-?.. – я молчу, опираясь плечом о косяк. Проснувшееся любопытство к Антинельской жизни не даёт одним звонком на мобильный вызвать службу безопасности и устранить девушку как явление.
-Сегодня суббота, - объясняет она, уставившись на носки своих кошмарных, побитых туфель.
-Вы сегодня будете моим секретарём? (Кивает). Как ваше имя? (Суббота II. Ха-ха.).
-Соланж Санберри, господин директор Антинеля, - девушка крепко стиснула свой кружевной воротник. Она была круглолицей и некрасивой. Мышиного цвета волосы закручены на затылке в тугой пучок, никакой косметики, щёки в оспинках, а брови такие светлые, что их на лице вообще не видно. И одета в нелепую блузу с высоким воротником, юбку до щиколоток и эти кошмарные туфли без каблука. Ногти на дрожащих, вцепившихся в брошку пальцах явно ничего не знают о маникюре. А в голосе – страх.
-Сообщаю, что ваш рабочий день начнётся через полтора часа. Пока вы можете быть свободны.
Я уже берусь за створку двери, когда Соланж внезапно вскидывает круглые, неожиданно яркие, как берлинская лазурь, глаза, и в отчаянии смотрит на меня.
-Простите, господин директор Антинеля, не хотите ли… Я подумала… Я вот вам принесла… Кофе и ещё вот позавтракать. Хотя ещё, наверное, рано… Простите, простите, умоляю вас! Мне не следовало этого спрашивать! Теперь вы…
Соланж вздрогнула и, закрыв лицо руками, расплакалась. Слёзы текли меж её пальцев и падали на ковролин между нами круглыми тёмными пятнышками.
-Так, прекратите рыдать и давайте ваш завтрак, - мой голос неожиданно для меня прозвучал как звон разбившейся о гранитный пол хрустальной вазы, холодно и резко.
-Если вы внимательно читали Устав, то должны знать, что для всех лиц, работающих на одиннадцатом уровне административного корпуса, комендантский режим не имеет реальной силы. А ещё вы наверняка в курсе, что в должностные обязанности секретаря, в числе всего прочего, входит и приготовление кофе. Это вас успокоит?
-Я… простите, господин директор Антинеля, - с несчастным видом сказала Соланж и бережно взяла со стола в приёмной поднос с чашкой умопомрачительной, обжигающей арабики, и горкой блинчиков с мёдом. – Это я сама напекла. Я просто люблю печь блинчики. У меня хобби такое… кулинарное.
Она испуганно и заискивающе улыбнулась, стиснув край подноса так, что побелели ногти.
-Поставьте на столик. И, раз уж пришли, возьмите сразу планировки, напечатайте к ним замечания, а когда придёт Длинный… пардон, Андре из архитектурки, отдайте ему всё. До десяти часов утра прошу меня больше не беспокоить.
(Сейчас наглотаюсь крепкого кофе, чёрного и огненного, способного расплавить даже котлы в преисподней, согреюсь, наконец, и займусь этой онкологической лабораторией).
Соланж протиснулась мимо меня, сжавшись и старательно отводя взгляд. Опустила поднос на стол и тут же бросилась вон из кабинета, вцепившись, на сей, раз в юбку. Мой оклик застал её уже возле стола. Соланж обернулась – в её ярких, аквамариновых глазах застывал мертвенный ужас.
-Часов в десять принесите, пожалуйста, ещё кофе. Такого же. Мне нравится такой кофе.
-Конечно, господин директор Антинеля, - вымученно кивнула Соланж, отводя глаза.
Захлопнулась дверь, в очередной раз пискнули часы, кофе растёкся по венам огнём, и уже на третьем листе «Pelican» выпал из пальцев. Уснуть… и не видеть снов.
Кларитин и валерьянка
Вот что – надо бороться с падающей на мир осенью. Эта мысль посетила меня четвертой бессонной ночью под созвездиями ледяного неба и рябиновых ягод. Во всём огромном здании Антинеля горело только семнадцать окон, в том числе и в приёмной директора. Интересно, кому это там не спится?.. Тёплое, жёлтое окно с белой кружевной шторой, рассеянный полусвет бра-тюльпанов на стенах, на подоконнике виднеется контур герани в горшке и кошка, которая сидит и сосредоточенно моет лапкой усы.
