Мое прощание с остатками дремоты стартовало в седьмом часу, сопровождаясь стучащим, грохочущим звуком и затяжной дробью — стекло в оконной раме дрожало от порывов ветра, дополняемых дождем. Впрочем, ничего дивного в разыгравшейся стихии не было. Мерзопакостная погода есть одна из главенствующих специфик нашего города. Того самого, про который неосведомленный человек спросит: а где это?
Маунт-Вернон, округ Скаджит, штат Вашингтон. Население чуть больше, чем тридцать тысяч человек. Извечные холода, осадки и ветра, образующие в общей сложности унылый пейзаж улиц с магазинами и банками, увеселительными заведениями и службами городского хозяйства, плотно прижавшимися друг к другу — одноэтажными, неправдоподобно-игрушечными. Какие параметры используют по обыкновению, описывая место жительства? Я бы взялась обозначать главное для себя: море Селиш — с одной стороны, впадающее в Тихий океан; целая сеть гор и заповедников, в числе которых были наиболее примечательные Северные Каскадные — с другой. Возвышенности, покрытые изумрудно-зелеными шпилями елей, будоражившими воображение на период своебытных будней, когда улицы и дома окутывал молочно-белый туман, нешуточно манили. Лесная зона за чертой города, обрамленная серыми скалистыми утесами, казалось, всегда представала «диким» округом с редкими типичными, деревянными, охотничьими домиками и фермами — пережитками активно развивавшегося в 90-ые хозяйства.
Захватывала оборотная сторона, актуальная летом — море. И пусть песок не был таким же белым и мягким, как в тропиках, пусть вода по большей части имела температуру, непригодную для купания, а частые приливы с бушующими, пенящимися волнами мешали порой пройти вперед на пару метров, зрелище все равно оставалось прекрасным в своем стихийном необыкновении. А еще был «летний дом» Старков.
Строение в коричневых тонах с белыми окнами, большой верандой, опоясывающей дом, плетеными стульями-креслами на ней да маленьким столиком, на котором стоял радиоприемник. С тускло-желтоватой, островками — зеленой, выгоревшей на солнце травой, среди которой была протоптана тропинка к пляжу. Маленькому пляжу этого изумительного маленького мира, где все было светлым. Чистым. Бывало, сидели мы с Хэппи поздним утром, когда солнце еще не вошло в зенит, а Тони отсыпался после бессонной ночи в нашей скромной компании, состоявшей из трех человек; такие «летние посиделки» устраивались не часто, но господи боже, как это было чудесно! И Эдвин, просто Джарвис, исходя из постоянного обращения Тони, дворецкий Старков и своеобразная «нянька» младшего члена семьи, приносил нам чай с вафлями. Джарвис очень славный. Спокойный и рассудительный, пожилой, но не лишенный чувства сарказма. Особенно когда дело касалось Тони. Как правило, в моменты его добродушных смешков над подростковым безрассудством, выраженном в почти клинической степени у «мистера Старка», мне оставалось молча похрюкивать в кружку, тщетно пытаясь сдержать смех, ибо лицо Тони нельзя было описать никакими словами, а преисполненные льющимся через край возмущением взгляды своей комичностью стоили всех самых лучших вафлей «летнего дома».
Да, никто в здравом уме не назовет наш городок крупным промышленным центром или культурной столицей Америки, но я радовалась и тому, что имела. Здесь было… спокойно. Я слишком ценила умиротворенную тишину, чтобы задумываться о переезде в более «живые» местоположения. В тот же Нью-Йорк, например, куда с завидной периодичностью «уезжал на пару дней» Тони — это была истинно его родина, и это были бесконечные вечеринки в его настоящем доме, когда он обещал, что проведет в Лонг-Айленде только часть каникул, и когда слал полупьяные смс-ки неясного содержания мне с Хэппи на пару, смысл которых мы не смогли познать до самого начала учебного года. Мы часто оставались вдвоем, будто два лучших друга Капитана, чей корабль обещал вернуться к пристани, но в неведомый срок.
И нам, провинциалам, было, чем гордиться. К примеру — огромной плантацией с тюльпанами: розовыми, красными, оранжевыми, белыми, желтыми, даже синими, на которую возили всех старшеклассников ближе к апрелю, по программе уроков биологии. Здесь ежегодно проводился Тюльпановый фестиваль долины Скаджит. А еще совсем рядом располагался Ванкувер.
Мне повезло здесь родиться. Нет, я правда так считаю; как и невероятно повезло с людьми, которых я однажды повстречала. Или которые повстречали меня.
