P.S. Обратите внимание на отдел криогенетики (седьмой корпус) и отдел сверхтонких технологий (девятый корпус, флигель). Их новые разработки могут дать мне ответ на вопрос о восстановлении крови. Те процессы, что мы проводим в условиях лаборатории, уже возможно перенести в сам организм, если использовать нанотехнологии.
Искренне надеюсь на ваше понимание. Доктор Марио Оркилья».
Да, хорошая мысль, собрать их всех вместе и посмотреть, что из этого выйдет.
Начинает накрапывать медленный задумчивый дождик. Над дымящей трубой котельной с пронзительными криками кружит вороньё – сушит перья. От одного взгляда на пасмурное низкое небо начинают слипаться ресницы, и очки съезжают на кончик носа. Гляжу мимо очков на текст, а он начинает сползать с белой бумаги и разбегаться по всему столу, как муравьи из сахарницы…
Слово «Оркилья», например, удобно устроилось на длинном чёрном лакированном карандаше, а «криогенетика» укрылась за коробочкой со скрепками и сделала вид, что это не она.
Пол Антинеля за коня… брр!.. за чашку кофе, конечно же. Настоящей крутой арабики, горькой, как моя кровь, и горячей, как полуденное солнце.
…Примерно в без трёх полдень ловлю себя на том, что весьма пошло сплю в кресле за рабочим столом, устроив подбородок на скрещенных кистях. Небо всё ещё там, за высокими узкими окнами и за кружевными кремовыми шторами, всё такое же безнадёжное, уныло-серое, нагоняющее тоску. По стёклам плетутся руны дождя – медленно, через силу, словно это не вода, а свинец.
Возле двери скребутся. Это секретарь Воскресенье. Она всегда так интересуется, можно ли ей зайти. Как будто барабашка шалит: поскрёбывается, тихонечко попискивает от нетерпения и перестукивает высокими каблуками.
-Да, входите, - вслед за этим появляется Воскресенье. Высокая девушка неопределённого возраста, со смешными хвостиками, в стильных очках с красной оправой, в свитере с оленями и в красных же джинсах. Несмотря на свой рост, носит туфли на каблуке и не сутулится. Её парфюм – «Fireball» - сейчас перемешан с приторным ароматом тёмно-алых роз, которые Воскресенье торжественно держит в руках слегка перед собой.
-От доктора Марио Оркилья, - объясняет она с неуместно широкой улыбкой. – Велено передать в благодарность за внимание. Подать вам кофе, господин директор Антинеля?
-Да, - я лёгким движением брови указываю на хрустальную вазу, подаренную мне зачем-то хирургом Баркли в день основания Антинеля (праздник есть такой, местный). Воскресенье красиво организует из роз букет, уходит и тут же возвращается с кофе на подносе.
-Это растворимый «Ambassador». Вы давно у меня работаете?
-Пятнадцать месяцев и три дня, господин директор Антинеля, - вытаращивается Воскресенье.
-Ясно. За три дня расчёт возьмёте в отделе кадров. Сегодня в десять часов вечера ваша работа секретарём заканчивается навсегда, как и ваша карьера в Антинеле. До этого времени продолжайте исполнять свои обязанности. Составьте для нашей редакции краткий пресс-релиз об открытии нового онкологического отделения. (Длинная пауза). Что вы так стоите и смотрите? Вы не могли за год запомнить, что я пью только натуральный кофе?..
-Извините, - выдавила Воскресенье, у которой дрожали губы, и быстро ушла.
От запаха роз подкралась и вцепилась когтями в виски мигрень; спать хотелось по-прежнему.
В первом корпусе форменный бедлам – волновикам раньше срока привезли заказанную для новых лабораторий аппаратуру, и теперь их зам. руководителя, Айвин, носится с приборами как с писаной торбой, и пытается всё это великолепие распределить по свободным пространствам.
-Во флигель поставьте, я сейчас солдат позову, чтобы носили! – кричит ей генерал Джереми ла Пьерр, крупной трусцой удаляясь в сторону лифта.
-Я не дам им новый осциллограф, эти кони ируканские его непременно разобьют! – колотится в истерике руководитель волнового отдела Дори Оскуро. Все остальные сотрудники под шумок пытаются распаковать наваленные поперёк коридора контейнеры и посмотреть, а что там внутри. Пока меня не заметили, беру стаканчик арабики в знаковой кофеварке и отступаю через лестницу между первым и старым корпусами.
