Серый мех. Янтарные дикие глаза. Молчание. Где-то очень далеко, за оградой парка, за гранью стужи, ждут Дьен, нагретый салон черного «Mitsubishi Lancer» и кивающий шарпей. Где-то далеко, по ту сторону волков… Ты шевелишься, и они смыкают кольцо. Почти взаправду страшно. Белые клыки рвут на лету рукава и полы полушубка… аллеи, аллеи, аллеи с низенькими чугунными заборчиками, ничего не загораживающими. Рыжие ореолы фонарей возле входа, покосившаяся створка ворот, распахнутая навстречу дверца спасительного «Mitsubishi Lancer»…
Игра в догонялки со смертью. Красные тормозные огни увозящей в безопасность машины смешиваются с городским сиянием трафика, рекламы и окон, но из абсолютной черноты парка их провожают ненасытные янтарные глаза. «Ты вернешься, - зловеще шепчет северный ветер и бьется в бронированные стекла, - ты вернешься, и тогда мы закончим нашу игру…».
Растерзанный полушубок валяется у перекосившихся ворот, и садящиеся на него крупинки снега искрятся под фонарем крохотными бриллиантами.
Когда-нибудь и ты будешь лежать на снегу, и снег будет блестеть и не таять на твоих красивых золотисто-рыжих волосах и фарфоровой коже, потому что ты – вернешься…
«Я не могу объяснить, но возвращаюсь назад», - пела Zемфира с волны 100,3 FM.
Антинель… Перехлоп дверец, уносящий наверх лифт. Сверху все кажется проще…
В батареях тепло – крематорий работает без перерывов и выходных.
А на улице холодно – к бездонным ночным окнам липнет свет дальних фонарей за острыми пиками ощетинившегося леса. От заиндевевшего окна веет стужей небытия.
Тонкие пальцы завязывают на черном платке узелки. На память. Чтобы потом развязать их и все забыть. Небу холодно, небо умирает наедине с собой. Так бывает не только с небом…
Капля горячего, до боли обжигающего кофе просачивается сквозь ледяную корку усталости. Ночные коридоры спящего Антинеля. Тусклые желтоватые плафоны под потолком, горящие через один, все засиженные мушиными точечками. Крупные квадраты плитки под ногами. Можно нарисовать на них цифры и попрыгать в классики – вокруг тутовника вприпрыжку гонялась за хорьком мартышка…
По этим плиткам в обеденный перерыв скачут веселые длинноногие девушки из отдела теплоснабжения, когда возвращаются со смены в корпус общежития и предвкушают кофе, горячую воду в душе, книжку Перес-Реверте, выменянную на Коэльо, вечер под торшером и чириканье стайкой в курилке о личной жизни генерала ла Пьерра.
Сейчас по плиткам цокают каблуки черных остроносых сапожек – пока их не заставляет замереть звук шагов. Навстречу по шахматам классиков (или классикам шахмат?) легко ступают вишнёвые туфельки на шпильке. Беловолосая лаборантка Сао Седара явилась к заветной кофеварке, в коротком халатике цвета вина и с пакетиком кошачьего корма в длинных пальцах с алыми лаковыми ноготками.
Кот капо Салузара, которого зовут Нобору Ватая, трет спину о кремовые чулки на стройных ногах, и по его густой коричневой шерсти с треском проскакивают искры.
Прикосновение создает энергию. Это утверждение применимо не только к чулкам и котам.
Случайное перекрестье взглядов над котом со странной кличкой Нобору Ватая.
-Добрый… вечер, господин директор Антинеля. Работа в ночь, очень хочется спать…
-Я понимаю. (Молчание, наполненное гудением кофеварки). Сколько сейчас за стеклами?
-Минус двадцать два, господин директор Антинеля.
Минус двадцать два! Просто пекло по сравнению с температурой собственной крови.
Коридор очень длинный; в его конце притаились белые двустворчатые двери с замазанными белилами стёклышками наверху. Я не знаю, что там – за ними. И мне нравится не знать. Когда ты чего-то не знаешь, это волнует, особенно когда дело касается странной, наводняющей сумраком мысли атмосферы Антинеля. В глубине ночи вещи вовсе не те же, что днем.
Горячий кофе ручейком стекает прямо сквозь пустующее место сердца и топит лёд в крови. Когда тепло, это блаженство. Можно всю ночь бродить по коридорам, вслушиваясь в ровное дыхание спящего Антинеля и собирая на ресницы искрящуюся пыльцу снов его обитателей. А под утро вернуться к себе, свернуться клубком в кресле, уткнуть лицо в скрещенные кисти и про все позабыть.
