Патрик удивлённо взглянул на друга. Зная Дэвида, он был уверен, что под Звездой Давида написано что-нибудь стёбное.

— Почему именно это? — спросил он.

— В память о них. О них обеих, — ответил Дэвид и на какое-то время замолчал.

Патрик не беспокоил его в такие моменты. Никогда. Как тогда на кладбище возле семейного склепа Райхманов. И как в другой день, совсем недавно, когда, придя к Дэвиду домой, он обнаружил его пьяным в стельку. Он спросил, какого хрена Дэвид так напился, а Дэвид ответил, что сегодня годовщина смерти его матери, а он не может пойти на кладбище, потому как суббота. «Сегодня суббота, Пат, грёбанная суббота», — говорил он, и глаза его, обычно такие пронзительно-холодные, казались влажными от слёз. Патрик спросил, почему нельзя пойти на кладбище в субботу. Его это действительно удивило. Суббота, воскресенье, понедельник — какая разница. А Дэвид ответил, что евреи не ходят на кладбище в субботу, потому что суббота — это день для радости, а не для скорби. Он был настолько пьян, что с трудом держался на ногах, и поэтому прислонился к дверному косяку, а Патрик обнял его, чтобы поддержать. От Дэвида ужасно несло алкоголем, но это не оттолкнуло Патрика.

— Тебе лучше прилечь, Дэйв, — сказал он тогда. — Идём, я доведу тебя до кровати.

Дэвид посмотрел на него, и взгляд его казался ясным, как никогда.

— Грёбанная суббота, Пат, — повторил он. — Понимаешь, грёбанная суббота. Я срал на всё это — на Тору, синагоги, раввинов, на все эти долбанные правила! Но я не могу пересилить себя и заставить пойти на кладбище, потому что сегодня эта грёбанная суббота! И я просто сижу здесь и пью, как последняя свинья!

Он спрятал лицо в ладонях, и плечи его затряслись от рыданий. Патрик хотел что-то сказать, но не стал. Он просто крепко обнял Дэвида и держал его, пока тот не успокоился.

Отогнав воспоминания, Патрик украдкой взглянул на друга. Дэвид по-прежнему казался погружённым в себя, но взгляд его немного посветлел.

Почувствовав взгляд Патрика, Дэвид повернулся к нему.

— Что ты так меня разглядываешь? — деланно усмехнулся он.

Патрик улыбнулся.

— Ну что? — продолжал упорствовать Дэвид.

— В этой одежде ты похож на Кена, — ответил Патрик.

— На какого такого Кена? — не понял Дэвид.

— Который муж Барби.

— Чего? — Дэвид изобразил на лице искреннее негодование. — На этого долбанного кукольного пидораса?

— Все-то у тебя пидорасы, Райхман, — покачал головой Патрик.

Дэвид подошёл к нему и обнял сзади за плечи. Закрыв глаза, он провёл ладонями по лицу и плечам Патрика.

— Как всегда, идеален, — сказал он. — Намного идеальнее, чем этот хренов Аполлон Бельведерский, — Дэвид поцеловал его в ухо. — Ты дрожишь. Это хорошо. Впервые встречаю мужчину, способного дрожать. Я так хочу тебя вылепить, но у меня нет такого таланта лепить, как у тебя — рисовать, — он взял Патрика за подбородок и развернул его лицо к себе. — Одну из моих работ отобрали для какой-то понтовой выставки в Нью-Йорке. Приезжала целая комиссия, сплошь и рядом состоящая из всяких профессоров и именитых скульпторов. Отобрали всего восемь работ со всего факультета. В том числе и мою. Ту самую, с мёртвым ковбоем, я тебе показывал. Мне нравится лепить мертвяков. Наверное, я пытаюсь смеяться над смертью, чтобы никто не понял, как сильно я боюсь её. Работа — полная хрень, как по мне. Но они её выбрали. И я не возражал. Меня хвалит преподаватель по лепке. И всё равно я понимаю, что по сравнению с тобой я всего лишь бледная тень.

— Ничего подобного, Дэйв, — возразил Патрик, вспомнив замок в своём аквариуме.

Дэвид отмахнулся:

— Оставь. Я говорю, как есть, — он потрепал Патрика по голове. — Подожди-ка секунду.

Дэвид подошёл к стоящему возле стены шкафу в стиле модерн, открыл дверцу и достал оттуда небольшой конверт.

— Возьми, — сказал он, протягивая конверт Патрику. — Это для тебя.

— Что это? — не понял Патрик.

— То, зачем я ездил в Колорадо-Спрингс. Храни у себя. Только с одним условием. Ты вскроешь этот конверт только если со мной что-то случится. Не раньше, — он подошёл к Патрику вплотную и взял его за руку. — Обещаешь?

