Шон кивнул:

— Как скажешь. В таком случае, я хотел лишь добавить, что мне… мне жаль, что всё так повернулось, Дэвид. Я имею в виду — с твоим отцом, и…

Дэвид легко прикоснулся к его плечу.

— Мистер О’Хара, не стоит, — сказал он. — Моя семья издавна водит дружбу со смертью и всякого рода мерзостью, как вы видите. Не нужно из-за этого переживать.

— Твой отец сейчас в камере предварительного заключения. Не хочешь его увидеть?

— Представьте себе, нет, мистер О’Хара.

— Что ж, я тебя понимаю, — кивнул Шон.

— Если это всё, я хотел бы сейчас сходить выпить кофе, — глядя в глаза Шону, произнёс Дэвид. — Скажите Патрику, что я внизу.

Он уже повернулся, было, чтобы уйти, когда Шон вновь тронул его за плечо:

— Дэвид…

Дэвид повернулся к нему. От него не укрылось то, что взгляд Шона вдруг стал жёстким.

— Да, мистер О’Хара?

Шон подошёл к нему вплотную.

— Никаких доказательств у меня нет, — сказал он, — но внутреннее чутьё подсказывает мне это. Чутьё детектива, Дэйв.

Дэвид едва заметно усмехнулся:

— О чём вы?

— Безусловно, всё, о чём ты рассказал, укладывается в одну длинную логическую цепочку. Почти безупречную. Почти, Дэйв. «Почти» — потому что я уверен в одном: твой отец не убивал Цукермана. Следствие считает, что он совершил это убийство, чтобы замести следы, так как боялся, что Цукерман может выдать его. Но я не верю в это.

— Вы так думаете? — Дэвид взглянул на Шона, холодные голубые глаза, казалось, ещё больше похолодели. — Но если это не мой отец, то кто же?

— Мы оба знаем, кто это был, Дэвид.

— Я вас не понимаю.

Шон покачал головой:

— Всё ты прекрасно понимаешь. Скажи мне, Пат… он в курсе? Он знает о том, что ты сделал?

— «…о том, что я сделал»?

— Мой сын знал о том, что ты убил Цукермана, Дэйв?

Губы Дэвида сложились в одну тонкую волевую полоску.

— Вы бредите, мистер О’Хара, — сказал он, и Шон поймал себя на мысли, что искренне восхищается выдержкой и силой воли этого ещё совсем юного по его меркам существа. — Вы — бредите. Я никого не убивал, — Дэвид легко улыбнулся — одними уголками губ, и это окончательно убедило Шона в том, что он не ошибается. Не ошибается, но не может этого доказать. Не может — и не будет.

Он ничего не ответил — лишь обменялся взглядом с Дэвидом. И отчего-то ему казалось, что они друг друга поняли.

И на какой-то момент Шон, как бы противна и отвратительна ни была ему сама эта мысль, вдруг понял, что увидел в Дэвиде Патрик.

Какие бы отношения между ними ни были.

Впрочем, об этом Шон решил больше не думать.

Никогда.

*

Сэм Райхман находился в камере предварительного заключения.

Он уже всё знал.

Белобрысый ублюдок Дэвид уцелел, вместо него в их семейном склепе похоронили другого парня.

Они обставили тебя, Сэм, старина.

Нет, не они.

Она.

Я спасла его, папочка.

Я спасла его от тебя.

Было тихо. Очень, очень тихо, и эта гнетущая тишина, казалось, сводила с ума.

Сводила с ума? Да ты и так уже сошёл с ума, Сэмми, дружище.

Ты чокнулся. Ты чокнутый. Ты видишь призраков.

Несмотря на помешательство, теперь Сэм был абсолютно уверен в том, что знает, кто убил раввина Цукермана.

Это был он.

Вельзевул.

Вельзевул жив, а его верный друг Джозеф Цукерман мёртв.

Забавно же сложились обстоятельства.

Жизнь вообще забавная штука.

Сэм подумал о том, что его посадят в тюрьму. Ему наверняка дадут пожизненное.

На этот раз он не отвертится.

Это Сэм как адвокат прекрасно понимал.

Его посадят, и он будет гнить.

Гнить.

Гнить в тюрьме.

Сэм будет гнить, и это будет наблюдать он. Вельзевул. Плоть от его, Сэма, плоти. Его мерзкое порождение.

