил высадить за следующим поворотом, а потом ещё за следующим, а потом возле того кафе. Мы вышли пить кофе, он хотел пить меня, а я – родниковой воды, чтобы скулы заломило от холода. Потому что между нами был дым, дым его нелепых слов, от которых першило в горле. Я ведь чихаю от дыма и на чужие желания тоже. Нам принесли нефть в пластмассе и дохлую псину в булке с луком, я не раскрывала рта, а этот рычал и пинал кафешную мебель. Потом я стала уходить, а он – ловить и запирать; мы подрались. Красная футболка в лапшу, и на моих ушах лапша, и губы насквозь прокушены. А он тяжёлый и вкусно пахнет шоколадками – такими настоящими, дорогущими элитными шоколадками с коньяком, от которых сердце начинает бешено колотиться, и хочется смеяться и плакать почему-то одновременно.
Я засела в нём, как крючок – не выдернуть без куска себя; Ажан делал вид, что ему безразлично и он может делать что угодно.
Мы приехали в Антинель, неделимые. У него тут была некая Ирэн – он забыл её, как забывают детский велосипед после приобретения «Мазератти». Я спрашивала глазами: «Любишь?» - он хохотал и всё отрицал. И таскал меня в охапке, и нюхал мои волосы, и кормил гречневой кашей с ложечки, и учил играть на гитаре, а я в ответ учила его играть на себе…
Мне перестало быть холодно. Днём я забавно маскировалась под одну из всех, а ночами мы искали каштаны в палой листве, лазили на крышу болтать со звёздами, рисовали друг другу на коже эту осень, варили кофе в старой турке без ручки и р-рычали из тёмных углов на тех, кто посягал на нашу территорию и нашу тайну. Он наполнил меня доверху, Ажан Салурри.
Аннет вздохнула и села прямо на пол, привалившись плечом к стене. На запястье у неё позванивали тонкие серебряные браслеты, и мне представилось, как она сидит верхом на своём снежном Барсе, отрешённая и молчаливая в лунном свете из окна. Всё происходит в полной тишине… лишь позванивают браслеты на хрупких руках. Гибкое, как ивовый хлыст, смуглое юное тело, капли далёкой луны в диких косых глазах… Её не приручить, даже если она разрешит войти в свою свободу. Её не заполучить, даже овладев.
-Но он думал, что волка можно сделать домашним зверьком, не так ли?.. – я смотрю на чуть подрагивающие банты из-за границы круга света, всё ещё не приближаясь.
-Так подумал, да… - она задирает голову, ловя мой взгляд. – А я не понимаю запретов. Такая бессмыслица… тогда он испугался и сбежал в свою старую, уютную, заплесневелую неволю, к этой своей Ирэн. А мне стало вдруг всё равно, с кем и как. И я выбрала новую жертву – вас, Норд. И с головой нырнула в огонь, который полыхает внутри фарфоровой статуэтки, такой сахарно-белой и с виду совершенно неживой. Потому, что вновь стала замерзать среди нравоучений и без горячего горького шоколада с коньяком по имени Ажан. Сердце моё затихало, усыпленное шёпотами дождей и его слов, ненужных – раньше мы обходились поцелуями и ласками. Я хотела согреться – и едва не обожглась. Вы огонь, Норд, только теперь огонь мёртвый, электрический… я испугалась сгореть в прах и пепел. Так, как до этого испугался меня мой Ажан… Простите меня. Дикие звери боятся огня, даже ледяного, да… Но я знаю точно…
-Да. Есть та, что не боится, - я всё-таки подхожу, доставая из кобуры на поясе свою «Беретту». Взвожу курок, смотрю Аннет в глаза.
-Это было ошибкой – держать тебя здесь. Не было такого приказа, я ведь знаю, как тяжело жить взаперти, это мои генералы перепугались… Но ошибка стала способом выяснить Истину. Ты знаешь, что Ажан Салурри, узнав о чашке горячего молока с цианидом, вначале требовал у нас твоей смерти?.. Он хотел избавиться от Аннет Лоу, от маленькой волчицы, которую не удержать на привязи. А теперь Салурри сам воет волком без твоих губ, ласк, без твоего раскалённого яда. И поправь меня, если я ошибаюсь – крючок любви крепко сидит и в тебе самой?..
-А… нет, - она опять приоткрывает губы. Улыбается.
-Счастливого первого снегопада… я… отпускаю тебя.
Негромкий хлопок выстрела. Стук каблуков, скрип двери. И тишина пустого тюремного коридора.
-Да. Я не верю в сказки. Мир ужасен – это знание записано металлом по моей коже. Но так уж получилось, что в мире есть вещи, предметы и существа, которые хочется взять в ладони, спрятать туда, за рёбра, за белую кожу и чёрный шёлк, уберечь… спасти… И закрывать руками, пока хватает сил. Их закрывать, не себя. И бесстрашно смотреть на летописца-судьбу… Я не знаю, какой дальше будет ваша история. Я не обещаю, что вы будете жить долго и счастливо и умрёте в один день. Хотя бы потому, что у меня не осталось патронов… - я засовываю горячий ствол в кобуру и потягиваюсь.
-Уже сегодня утром Ажана Салурри объявят вне закона за убийство нескольких охранников и помощь в побеге подследственной Аннет Лоу… Нет, а вы действительно думаете, что генерал Рейнборн отдал бы мне ключи от камеры Аннет после того, как она меня угостила молоком с ядом?.. Вся эта авантюра была противозаконна и безумна с самого начала. Вытаскивать из тюрьмы свою собственную убийцу, рискуя при этом постом руководителя… красота, аж мороз по коже.
Она неубедительно краснеет и смотрит на носки моих, а теперь своих сапожек – она болтается в них и шагает смешно, как ярмарочный Петрушка, такая же бесшабашно-счастливая и слегка всклокоченная. Хорошо, что у меня несколько пар обуви, не то пришлось бы девочке бежать по снегу в одних чулках… А Ажан, и впрямь довольно-таки шоколадный, глядит сурово и куда-то мимо, предчувствуя долгую дорогу – и лишь на мгновение тает, когда Аннет касается его бедром, локтём или кончиками пальцев. В такие минуты кажется, что он вот-вот начнёт негромко мурлыкать.