Патрик хотел, было, сказать что-то вроде «Хватит, Дэйв. Хватит, ты заигрался. Осталось только отрепетировать собственные похороны». Эта фраза уже крутилась у него на языке.

Но он не произнёс её.

Легко, но ощутимо он сжал руку Дэвида.

— Я сохраню его, Дэйв, — сказал Патрик. — И не открою. И надеюсь, что не придётся. Никогда.

— Помнишь, о чём я говорил тебе на кладбище? — спросил Дэвид. — Там это есть. Распоряжения относительно…

Патрик положил палец ему на губы и отрицательно покачал головой.

— Перестань постоянно говорить об этом, — сказал он.

— Почему?

— Не зови смерть. Не призывай её раньше времени.

— Опять индейские поверья?

Патрик кивнул:

— Да. Не тревожь её, Дэйв. Не тормоши. Не надо.

— Пат…

«Да, не тревожь её, Дэйв. Потому что тебе от этого плохо. И мне тоже плохо. Мне больно от твоих снов. Я стал видеть то же, что и ты, и от этого так невыносимо больно, что порой кажется, ещё немного — и я сойду с ума. И стану ловить бабочек, как твоя прабабушка. Но дело не только в этом, Дэйв. Ты что-то знаешь. Что-то, чего не помнишь. Наверное, твой дед психиатр мог бы разобраться в этом. Ты что-то видел или слышал, не сейчас — тогда, когда был маленьким мальчиком. Маленьким испуганным мальчиком. Десять лет. Голубые глаза, светлые кудряшки. Ты что-то видел или слышал, а потом забыл. И это что-то пытается пробиться в твой мозг. И жрёт тебя изнутри.

Что ты видел, Дэйв?

Или слышал…»

— Пат!

Патрик резко дёрнулся, как будто его ужалила ядовитая змея.

Он взглянул на Дэвида, который вцепился в его руку так, словно боялся, что Патрик сейчас вдруг резко исчезнет.

— Ты в порядке? — спросил Дэвид.

— Д…да, — кивнул Патрик. — Да, Дэйв, я в порядке. А что?

— Ты как будто в транс впал, — покачал головой Дэвид. — Не пугай меня больше так.

— Не буду, — пообещал Патрик.

Он крепче сжал в руке конверт, после чего сунул его в карман джинсов.

Надеясь, что не придётся его открывать.

Никогда.

Обняв Дэвида за шею, Патрик неожиданно для самого себя впился ему в губы грубым и сильным поцелуем.

— Помолчи ты, — сказал он, когда Дэвид, оторвавшись от него, попытался что-то сказать. — Помолчи.

Они почти не размыкали губ, когда их тела сливались в единое целое. А потом они ещё долго лежали, обнявшись, на мокрых и липких от спермы простынях. На лице Дэвида было выражение глубочайшего блаженства. Он наслаждался всем этим. Наслаждался пороком. Патрик это понимал. То, что они делали, по индейским меркам не было чем-то порочным или отвратительным, но воспитанный на Торе Дэвид явно считал иначе. В глубине души считал. И получал от этого какое-то особенно извращённое удовольствие.

И, несмотря ни на что, они любили друг друга — каждый по-своему.

Наконец, не размыкая рук, они уснули вместе — свободный духом индеец с ирландской фамилией и всем своим существом стремящийся к пороку благовоспитанный мальчик из консервативной еврейской семьи.

Сон Патрика снова был тревожным.

Сны его были непонятны и путаны. Проснувшись, он помнил лишь, что видел в них маленького светловолосого мальчика. Несчастного, испуганного, но — не сломленного. С плотно сжатыми губами и холодным взглядом светло-голубых глаз.

И почему-то этот сон напугал Патрика больше всех остальных.

[1]Еврейская пословица.

========== Кристин ==========

Несколько дней спустя Патрик сидел в своей комнате и уже собирался уходить, когда услышал крики и ругань на лестнице.

Вопли, выкрики…

Отец и мачеха опять ссорились.

Сколько можно?

В последнее время Шон и Кристин ссорились всё чаще и чаще. Всегда начинала Кристин — словно ей доставляло удовольствие устраивать скандалы.

Патрик поморщился.

Ссоры по большей части возникали из-за него — Патрик об этом прекрасно знал. Кристин была недовольна тем, что Шон тратит деньги на обучение сына. «Чёрт бы тебя побрал, муженёк, ты тратишь на него деньги, которые мог бы потратить на наших дочерей! На наших! А вместо этого ты тратишь их на свою хренову ошибку молодости!» Так она говорила. Это причиняло боль Патрику. Гораздо более сильную, чем если бы Кристин просто подошла и плюнула ему в лицо. Он чувствовал себя обузой.