Вельзевул будет смотреть на это своими жуткими прозрачными глазами и смеяться. Смеяться вместе со своим дружком-индейцем. Они вместе станут хохотать.

Сэм взглянул на свои запястья в наручниках, и его вдруг посетила одна мысль…

Нет. Нельзя. Самоубийство — грех. Так завещал Господь, и…

Да пошёл он к Дьяволу, этот Господь.

Сэм подошёл к двери и привстал на цыпочки, пытаясь разглядеть надзирателя.

Никого не было.

Возможно, он успеет.

Ты успеешь, папочка.

Сэм повернул голову. Она стояла рядом, справа от него.

Только сегодня она не была монстром.

Она была красивой маленькой девочкой в розовом платье.

Я не одна, папочка.

Я не одна.

Мы пришли вместе.

Его затрясло, словно в лихорадке. Повернув голову в другую сторону, Сэм увидел стоящую справа от него Рейчел.

Привет, Сэмми.

Как жизнь, дорогой мой?

Сэм отступил на несколько шагов. Он отступал до тех пор, пока его плечи и спина не упёрлись в стену.

Ну же, Сэмми, в чём дело? Ты не рад видеть свою Рейч?

Мы славно развлеклись тогда в склепе, правда, милый?

Ха-ха.

— Уйдите, — прошептал он. Язык не слушался, и то, что он произнёс, прозвучало как «дите».

Мы уйдём только вместе с тобой, Сэмми.

Правда, Эсти?

Да, мама.

Мы заберём его с собой.

Пошли с нами, Сэмми.

Пошли с нами, папочка.

Папочка.

Папочка.

Сэм забился в угол, отчаянно затыкая уши руками, хотя прекрасно понимал, что это не поможет.

Помочь могло только одно.

Поднеся ко рту собственное запястье, Сэм вгрызся в него, зубами вскрывая вену. Боль, казалось, пронзила его от запястья до самого позвоночника, но Сэм не остановился. Он продолжил вгрызаться в собственную плоть до тех пор, пока горячая липкая кровь не обожгла его язык и не заструилась по изувеченной руке.

Хорошо. Как хорошо.

Не колеблясь ни минуты, Сэм проделал то же самое с другой рукой.

Пошли с нами, Сэмми.

Пошли с нами, папочка.

Пошли с нами.

Пошли с нами.

Пошли с…

Всё оборвалось, мир погас, образы потухли, и голоса затихли для него.

Они затихли.

Наконец-то.

========== Эпилог ==========

Полтора года спустя

«В Нью-Йорке с огромным успехом прошла выставка молодого скульптора из Денвера, штат Колорадо, Дэвида Вайсмана. Все средства, полученные от продажи билетов, будут перечислены в фонд помощи детям, страдающим детским церебральным параличом, имени Эстер Райхман, президентом которого Дэвид Вайсман является. Выставка с эксцентричным и запоминающимся названием «Вельзевул» прошла в нью-йоркской галерее…»

Дэвид протянул руку к пульту и выключил телевизор.

Однотипные репортажи о его выставках в последнее время начали его ужасно утомлять.

— Пошли жрать, Мози, — сказал он растянувшемуся рядом коту, на что последний тут же отреагировал радостным мурлыканьем.

Покормив кота, Дэвид вернулся в комнату, где на какое-то мгновение воцарилась тишина.

Дэвид любил тишину.

Он особенно полюбил её после того, как полностью насладился ею, стоя посреди пепелища, оставшегося от семейного особняка Райхманов.

Вместе с домом сгорел старый зелёный чемодан. Но об этом знал только Дэвид.

Так было надо — он чувствовал это. Пришло время проститься с прошлым.

Пускай мёртвые хоронят своих мертвецов — кажется, так говорится в Библии. В Новом Завете, в котором воспитанный на Торе Дэвид ничего не понимал.

Но сама фраза ему очень нравилась.

О том, кто организовал поджог, никто так и не узнал. Поначалу в этом подозревали Джудит Цукерман, вдову раввина, но, поскольку никаких прямых доказательств её причастности не было, дело закрыли.

Дэвид получил по страховке немалую сумму, которую тут же перечислил в недавно основанный им же фонд.

Деньги не пахнут, не так ли?

В тот день он купил огромный букет ярко-красных роз и отвёз их к семейном склепу.

Он знал, что Эстер любила розы.

Она никогда не говорила об этом, но он знал.

С того самого дня он регулярно приносил ей цветы.

Красные розы.

Невзирая ни на какие обычаи.