Странное осознание того, что Антинель стал для меня чем-то вроде дома…
Вообще само по себе странно: сидеть высоко над остывающей землёй в сплетении рябиновых веток, качать остроносыми сапожками, считать окна и улыбаться левым уголком губ.
От асфальта, нагретого за день, поднимается вверх тёплый воздух, щекочет звёзды, и они смешливо подрагивают в бархатном небе цвета индиго. Новолуние. По фронтону котельной тихо крадётся чёрная кошка Маркиза, наивно полагающая, что её никому не видно. В общежитии четвёртого корпуса кто-то в освещённом окне, распахнутом в ночь, стоит и развешивает на натянутые под подоконником верёвочки мокрую одежду. Надо же, в половину третьего ночи постирушкой развлекаться…
Впрочем, завтра воскресенье, можно рано не вставать.
Чуть позже подкованные каблуки сапожек цокают по выложенной гранитными плитами дороге к чёрному ходу в старый флигель. Навстречу попадается напуганная, но решительная девушка в коротком халате с незабудками, в тапочках и со светлым мелированием в растрёпанных волосах.
-Ой, извините, - обращается она ко мне, щурясь в осенней темноте, еле рассеянной светом из окон лестничных пролётов, - у меня котёнок сбежал, перс, беленький такой, с пятном на носу и в ошейнике с колокольчиком. Его Кларитином звать. Я на первом этаже в общаге живу, вот он и улепетнул в фортку. Ой, а вы почему в комендантский час не в здании? Мне кажется, у нас будут крупные неприятности, если нас засекут… Так видели вы этого поганца, или как? Может, вдвоём мы его быстрее найдём? Я без контактных линз почти не вижу в такой темнотище, одни пятна какие-то расплывчатые…
-Пойдёмте. Я знаю, где может быть ваш Кларитин.
Мы огибаем флигель и оказываемся под окнами лаборатории крови.
В цокольном этаже старого здания хранятся медикаменты и расположен аптечный склад, в который ведёт крутая лестничка. У запертой двери склада сидят и стонут на разные голоса десятка два пёстрых кошек. Где-то в этой куче позванивает и колокольчик на ошейнике белого котёнка.
-Обычно, когда вечером со склада уходит последний сотрудник, он насыпает кошкам на ступеньки валерьянку, - объясняю я. – А вчера, в субботу, им отгружали товар, все заморочились и оставили кошек без ежевечернего удовольствия. Вот они теперь и убиваются по валерьянке: она внутри, а они снаружи!
-Ой, спасибо вам огромное! – девушка за шкирку добыла своего Кларитина из общей пёстрой кучи и прижала к животу. Белый котёнок тут же вцепился в её халатик всеми коготками и громко заурчал от удовольствия. – Спасибо. Может, заглянете ко мне? Чайник там, наверное, на плите взорвался, ни одна рожа ведь не поднимется посмотреть, что на кухне происходит. Всем всё пофиг. Соседка из сто второй вообще мой сахар спокойно в чай клала, на меня не реагируя. Типа, если на столе стоит, то это значит всехний. Правда, я потом попросила у подружки из седьмого корпуса борной кислоты, и в тот сахар раздора щедро сыпанула… Больше по моим вещам никто из соседей на шарится! Ну что, пойдёмте чай пить?
-Нет, извините, но… я не могу принять ваше предложение. Мне очень жаль.
-Да, жалко, - девушка загребла тапочкой прелой осенней листвы. – Как вас зовут хоть? Меня, например, Лайма. О, а вон и моё окно, открытое, я ведь прямо в него за котёнком и вылезла.
Мы очутились возле четвертого корпуса и теперь шли вдоль кирпичной стены с грязными дверьми и спящими окнами к Лайминой комнате, где горел розоватый стеклянный плафон с цветочным узором.
-Теперь мне нужно идти, - говорю я тихо, не отвечая на вопрос Лаймы.
-Удачных вам выходных. И будьте осторожней с комендантским часом – в следующий раз может так не повезти…
Про новую Среду
Холодный сегодня день. Тёмно-серое небо хмурится каким-то своим мыслям, и птицы испуганно попрятались от его взгляда под карнизами и в чердачных окнах. Резкий ветер тащит в небытие отчаянно цепляющиеся краями за асфальт рыжие кленовые листья. Кровавыми кляксами на дорожке – давленые рябиновые ягоды. И, хотя батареи веют жаром, как полуденные аравийские пески, хотя плечи укутывает чёрный шерстяной палантин, всё равно в душе холодно.