Наш дом располагался на Восток-Кинкейд-стрит 12. Совсем непримечательный, отделанный белым сайдингом двухэтажный домик с темно-серой черепицей. Ну, как двухэтажный — моя спальня больше напоминала ухоженный чердак под крышей с прилегающей комнатушкой-туалетом, куда архитекторы умудрились впихнуть ванну, унитаз, тумбочку с раковиной и небольшой шкафчик-зеркало. В тесноте да не в обиде, иначе не скажешь. Первому этажу были отведены гостиная, холл, кухня и спальня отца.
А говоря о людях, стоит добавить, что буквально в квартале от меня жил тот самый Хэппи — самый непосредственный парень из всех, кого мне приходилось знать, и, пожалуй, самый искренний и верный друг на свете. Правая рука Капитана.
…дробь за окном стихала. Я оторвалась от созерцания висящего на стене рисунка птицы в рамке, только осознав, что вот уже продолжительный промежуток времени бесцельно всматриваюсь в одну точку. Дурное занятие. Побуждающее ненужные мысли о маме.
В спальне вообще ничего не менялось с той поры, как мне было пять. Как последний раз она придумывала интерьер, выбирая бирюзовую краску для стен, комод и письменный стол ореховых оттенков, полочки, некогда казавшиеся неуместными, а после захламившиеся типичными девчоночьими мелочами (вроде книжек в тонком переплете, коробочек и открыток), которые и давно пора выкинуть, но жалко, так все и осталось на местах. Здесь были мои детские рисунки, бережно вставленные в рамочки ею и прибитые отцом к стенам, магнитофон, каких уже наверняка не производят, однако по-прежнему рабочий, японский керамический манэки-нэко — тот самый «Манящий кот» или «Кот удачи», машущий лапой. Его подарил Тони на Рождество взамен на разбитый им горшок. Один пылесборник на другой. Но, должна признаться, скульптурка смотрелась куда опрятней, нежели та пародия на вазу без цветов. Не все перемены к худшему.
Была также гирлянда, по аналогии пережившая не один год, с парой нерабочих лампочек, но упрямо сражавшаяся за жизнь. Я ее любила: с горящими колокольчиками вечерами становилось многим веселей и уютней. Была коробка со старыми кассетами под столом. Сидящий в углу кровати жираф Кристофер. Немного не соответствующий среднестатистическому состоянию погоды в нашем городе двухслойный светлый тюль, который летом имел особенность причудливо развеваться, если открыть окно. Самая обычная комната, какую можно встретить в каждом третьем доме. Но для меня это было такое же большее, как и летние поездки к Старкам.
Может, потому, что только здесь я чувствовала себя в безопасности. Комфортно. А, может, дело было в стоящем на одной из полок светлого книжного шкафа снимке годовой давности (хотя в этом хочется признаваться меньше всего).
Фотография, сделанная до очередного отъезда Тони в Нью-Йорк. Хэппи не смог в тот день пойти с нами гулять, и выяснилось это, увы, в милом кафе, стилизованном под шестидесятые: с красно-белой плиткой, маленькими белыми столиками и виниловыми пластинками на стенах. Увы, ибо долго находиться с Тони наедине было потенциально проблематично.
Июль за окном. Его косые в силу привычки взгляды, бесконечные вопросы: «почему бы тебе не носить майки постоянно?», «почему ты так редко надеваешь шорты?». Обыденные для него и страшно неловкие для меня.
Я любила это кафе — здесь делали самые невероятные молочные коктейли. Но, едва Тони «сбросил» вызов и, отправив в рот половину пончика, бубнящим тоном сообщил: «Хэппи соскочил», мне захотелось как можно скорей оказаться дома. Потому что все, что было хорошо для Тони, как правило, редко заканчивалось чем-то хорошим для других.
Мы просидели за столиком больше часа. Еле запихнув в себя пончики, с выпирающими животами отправились гулять под палящее солнце тихого дурманного зноя, когда без слез не взглянешь на окружающие низкие магазинчики и домики — слишком ярко, слишком режуще. Он безумолку трещал о бейсболе и каких-то девчонках — ни то, ни другое для меня интереса не представляло, но я, как порядочный друг, покорно кивала и поддакивала в нужные моменты. Он говорил об отце. Упомянул его извечную занятость, да как-то разом стушевался. Словно поздно осознал, что едва не проболтался о чем-то очень личном. В чем пока еще не мог признаться даже самому себе.
