Чёрные остроносые сапожки неуверенно постояли возле двери, пошевелили кошачий фантик (Лиса Киса утомлённо зевнула и закатила глаза), потом простучали каблуками по асфальту, и замерли возле чугунной оградки и задумчивой рябинки.

Неужели целый год прошёл с тех пор, как мы начинали отопительный сезон? Что-то не могу никак вспомнить, а мы его заканчивали?.. Наверное, должно быть.

Время кажется таким длинным, вязким, тягучим, словно зыбкие пески, и этот песок на стекле памяти сметает, смешивает, и всё становится неопределённым… Воспоминания, розы пустыни, не принадлежат никакому куску прошлого, они то дальше, то ближе, но нельзя точно сказать, сколько лет прошло с того момента, как…

Лечь бы на эти ржаво-золотые листья с тонким печальным запахом медленной смерти сентября, с моим запахом. Зарыться в них, притаиться по-кошачьи, и чтобы никто не вспомнил вдруг обо мне – хотя бы до вечера. От тишины, от пригревающего сквозь чёрной шёлк солнца, от сладковато-горького ветра с запада и листьев вокруг хочется навеки уснуть в этой осени.

Уснуть в сердце сентября – и пусть пески времени текут мимо меня.

Жаль, что сейчас нельзя. Наверно, в следующей жизни, когда я стану кошкой…

Полосатый шарфик

Секретарша Четверг, круглолицая девушка с волнистыми волосами, вяжет полосатый то ли носок, то ли шарфик. Он змеится через весь стол и шевелится, пугая сидящую рядом и нервно дёргающую ушами кошку. Девять вечера. Некое остаточное шевеление всё ещё происходит в районе площадки лестницы на одиннадцатый уровень. Директора корпусов планируют устроить Баркли тёмную после собрания.

-Наконец-то мы прекратим топтаться на месте, как курица над яйцами…

-Понятия не имею, о чём и чем думал генерал, когда решил отдать десятый корпус под лаборатории крови и оборудование волновиков. Видимо, надеялся, что волновики посбегают от Эми Томпсон и больше не будут выпендриваться насчёт собственного корпуса? Мы так вообще до сих пор нагло сидим где-то на голове у сакилчей, и никто не заикается даже…

(Это химик Теодор Коркоран – в его лысине отражается потолок с задумчивой лампочкой).

-Онкология – это поле, на котором жать – тракторов не хватит, а весь торт достаётся мистеру Алексу Клёцкину исключительно за его красивый нос!

-Идею подал вообще-то именно доктор Баркли, логично предположить, что именно он станет завотделом… Но никто не может точно сказать, кого Норд захочет увидеть на этом месте, и в этом всё дело, - влезла в мужской разговор поднявшаяся по лестнице очаровательная Линда Глебофф, и так сморщила веснушчатый носик на сигаретный дым, что все моментом покидали свои недокуренные пахитоски в противопожарный ящик с песком. На самом деле, песочек используется кошками Салузара, и тушить пожар им можно только в противогазе. Были такие прецеденты.

Как всё-таки скучно стоять на пороге, прислонившись виском к косяку, скрестив руки, и созерцать это… почкованье, бездна его забери! Четверг закончила то место червячного создания, где оно было цикламеновым, и теперь прикладывает к нему круглые клубки, пытаясь подобрать следующий цвет.

-Шоколадный.

Лёгкий толчок остроносого сапожка отрезает приёмную от перспективы административного коридора и гомонящих руководителей вокруг кошачьего песочка. Сразу делается уютно: герань, мягкая мебель, желтоватые бра-тюльпаны на стенах, бежевый с крапинками и полосочками ковёр, шорох вентилятора в системнике, мурлыканье кошки, запах кофе и духов секретарши. «Amarige» - да, я не могу запомнить их имена, но хорошо знаю, какими духами какая пользуется.

-Что? – Четверг испуганно смотрит круглыми серо-голубыми глазами.

-Подойдёт шоколадный. Потом белый, тёмно-вишнёвый, и снова цикламен.

Мягкая персиковая мебель с темными цветочками принимает в уютную глубину, кошка прыгает на колени, и сворачивается в клубочек. Громко урчит от удовольствия, когда её пушистую чёрную шёрстку задумчиво гладят и перебирают бледные пальцы.