Где-то между первым и пятым этажом сажусь на выложенный мелкой керамической плиточкой пол, прислонившись спиной к батарее, и смакую кофе – он огненной волной докатывается даже до кончиков онемевших от холода пальцев. Послушайте, ведь и у директора должны быть хоть какие-то там, пусть кривые и убогие, пусть в виде питья арабики на лестнице, но выходные!
Возвращаться к розам и зарёванному Воскресенью настроения нет. Во дворе Лоэрри Садиньель прогревает мотор снежно-белого Lamborghini Murcielago.
-О, здравствуйте, господин директор Антинеля! Поедем куда-нибудь?
-Да. Туда, где небо не такое серое – и не волнуйтесь, если я по дороге всё-таки усну…
Changes
Холодно-холодно. Кошки оккупировали все места возле батарей и бойлеров.
Небо высокое, хрустальное и, кажется, тихонечко позванивает от порывов ветра. Фонари жмурятся, отворачиваются, чтобы не так сильно сёк снежной крупой злючий норд-ост.
Я всё никак не могу понять: сейчас позднее утро или же ранний вечер? На часах половина восьмого, понимай, как хочешь. Соланж в приёмной поёт.
Нужно бы вкладывать средства не в радиооптиков, которых я в принципе не понимаю и, как следствие, не могу толком контролировать, а в простое и доступное: в коммунальщиков. На моём столе лежат сейчас три стопки бумаг. На каждой сверху приклеен зелёный, как будто тополиный, откуда-то из лета, листочек, а на нём написаны комментарии секретарши.
На одной: «Телеги», на другой: «Несамокритика (хвалебны)». Третья же озаглавлена «Прочее».
Вот какая у меня секретарша! Не нужно рыться в поисках нужных документов, сразу всё ясно.
Первая стопка для плохого настроения, вторая стопка от бессонницы, третью надо сейчас начинать читать, но тут в кабинете без какой-либо предварительности появляется Коркоран. За его спиной для моральной поддержки маячит вечно неразлучный со своим коллегой-химиком доктор Хаддлстоун, завязанный в жёлто-красный полосатый галстук.
-Вас что, кто-то приглашал? – вежливо интересуюсь я вполголоса, не поднимая взгляда и по диагонали читая отчёт генерала ла Пьерра об установке новой системы безопасности периметра.
Ветер согласно толкнулся в стёкла, и матовая лампа на столе игриво подмигнула двум внезапно онемевшим директорам корпусов. Потом Хаддлстоун потянул химика назад:
-Я ведь говорил тебе, не прись напролом, созвонись сначала с приёмной и запишись, сам ведь постоянно то вышел, то вошёл, но всё куда-то не туда… Срочное дело у него тут, видите ли, и к руководителю Института он дверь ногой открывает…
Коркоран подавился нервным смешком, коротко поклонился и попятился обратно в коридор.
-О своей новой должности, господин Коркоран, вы узнаете завтра от директора седьмого корпуса Марио Оркилья… Не надо трагических поз, Теодор, коллега прав: вас никто не заставлял столь дерзко нарушать субординацию, кроме вашего собственного нетерпения. А вы, господин Хаддлстоун, останьтесь. У меня здесь к вашим, так сказать, разработкам возникли вопросы. Соланж, будьте любезны, оформите все необходимые документы по вопросу смены директора седьмого корпуса и подайте нам зелёный чай.
Хаддлстоун проглотил собственный язык и молча опустился в кресло напротив стола. Пока Соланж заваривала нам сенчу с лимонными цукатами, мне подвернулся под руку крик души Андре (Длинного) из архитектурки. Крик души был на восьми листах десятым шрифтом через единичный интервал. После ухода Сао Седара на должность замдиректора СИИЕС, нулевой отдел стихийно распался, а жизнь заведующего архитектурным бюро превратилась в кошмар. Надо бы съездить в Кронверк, поговорить там насчёт желающих перевестись к нам. Запишу, чтобы не забыть, теперь главное, не забыть, где записано. Длинному надо ответить: хоть он и охламон, зато чертежи сдаёт в сроки. Побольше бы мне таких охламонов.
