Я мечтала нарисовать нашего рыжего перса, совсем нелогично названного Снежком. Мозговзрывательная кличка для перфекциониста. Но моим пределом были птицы, которые сидели на не всегда получающихся ветках.

…и Тони Старк.

Если я когда-нибудь буду умирать, то мне придется любой ценой вставать с кровати, ползти к шкафу и сжигать неладные портреты, ибо ни одна живая душа не должна их созерцать.

Это случалось в периоды настроенческого упадка и крайнего приступа ностальгии, когда все, что было в моих силах — выплескивать накопившийся избыток эмоций на бумаге. Некоторые из них получались, как живые, некоторые я зачеркивала жирным слоем черных линий, пока карандаш не ломался.

Порой хотелось разорвать их на кусочки или пририсовать особенно удачно вышедшему мистеру Старку усы. Напакостить в лучших традициях мультяшек сороковых годов студии «Metro-Goldwyn-Mayer». А иногда я на них просто смотрела. Дополняла деталями. Аккуратно прорисовывала тонкие морщинки в уголках улыбающихся глаз. Корректировала художественный беспорядок на голове в стиле «я пытался причесаться, но сломал расческу о череп».

Так или иначе, они были. И знакомить их с мусорным ведром не поднималась рука.

Я пристроила ноутбук возле ног, скрещенных в позе «лотоса», разложив с другой стороны карандаши с ластиком и подложив под листы оставшуюся с детских лет энциклопедию. Динамик слабо вещал по кругу любимые песни. И все было бы хорошо, если б переносица не ныла при каждом удобном случае.

И не только переносица.

Карандаш лениво очертил тонкую линию будущего лба.

***

Когда тяжелые свинцовые тучи не нависали над Маунт-Верноном, атмосфера становилась весьма прозаичной и совсем не наталкивающей на мысли о суициде. Как, к примеру, сегодня — пусть солнечные лучи застилали слабо-серые облака, но создавалось ощущение, что ближе к выходным распогодится, и тогда городок наверняка «оживет», расцветет душой.

Сегодняшний день отмечался непривычным отсутствием пронизывающего ветра, и Тони предложил пообедать на улице, не под крышей столовой. Куда нам с Хэппи отказываться? Равноправие — равноправием, но от упертости лидера все равно не увернешься, избежав столкновения. На то он и лидер.

Повезло, что руки не мерзли, и поглощать куриные ножки в сухарях можно было без риска остаться без пальцев. Да и кофе в случае чего мог согреть; Хэппи повезло меньше, и, глядя на его стакан с колой, где звучно бились о стенки кусочки льда, мне становилось искренне жаль друга.

— Что с вашими лицами? — Тони поставил поднос рядом с моим, ловко закинул ногу и перемахнул через лавочку. — Будто всю семью разом схоронили.

— Не все же хотят улыбаться и постоянно походить на идиотов, — я бесцеремонно стащила с его тарелки еще теплую французскую картошку.

— Уж лучше быть идиотом, чем сотрудником ритуального бюро. У нас есть планы на выходные? — он обратился к Хэппи, и я решила не вставлять ответной реплики. Более того, ничего внятного в моем немного размякшем мозгу не вертелось — только осознание, что он при каждом повороте корпуса стукается коленом о мою ногу.

— Нет, а должны быть?

Тони фыркнул. Пей он свой сок, забрызгал бы весь стол. Эта мысль ярко вспыхнула в подсознании, и мне стоило больших усилий не прыснуть в голос: воображение сотворило Тони, похожего на доктора Зойдберга, только вместо щупалец в разные стороны разлетались оранжевые апельсиновые капли. Вот же глупая.

— Когда мы последний раз собирались вместе? — по всей видимости, вопрос был риторическим. — Мы же великое трио, команда свободной воли… и что-то там еще, чего я сходу не придумал. В общем, — он эфемерно взмахнул рукой и шумно отпил из стакана, — есть предложение. В субботу одна компашка с нашего потока планирует закатить вечеринку на пляже, приглашены почти все.

— Почти, — все же вставила лепту.

Думаю, факт, что я слышу об этой вечеринке впервые, о многом говорит.