Видимо, поняв, что полдесятого вечера отнюдь не разгар рабочего дня, и шарфик имеет право на существование, Четверг шумно вздыхает и несколько раз весьма энергично кивает – светлые волосы рассыпаются по её серо-голубой, в тон глазам, блузке с бейджем. Аманда Уэйн – вот как зовут Четверг.

-Спасибо Вам, - в порыве храбрости говорит Аманда, выискивая в общей кучке шоколадно-коричневый клубок. – Не хотите кофе, господин директор Антинеля? И ещё есть яблочный пирог, ну, «шарлотка».

-Да? – (очень странное название для яблочного пирога, вот что я имею в виду).

-Его просто впервые испекла женщина по имени Шарлота, она и рецепт сама придумала, - это разъяснение сопровождается появлением на журнальном столике кружки с мордочкой шарпея и яблочного пирога.

-Вот как, - (интересно, если я тоже придумаю рецепт пирога, и спеку его, как его назовут?).

-Угощайтесь…

Кофе со сливками по-венски, и сладкий, но с лёгкой кислинкой, яблочный пирог совсем одомашнили этот вечер с кошкой, шарфиком и геранью.

-Десять вечера, конец смены, вы можете быть свободны, - (а можете ещё немного повязать тут).

-Ой, да всё равно горячую воду дадут только через полчаса. Я лучше ещё посижу. Кстати, господин директор Антинеля, если Вы хотите… (шаг с обрыва в пропасть) …я Вам подарю этот шарф, когда его довяжу.

-О, спасибо. (На сей раз – не очень много слов и хорошее настроение на всю ночь).

Life got cold

Холодно. Так холодно, и так хочется горячего кофе. Ты лежишь среди ледяных льняных простыней в тёмной выстуженной комнате, словно в могиле. И над тобой не потолок с чердаком, не звёздное небо первой ночи октября, даже не тёмные воды снов – над тобой тяжёлая гранитная плита с твоим забытым именем и датами жизни и смерти. Как тогда, до начала…

Часы в кабинете издали протяжный писк – ещё один час минул.

В такой темноте моргай не моргай, ничего не увидишь. Пальцы нервно коснулись подставки сенсорной лампы: слишком уж сильна была иллюзия того, что вокруг холодный стылый склеп. Рассеянный белый свет заливает привычную и ненавистную комнату.

Холодно. Ледяные пальцы ложатся на усталые веки. Третьей бессонной ночи я не выдержу, достану из сейфа свой револьвер и загоню сразу все восемь пуль себе в висок, на котором вот уже столько лет не бьётся жилка. Если бы это ещё хоть сколько-нибудь помогло…

И остаётся просто неподвижно лежать на ледяных льняных простынях, без сил, без чувств, без желаний и без жизни, слушая, как уходят часы очередной ночи.

Можно встать, криво сунув ноги в сапожки и укутавшись в плед, и пойти сверять планировки новой лаборатории с тем, что там должно быть в реальности. Или доползти до кофеварки. Или накинуть плащ и выйти в льдистую, шуршащую листвой, чуть разбавленную неоновым светом ночь. Или зайти в гараж, а там уже за тебя решат, куда тебе надо поехать в чёрном бронированном Mitsubishi Lancer или в снежно-белом стремительном Lamborghini Murcielago.

Но усталость так сильна, что даже провести рукой по лицу кажется невозможным.

За окном раздался рокот двигателя, по потолку метнулись косые лучи от фар.

А потом, между первой и второй четвертями пятого, в дверь кабинета кто-то тихо, но весьма решительно поскрёбся. Наверное, заметили свет и смекнули, что я тут не сплю.

-Да, войдите, - чёрный пушистый мех палантина на вздёрнутых плечах, хромающая походка, недовольно и устало сжатые тонкие губы, ускользающий взгляд – всё это мимолётно и зыбко отражается в стеклянных дверцах шкафов, пока я иду к двери. И гадаю, какой же это самоубийца осмелился постучать ко мне в четверть пятого утра.

По ту сторону двери обнаружилась совершенно посторонняя девушка. Она тут же шарахнулась от меня назад в коридор, побледнев, и вцепилась в круглую брошечку на воротничке.

-Простите меня, - шёпотом сказала она, отводя глаза, - должно быть, я слишком рано… Дело в том, что Диана Монти серьёзно заболела, и сегодня я буду её заменять.