И пусть венок из звезд всю ночь льдисто мерцает на твоей могиле.
Комментарий к Лоскут № 8
Холод, холод и ещё раз холод. Люблю эти зеркалистые льдистые осколки.
========== Лоскут № 9 ==========
Вьюжит
Вьюжит. Солнце сквозь кусачую метель. В незаконопаченных щелях между рамами загадочно посвистывает. Укор совести – кипа неразобранных отчетов на столе. Кофейная гуща на дне белой кружки с двумя лотосами. Утро. Никакого настроения. В приемной секретарша придавленным шепотом обсуждает по телефону то, как именно принимает в свой отдел на работу молодых лаборанток Дитер Пекрибридж. Я тоже внимательно выслушиваю ее задушевные беседы на параллельном аппарате. Значит, Пекрибридж. Отдел контроля за потенциальными Ломателями и футуризации разработок. Филиальщики, проще говоря. Мало им было скандала с Германом Пиншо за растление малолеток.
Вьюжит. Ветер кидается на стекла, рвет дыхание. Настроение – такое же.
Все на свете вызывает лишь отвращение и желание наотмашь разбить реальность – чтобы кабинет и тридцатое ноября с зеркальным хрустом разлетелись на осколки и осыпались в темноту.
Черный свитер кусачий, как белый снег. Сегодня не ждите от меня прощения и отсрочек приговора. Сегодня – вьюга…
Кровь лужами на полу. Размазанная по бетону Пекрибриджатина в собственном соку. Метельное полнолуние. Горячий даже сквозь перчатку пистолет «Beretta». Накажи одного, научи сто. Si vic pacem, par a bellum. В Антинеле очень высокая текучесть кадров на руководящих постах, за исключением поста директора.
Вьюжит. Скучно. Утешает лишь мысль о том, что ночью можно будет опять бродить по коридорам, и тогда вьюга прекратит больно сечь снегом остывшую душу.
В коридоре полно народу. Белые халаты и деловые костюмы пугливо жмутся по стенам.
Длинноногая веснущатая девчонка с длинными хвостиками сидит на корточках перед кофеваркой и пытается выманить оттуда белого Салузарова котенка Флаффи: машет над ковриком шпротиной и взволнованно повторяет: «Кыс! Кыс! Кыс!». Флаффи смотрит из-под кофеварки немигающими желтыми круглыми глазами и громко урчит, но вылезать не хочет.
Скучно. Вьюжит. Днем все так обычно! Днем не слышна мелодия тишины, завораживающая в глубине ночи замерзающую душу. Днем все как всегда все эти (не помню, сколько уже) лет. Никто не знает, куда я иду, в том числе непосредственно и я. Шумная перепалка голосов сотрудников нулевого отдела стихает, как только я вхожу, и сразу становится очень слышен шум ветра и поскрёбывание снега о стёкла. В углу мигает гирляндой украшенная бантами ёлочка. Беловолосая лаборантка испуганно смотрит на меня из-под защитных очков беззащитными цикориевыми глазами, держа двумя пальцами только что выдранную из какого-то прибора микросхему. Я молча прохожу мимо и устраиваюсь возле стола Сао Седара, над которым висит потрясающая гравюра, икона всех временщиков, работающих на нулевом темпоральном поясе – «Другая Вселенная» Эшера.
Сао Седар смугл и всегда носит только белое. Мы с ним полярны. Когда мы сидим рядом, мы похожи на арктические сутки. Сао Седар, откинувшись на спинку кресла, чистит мандарины. От них пахнет праздником. На его столе под стеклом лежат фотографии галактик и черных дыр.
-Вы хотели бы обсудить со мной наши успехи, или просто так заглянули по мандарины?
Сао Седар очень умен. Он знает, что я могу заходить «просто так», не по делу, и никогда не задается вопросом, почему я это делаю. Я, как всегда ничего не отвечая, смотрю сквозь дымку пара над чашкой за окно – белое небо, белый снег, мир оделся в саван.
Скучно. Вьюжит. У меня есть право хранить молчание. В ворота въезжает кавалькада сакилчей на своих пестрых даже сквозь метель гоночных машинах. Вернулся отряд капо Салузара. Солдаты капо тащат за собой стучащую зубами девушку в клетчатом платье и с белыми бантами.