— Что значит «почти»? Ты со мной, а значит автоматически попадаешь в любой список тусовок этого города, — он опять задел меня коленом.

Своим дурацким теплым коленом.

— Перечисли хотя бы три десятка человек, которые в школе помнят мое имя. Или даже два.

Тони молчал несколько секунд. Хэппи сидел смятенный, любуясь своим гамбургером так, словно ничего прекрасней в жизни не видел, пытаясь тем самым абстрагироваться от приобретшего личный характер диалога.

Я чувствовала его взгляд и не понимала причину, по которой он замолчал. Отправлять картофелину навстречу пищеводу не решалась — готова поспорить на что угодно, она бы вывалилась у меня изо рта.

— Ты накрашенная, — вдруг сказал он.

Не спросил, не удивился — выдал четкую констатацию факта, не подвергающуюся никаким сомнениям с его стороны.

— Да.

— По какому поводу? Ты же никогда не красишься.

Ложь. В зависимости от настроения я крашу ресницы и губы.

— С каких пор тебя это волнует? — я не огрызалась, не подумайте. Просто не хотелось отвечать, что, проснувшись утром, я обнаружила большой, красивый, сияющий всеми цветами радуги фонарь на пол-лица.

— Меня всегда это волнует, — с толикой возмущения проговорил в противовес. — Не в том смысле, что волнует — значит, возбуждает, а в том, что мне это интересно…

— Боже, прекрати!

— Ребята, — голос Хэппи разразился над головой слабеньким и добродушным громом, если такое определение вообще допустимо, но разразился очень вовремя и кстати, — давайте не начинать, как всегда, — на удивление, это подействовало. Тони замолчал. Я и так не горела желанием разводить с ним полемику на сей счет. — Что ты говорил про субботу?

Если и было дело, в котором Хэппи преуспевал и достигал мастерства, то оно именовалось «отвлечением Тони Старка». Он мгновенно переключился на рассказы о вечеринке, успешно позабыв обо всем на свете, включая свой обед.

Оказывается, каким-то безумцам, воодушевившимся слухами местных метеорологов, вздумалось заняться серфингом. По мне, это были сказки-небылицы, но перебивать Тони — себе дороже.

И вот, старшеклассники со звучными и неведомыми мне именам решили устроить выезд с размахом: костром, зефиром и алкоголем. Последнее воспламеняло энтузиазм меньше всего, зато глаза Тони моментально полыхнули недобрым огнем. Единственным человеком, которого я узнала из периодически бессмысленно мелькающих имен, был его близкий друг, Джеймс Роудс, «Роуди», как он его называл, интерпретировав имя на свой манер, подобно моему «Пеппер» — хороший парень, которого я могла считать приятелем. Также Тони обмолвился о присутствии Олдрича Киллиана. Его я запомнила по ранним годам, длинным волосам, слишком большим для тринадцатилетнего мальчишки очкам и паталогическому восхищению Старком, так что особого значения персоне не придала.

В целом, если закрыть глаза на пару-тройку дюжин присутствующих, подумать о Хэппи и Роуди, выкинуть из головы факт изобилия девиц и пьяного Тони, что в сумме своей дает картину весьма однозначную, то поездка не создавала угнетающего впечатления. Высвечивался шанс по-человечески пообщаться с Джеймсом; как у него дела, интересно? В выпускном классе почему-то контактировать с внешним миром удается все меньше и меньше. А ведь еще в прошлом году мы с ним усмиряли пьяного Тони на его семнадцатилетии. Потом они подрались. Помирились. В процессе опять чуть не подрались. Похлопали друг друга по плечам, побратались. Дивные создания — мальчишки.

Тони умел преподносить информацию так, что всякий был готов на нее клюнуть. Если бы он не был доморощенным физиком-ядерщиком, то мог бы смело податься в рекламу.

— К тому же, — меж тем продолжал он, дожевывая картофель, — там будет не один автомобиль на всю ораву. Роуди возьмет джип отца, я поеду на машине, так что в любое время можно будет умотать домой.

— Боюсь, тебе будет слишком хорошо, чтобы вести кого-то из нас в город.

— На этот случай предусмотрен звонок Джарвису, — резонно заметил он. Все последующие вопросы отпали сами собой.